И я, преодолевая внутреннее сопротивление, сделал это! Она приняла мой
отчаянный жест как должное, оперлась на мою рыцарскую руку и не спрыгнула, а
величественно сошла на землю.
Держа Тоську за руку, я ступил на раскаленные доски моста, как на
эшафот. Лицо Семки Душного медленно, но неотвратимо приближалось к нам.
Вот он открыл рот, выдохнув струю смрадного воздуха, , спрыгнул с
перил, сделал шутовской поклон, язвительно присвистнул и загоготал:
- Ну что, голубчики, гули-гуленьки? Наворковались?
Но Тоська спокойно и, как мне тогда показалось, даже чуточку лениво
скользнула по нему презрительным взглядом и бросила через плечо, крепко
стискивая мою руку:
- А тебе что, Семочка? Завидки берут? Да на тебя ни одна девчонка в
городе не взглянет даже за рабочую карточку! Лучше бы ты зубы по утрам
чистил! Эх ты, козел вонючий! Одно слово - "душной"!
Но всего этого Тоське показалось еще мало! Пользуясь тем, что я был в
каком-то сладком полусне и целиком подчинился ее сокрушительной женской
воле, она совершенно бесстрашно согнула мою правую руку кренделем и
просунула в нее свою. Тоська Ступина медленно и важно проплыла мимо всех,
держа меня под руку!
Моя рука, как мне показалось, одеревенела, словно перила моста, по
которому мы шли. Сзади слышался только вкрадчивый шорох шагов, но компания
шла за нами молча, словно завороженная Тоськой, по-прежнему затаив дыхание,
и постепенно превращалась в нечто вроде почетного эскорта.
Он проследовал за нами до Тоськиной калитки и так же молчаливо
выстроился полукругом в некотором от нас отдалении.
- Ну до свидания, Леня! - Тоська высвободила свою руку и снова ткнулась
губами мне в щеку. - Спасибо, что проводил! Пойдем завтра за земляникой?
Зайдешь за мной?
Я не сразу разлепил губы и, кажется, сказал чрезмерно громким голосом:
- Конечно, зайду! Я теперь всегда здесь ждать буду! И для верности
топнул ногой в землю возле калитки.
Тоська Ступина коротко тряхнула своей черной челочкой и звякнула
щеколдой калитки.
Я медленно повернулся к разбойничьей ватаге, с похолодевшим сердцем
сделал два-три шага ей навстречу и ждал, что случится. Но ничего не
случилось! Ребята как-то машинально раздвинулись и пропустили меня. Головы у
некоторых были еще повернуты вслед уходящей Тоське, а в их глазах - я видел
это совершенно ясно! - светилось отчетливое мальчишеское восхищение!
НЕУДАЧНАЯ РЫБАЛКА
Старый губастый мерин Ветерок стоял, в общем, смирно: он только слабо
вздрагивал костлявым крупом всякий раз, когда Колька Ржаницын осторожно,
сбоку дергал у него волоски из хвоста... Свое имя мерин получил, видимо, за
быстроту бега или за какую иную стать в давней молодости. Когда-то он был
великолепной, гордой масти - серый в яблоках, но сейчас побелел, осторожно,
сбоку дергал у него волоски из хвоста... Свое имя мерин получил, видимо, за
быстроту бега или за какую иную стать в давней молодости. Когда-то он был
великолепной, гордой масти - серый в яблоках, но сейчас побелел, получил,
видимо, за быстроту бега или за какую иную стать в давней молодости.
Когда-то он был великолепной, гордой масти - серый в яблоках, но сейчас
побелел, молодости. Когда-то он был великолепной, гордой масти - серый в
яблоках, но сейчас побелел, яблоках, но сейчас побелел, вроде бы - поседел,
а хвост и грива у него были и без того красивого белого цвета. Вот за этот
белый длинный хвост мерина теперь и дергал Колька.
Правда, сначала льстивый и хитрющий мальчишка на ладошке протянул
Ветерку тайком от бабки утащенную из дому горбушку ржаного подового каравая
(хлеб бабка пекла сама на капустных листах в русской печи), почти весь свой
дневной паек! Колька щедро посыпал краюшку крупными гранеными кристалликами
серой соли. За пазухой соль намокла, но все равно мерин, легонько щекотнув
руку серой губой, деликатно взял своими страшными желтыми зубами хлеб с
Колькиной ладони.
