ее паруса удваивали голубой и прозрачной, как сон ребенка, теплой водой
лагуны...
Легкий продувной домик из суставчатых стволов бамбука покрывали сухо
шелестящие узкие листья неведомых мне растений. В этом домике, в котором
экватор незримой чертой отделял кухоньку от спальни, вместе с хриплым
зеленохвостым попугаем жил (а кто его знает, может быть, и сейчас живет?!)
маленький, сморщенный, как обезьяна, темнолицый человечек в белом полотняном
костюмчике и плетенных из пальмовых волокон сандалиях на босу ногу.
Отсюда, из далекого далека житейской реальности, я никак не мог бы
определить его подданство, его профессию или его службу. Я только знаю: этот
старичок живет здесь безвыездно всю свою длинную жизнь и занимается только
одним делом - собирает марки...
Со всего света в его прохладную бамбуковую хижину приходят разноцветные
конверты с марками, яркими, словно перышки колибри. Затаив дыхание, старичок
поводит похрустывающие продолговатые конверты над носиком древнего медного
кофейника, из которого попыхивает ароматная струйка пара... После этого
марки сходят легко. Старичок, держа пинцет своими цепкими обезьяньими
пальчиками, аккуратн проштемпелеванные зубчатые прямоугольнички. Пустые
ненужные шкурки конвертов день за днем копятся в мусорной корзине. А марки
находят свое неизменное, вечное место в тяжеленных альбомах, переплетенных в
крокодилову
Старичок сортирует и клеит марки. Он бесстрастен, сосредоточен и
молчалив, как зеленохвостый попугай, хмуро восседающий на жердочке черного
дерева над его головой.
История и география, политика и искусство, неторопливо поворачиваясь
только своей одной - плоской - стороной, проходят под его цепкими пальчиками
с розовыми младенческими ноготками. Но его не волнует дыхание большого мира.
Он клеит марки...
Так проходит месяц за месяцем, год за годом. Волны, как вечный символ
времени, одна за другой, шипя, набегают на коралловый песок, а старичок
клеит марки.
Где-то цунами слизывают берега с людьми, домами и машинами, с тяжким
хрустом ломающихся земных костей проседают горы от чудовищных землетрясений,
а старичок клеит марки...
Вспыхивают восстания, разражаются революции, вырастают атомные грибы, а
старичок бесстрастно перелистывает свои тяжелые альбомы, шуршащие под его
пальцами, как сухие листья умерших растений, и клеит марки, клеит марки...
Гражданские войны раздирают пополам государства с их почтовыми
ведомствами, а старичок клеит марки...
Вот альбом раскрывается на разделе "Европа".
Рядом с фиолетовой маркой, на которой изображен профиль английской
королевы, хорошо известный любому, уважающему себя коллекционеру,
вклеивается другая, спокойного зеленого цвета, с фигурой воина-освободителя.
В одной руке он держит меч, а на другой - спасенного ребенка. В другом
альбоме одутловатое лицо давно забытого правителя в феске соседствует с
портретом простого человека в пиджаке и галстуке.
...А это что? Десятая годовщина освобождения города? - с трудом
прочитывает старичок надпечатку на следующей марке. - Эта не пойдет, -
спокойно заключает он про себя. - У нее не хватает трех зубцов...
- Ну мало ли что может померещиться! - скажете вы. К чему я все это вам
рассказываю? А вот к чему.
В жизни каждого отца случаются два переломных момента: один - когда у
сына начинают резаться зубы, и второй - когда сын (к девчонкам, как правило,
это не относится!) начинает собирать марки.
Благополучно перевалив через первый этап, я несколько лет с тайным
опасением, как роковой неизбежности, ждал второго... И вот однажды тот
трагический час пробил. Точнее говоря, когда часы пробили восемь часов
вечера, сын подошел к моему письменному столу и положил на него подбородок.
- Папа... - сказал он и посмотрел на меня круглыми преданными глазами.
- Папа... - повторил он, и я сразу заподозрил неладное. А когда я с трудом
сделал внимательное лицо, сын с застенчивой наглостью попросил: - Дай мне,
пожалуйста, десять рублей...