Предусмотрительно зайдя сбоку, чтобы мерин не со зла - он не лягался, -
но хоть бы и нечаянно не задел его тяжелым щербатым копытом (бойся коровы
спереди, а лошади сзади), Колька и стал выщипывать у него из хвоста, и без
того уже изрядно поредевшего, волосок за волоском... Ибо хвост у Ветерка,
как я уже упоминал, был самого подходящего цвета - белого, а Колька
собирался на рыбную ловл
В ту пору, о которой идет речь, Колька не мог пойти в ближайший к дому
спортивный магазин и купить, скажем, набор под названием "Юный
рыболов-спортсмен" с крючками и блеснами, роскошным двухцветным
пластмассовым поплавком и целой бухточкой великолепнейшей нейлоновой лески.
Во-первых, потому, что ни в поселке, ни в его ближайших и дальних
окрестностях, да и в самом что ни на есть райцентре не было такого
спортивного магазина, а во-вторых, если бы даже он и был, в нем не нашлось
бы подобной, обычной для теперешних мальчишек, снасти: сам нейлон
просто-напросто не был еще тогда изобретен...
Так вот, о времени. Только что кончилась война, и оно, это время, было
тяжелым и голодным.
Шестилетний Колька мечтал, как он сам, совершенно самостоятельно
наловит-надергает окуньков и плотвичек в недальней речке с красивым лесным
именем Ельня. Наловит так много, что нанижет их на кукан - гибкий прутик с
косым отвилочком на конце - и этот тяжеловесный кукан будет здорово
оттягивать ему руку. И он, кренясь на один бок, словно бы таща ведерко с
водой, пройдет, степенно и не торопясь, мягко ступая босыми задубевшими
ногами по пыльной, поросшей по обочинам прохладными листьями подорожника
деревенской улице.
И взрослые - не говоря уж о ровесниках! - будут спрашивать: "Где
наловил? Неужто в Черном омуте?" А он будет солидно, как и положено
заправскому рыбаку, отвечать: "Где наловил, там больше нет" или "Сколь ни
взял, еще осталось!" - смотря по слушателю.
А бабка сложит почищенную рыбу в чугунок, и поставит этот самый чугунок
в жарко гудящую печь, и сварит такую густую, наваристую уху, что только от
одного ее представимого в Колькином воображении запаха прямо-таки сводило
скулы. И Колька, отхлебав уху из деревянной плошки деревянной же золотистой
ложкой, расписанной красными и черными цветами, огладит обеими руками свой
туго набитый, словно бы мешок с зерном, живот и весомо обронит:
"Благодарствуйте..."
Он вздохнул и потуже перепоясал свой тощий животишко, над которым
торчали остренькие, почти что рыбьи ребрышки. Штаны кое-как держались на
некоем подобии веревки, скрученной из мочального лыка. Не-е-ет, такая
веревка для настоящей рыбной ловли не годилась! Колька давно уже, еще в
прошлом году, убедился в этом...
Конечно, можно было половить рыбку и с помощью кастрюли. Способ
нехитрый: большая старая кастрюля, выброшенная из хозяйства за полной
ненадобностью, с обсыпавшейся эмалью и проржавевшим дном, очень и очень на
это дело годилась. Надо было только такую кастрюлю как следует снарядить:
обтянуть верх старой холстиной или иной какой материей из подручных средств,
проделать в ней небольшую круглую дыру и насыпать внутрь чего-нибудь
привлекательного: отрубей, или размоченного жмыха, или личинок ручейников,
освобожденных от их жилищ, или, наконец, хлебных крошек - и опустить такую
снасть на мелководье, где над собранным в мелкие складочки песком
стремительно проносились верткие рыбешки.
Привлеченные запахом пищи, а может быть, и просто от любопытства,
непременно одна-две уклейки из каждой стайки нет-нет да и заглянут в круглое
отверстие, похожее на мышиную норку или дырку в скворечнике. Тут-то и надо
быстро вытягивать кастрюлю на отмель, просовывать в дыру кулак и ловить
ускользающую живность. Но это была ловля, в общем, несерьезная, для малышни.
И попадалась, разумеется, при таком способе добычи всё рыбья мелочь пузатая,
от которой никакого навару ждать не приходилось...
Вот почему сегодня Колька Ржаницын встал рано, с петухами, чтобы успеть
зайти на конюшню, пока Ветерка еще не угнали на работу по общественной
надобности. Он сполз с сеновала, где чего-чего, а сена было навалом -
свежего, пахучего, сеголетнего сена, в котором узнавались недавние луговые
цветы: кашка, колокольчики, львиный зев, мышиный горошек.
Попадались и сухие стебли конского щавеля, но они кололись, ежели
попадали под бок. Правда, дед запрещал спать на свежем, а велел брать на
подстилку немного уже сопревшее прошлогоднее.
На сене, поверх которого был брошен старый овчинный тулуп, не зная все
лето ни простыней, ни подушек, и спал-почивал Колька. А под ним, под
сеновалом, в маленьком хлеву с окошком в две ладони, хрюкал боровок Борька,
гомонили на насесте куры-пеструшки, горланил петух и хрустела сенцом
вилорогая коза Мейка - белоснежная коза-кормилица, точь-в-точь из сказки...
Сенцо-то и предназначалось ей. А молоко - Кольке. Так что тут все было
справедливо. И хоть шерсть у Мейки была белой и бабка пряла шерсть и вязала
носки и варежки, но короткой и рвучей и на серьезное дело не годилась.
Иной разговор - мерин Ветерок. Суть в том, дорогие товарищи, что на
добрую леску шли настоящие конские волосы из хорошего лошадиного хвоста
(годилась и грива, но хвосты, как правило, были подлиннее).
Можно было, конечно, надергать необходимое количество и у кобылы
Марьки, но у нее хвост был черный, а, по святым мальчишеским верованиям,
белая леска куда как лучше, ибо ее рыба в воде не видит. А черную, вишь,
видит. И на нее, хоть ты тут разорвись, не идет...
Вот почему, а не по какой иной причине, кобыла Марька и обмахивала
своего сосунка Мишку и отгоняла от него оводов нормальным лошадиным хвостом,
а не каким-то обдергишем...
Не годились и нитки...
Во-первых, нитки быстро гниют в воде и рвутся, а во-вторых, с нитками
особенно туго. Единственную катушку с более или менее подходящим десятым
номером бабка заховала, куда - не найдешь. И потом - надо же соображение
иметь, штаны тоже вещь не вечная. Порвутся - чем заплату поставить? Тут ведь
именно нитка в дело пойдет, тут уж леска никак не годится...
Остальная-то приспособа у Кольки имелась. Гибкое удилище из ивового
хлыста давно уже срезано, обкорено, высушено, распялено на трех гвоздиках в
пазу между двух бревен под самым застрехом. Поплавок из кусочка крепкой
пробки с капельками въевшегося сургуча и грузило - круглая свинцовая дробина
с дырочкой, проковыренной шильцем, - тоже ждали своего часа в жестяной
коробке. В пробку был воткнут косо срезанный конец гусиного пера, казалось,
еще теплый, ибо только вчера был выхвачен из гусиного хвоста на дальнем
выгоне... Там же, в заветной коробке из-под загадочной карамели "ландрин",
обернутый в вощеную бумажку, лежал и драгоценный вороненый крючок, с острым,
как пчелиное жальце, кончиком: тронешь - так и впивается в палец! Этот
крючок достался Кольке в наследство от старшего брата, когда того
мобилизовали на лесозаготовки. Да не было бы этого крючка - разве шла бы
речь о настоящей, всамделишной взрослой рыбалке?!
...Наконец-то в левом кулачке у Кольки оказался пучок длинных белых
волосков. Он лишний раз сторожко огляделся, чтобы его не заприметил за
подобным предосудительным занятием конюх Иван Селиверстович, и, минуя, так
сказать, парадный вход, проскользнул под конским брюхом и махнул через забор
на огороды. Там он, сев на межу, ловко снуя пальцами, быстро и споро связал
конские волосы в длинную, прочную на разрыв лесу. Правда, на ней виднелся