Я подскочил в кресле и едва не выронил из рук "Футбол" - воскресное
приложение к газете "Советский спорт".
- А за... чем тебе? - несколько заикаясь от масштабов просьбы, спросил
я, втайне надеясь, что - быть может! - дело ограничится коньками. Но - увы!
- как говорилось в добрых старых романах, - увы, этого не произошло...
- Я бы хотел приобрести марки первого конгресса экс... эсперантистов, -
твердо выговаривая трудные слова, признался сын.
- Как же! Держи карман шире! - облил я его презрением бывалого знатока.
- Где ты их достанешь? Это, братец ты мой, редковатые и дороговатые марочки!
Но... Видимо, отцовское сердце сделано из не слишком огнеупорного
материала. Он удалился спать, все же унося в клюве зелененькую трехрублевую
бумажку...
С того самого дня у меня кончилась спокойная и размеренная жизнь более
или менее - скорее менее, чем более, - уважаемого рядового научного
сотрудника рядового научно-исследовательского института. Я стал вести полное
случайностей и треволнений существование дикого охотника за марками...
Я выпрашивал, выменивал, выклянчивал, покупал, комбинировал. Я надоел
до смерти всем своим друзьям и знакомым, имеющим хоть какой-нибудь намек на
почтовую корреспонденцию. Я выписывал ненужные мне каталоги иностранных фирм
и журналы по одиннадцати разнообразным и исключающим друг друга отраслям. Я
скормил не одну плитку шоколада секретарше зам.директора по научной части,
чтобы она позволила мне обозревать и первому прикасаться к его обширным
зарубежным адресатам...
Наконец, я категорически бросил курить! Эта филателистическая жертва
несказанно обрадовала жену.
- Ну что ты волнуешься?-приводила она вечные резоны, благоразумная, как
всякая мать семейства, пораженного тяжким недугом. - У мальчика это
возрастная болезнь вроде кори. Переломный этап в психике. Это пройдет...
Три горьких ха-ха! Пройдет... Святое материнское заблуждение! У меня же
это не прошло... И еще: если бы жена знала, как низко я пал перед ней!
Разумеется, морально. Если бы она знала, что из заначек, которые теперь
значительно превышали мои былые дофилателистические потребности, можно было
бы почти выкроить ей давно обещанную шубку, она не говорила бы так
легкомысленно.
Марки выгрызали все большие и большие дыры в нашем семейном бюджете. А
ведь мы с сыном после долгих мучительных раздумий решили ограничиться весьма
узкой специализацией: спорт, техника, флора и фауна и еще - после долгих и
унизительных просьб с моей стороны - искусство... Я с тревогой следил за
появлением самой микроскопической дырочки на своих носках, ибо знал: именно
на сумму в две пары новых безразмерных носков сыном твердо запланирована
покупка марок серии "Грибы Монголии"...
- Потом... Рассматривай эти траты, как временное помещение капитала...
- продолжала довольно трезво на первый взгляд рассуждать жена. - Ведь марки,
мне кажется, при нужде всегда можно продать?
"Интересно... - подумал я. - На что она намекает? Откуда она могла
узнать?" И я испытующе уставился на нее, но на бестрепетных веках
не дрогнула ни одна ресничка. "Хотя... Вряд ли она догадывается о
делах давно минувших дней! А первый студенческий букет - после сдачи ею
экзамена по сопромату - был куплен мною именно на загнанные какому-то
спекулянту последние бренные остатки моей славной некогда коллекции... Эх,
хорошие были марочки!"
- Босния и Герцеговина? - в ярости переспрашивал я. Круг замкнулся. Те
же марки, которые в детстве волновали мое воображение и казались
недоступными, манящими, щекочущими горло, подобно слову "Мадагаскар", те же
марки растревожили и неокрепшую в испытаниях душу моего отпрыска... - Зачем
тебе эти исчезнувшие с лица земли государства? Почему ты не интересуешься,
например, новыми свободными странами Африки?
- Руанда-Уганда? - сразу же подхватил сын. - Потрясный набор-чик! Все
животные! Слоны, жирафы, носороги, зебры, обезьяны! Двенадцать пятьдесят...
- Во-первых, Руанда-Буранда... то есть Бурунди! - сказал я. - А
во-вторых, почему именно двенадцать с полтиной? Они что, настоящих животных
продают? За такие-то деньги!
Сын молчал. В самом деле, ну почему мы не можем проникнуть в загадочные
подвалы подсознания наших ближайших потомков? Это несправедливо...
Я разослал умоляюще льстивые письма всем своим бывшим однокурсникам и
сослуживцам, которые работали за границей. Иногда их письма, приходившие из
Марокко, с Кубы или из Индии, как-то спасали наш обед...
- Всемогущий боже! - сетовал я, вздымая очи к небу. Конечно, как
исправный студент инженерного вуза, сдавший в свое время диалектический
материализм на твердую четверку, я знал, что бога нет. Я понимал, что это
скорее всего чисто автоматический и символический ритуал, чем надежда на
реальное заступничество. Но на кого еще можно было рассчитывать?! - Ну
почему ты не мог одарить меня и моего сына каким-вибудь другим тихим
интеллигентным хобби? И не таким разорительным? Например, собиранием
карандашей или выпиливанием лобзиком по дереву? Занимается же этим
знаменитый киноактер Смоктуновский?
Но бог - существующий хотя бы в качестве рабочей гипотезы - не
желал внимать моим слезным мольбам... Филателистические бури
продолжали расшатывать корпус нашего семейного корабля и вызывали все
усиливающуюся финансовую течь. И во всем были виноваты марки! Марки! Не что
иное, как пошлое изобретение английской королевской почты! Прямоугольные
кусочки раскрашенной бумаги с абсолютно никому не нужными фестончиками по
краям... Наконец в полном отчаянии я попытался преподать сыну наглядный урок
конкретной экономики...
- Слушай, - сказал я ему. - Ты уже взрослый человек. Тебе скоро
одиннадцать лет. Четвертый класс, насколько я понимаю, не шутка. Давай
поговорим как мужчина с мужчиной.
- Давай! - с готовностью согласился не подозревающий никаких подвохов
сын.
- Тогда считай. Столбиком! Я зарабатываю сто шестьдесят пять рублей. Но
это без вычетов - налогов и прочего. Пиши: сто сорок. Мама получает двести
двадцать, округленно - двести...
Карандаш сына споткнулся.
- А почему мама зарабатывает больше, чем ты? - недоверчиво спросил он.
- Ты же мужчина...
- Гм... - поперхнулся я. - Ну видишь ли... Я всего-навсего младший
научный сотрудник... А мама у нас - командир производства, занимает видную
должность...
- А ты не очень видную? - невинно спросил сын, вонзив отравленную
стрелу в мою уязвимую самолюбивую плоть.
- Ты же знаешь, - делая не очень ловкий неспортивный финт, ушел я от
прямого ответа, - что у нас равноправие и женщина во всем равна мужчине...
Я почувствовал, что безнадежно запутался, но сын великодушно сказал:
- Давай дальше...
- Итак, - оживился я. - Моя зарплата плюс мамина, подведи черту,
суммируй. Это - наши возможности. Побочных доходов у нас нет. Теперь другой
столбик. Это будут наши потребности.
- Марки? - живо спросил мой домашний инквизитор.
- Не только... - дипломатично ответил я. - Сначала клади сорок рублей.
Это ежемесячный взнос за кооперативную квартиру. Затем - электроэнергия,
газ, телефон... Где наши расчетные книжки? Сколько ты берешь в школу на
завтрак? Двадцать копеек. Так... Множим на двадцать пять учебных дней... И я
- полтинник... Расходы на транспорт. Вникаешь?
Сын сосредоточенно сопел, упираясь языком в щеку.
- Ежемесячная стирка, починка обуви, ремонт телевизора... - продолжал
высчитывать я. - Теперь рациональное питание. Сколько мы с тобой съедаем на
