ряд мельчайших узелков с торчащими из них волосяными хвостиками, но это делу
не вредило. Колька намотал волосяную лесу на худенькое запястье в виде
своеобразного браслета и со всех ног кинулся бежать, пристукивая пятками по
деревянным гулким тротуарам, еще мокроватыми от утренней росы. Следовало
прихватить остальные свои рыболовецкие причиндалы, чтобы успеть к утреннему
клеву...
Колька угнездился на невысоком бережку, свесил ноги в воду и, поболтав
ими, принялся наживлять братнин крючок. Затем с душевным трепетом, который
почему-то передавался чуткой леске, забросил удочку...
Сначала он ловил на хлебный мякиш, потом - на моченый горох.
Честно сказать, клевало плохо. Точнее, никак...
Колька уже устал сидеть. Колька и посвистел, и поковырял большим
пальцем правой ноги с заскорузлым ногтем в земле, и надолго отворачивался,
специально не глядя на поплавок, - удача все не шла.
Потом он насадил на крючок свежеизловленного худенького лугового
кузнечика. Не помогало. Дернув рукой за ухом, он нечаянно поймал самую,
должно быть, маленькую представительницу надоедливой мушиной породы и с
особым удовольствием (а не жужжи, мол, не жужжи, не мешай занятому
человеку!) превратил ее в наживку.
И вдруг - Колька так и взвился в воздух! - вдруг обрезок пера на
поплавке встал торчком, дернулся разок, другой, третий... и медленно, как-то
неохотно, потянулся в сторону, наискось относительно течения. Колька
Ржаницын сделал мастерскую подсечку, сильно и резко взмахнул удочкой словно
бы вскользь над водой в противоположную сторону - и... На конце удочки, на
крючке-крючочке летучей серебристой искоркой блеснула долгожданная добыча -
рыбка толщиной с Колькин указательный палец, только, пожалуй, все же
подлиннее. Это была уклейка - малом Но разве в размерах дело?!
Колька запел-завопил во всю мочь, на всю округу, от чего с ближайшей
дуплистой березы с хриплым карканьем взметнулись грачи, и начал
приплясывать, взметывая грязными пятками фонтанчики песка:
- Э-ге-гей! Ого-го! Угу-гу-у! Я пой-ма-а-а-ал рыбку-у! Я поймал
настоящу-у-у-ю-у-у рыбку-у-у-у! На крю-у-у-чо-о-ок! На крючок! На крю-чок!
На крючо-чек, чок-чок-чок!
Теперь-то пойдет! Теперь пойдет-побежит! Как говаривал Колькин дед
Алексей Васильевич - начин дороже денег.
Следовало, стало быть, первым неотложным долгом смастерить кукан.
Мальчишеский кукан - приспособление практичное и остроумное. Делается
он за минуту-полторы из подручного материала: отламывается ивовый, березовый
или иной прутик, но непременно - с отросточком, отвилочком на конце. Одним
движением сверху - от тонкого гибкого кончика к комельку - обдирается от
листьев, и можете сколько угодно нанизывать рыбу для переноски. Тонкий
верхний кончик продергивается сквозь жабры - и рыбку сгоняют вниз.
Отросточек, отвилочек на нижнем конце цепляет первую рыбку за жаберную
крышку и не дает всем остальным соскальзывать.
Быстро, удобно и - наглядно!
...Пока Колька совершал эти необходимые действия, рыбка под названием
уклейка билась на песке, подпрыгивала и словно бы хватала воздух жалобным
круглым ртом.
К ее тонким серебристым чешуйкам прилип мелкий песок, ее великолепный
блеск погас, и вся она вообще стала такая некрасивая, грязная, что Колька,
вернувшись от кустов с куканом, не сразу ее заметил.
Ему стало так жалко эту невзрачную рыбку! И чтобы добыча выглядела
покрасивее, подостойнее, когда он будет нести ее на кукане, он решил
всполоснуть рыбку в ее родной стихии, отмыть ее от серого скучного песка.
Он накрыл трепыхающуюся рыбку ладонью, прихлопнул ее, словно бабочку, а
потом крепко зажал в кулачке, чувствуя не привычную гладкость скользких
рыбьих боков, а шершавость мелкого речного песка, словно бы он был на его
собственной, Колькиной, коже, когда он весь вываливался после купания
("изгваздался" - говорили в таких случаях...).
Колька Ржаницын окунул руку с затиснутой там рыбкой в воду и несколько
раз поболтал ею в чистой, прохладной струе. Потом, чтобы еще получше промыть
рыбку и окончательно вернуть чешуе ее блеск, он чуть-чуть, совсем немного
разжал пальцы. А рыбка-уклейка вдруг дернулась, сильно вильнула хвостиком,
выскользнула из Колькиного кулака...
И - ушла...
ПРЫЖКОВЫЕ ЛЫЖИ
- У Гиви Сахадзе лыжи украли!
Среди бела дня, на глазах у многолюдной толпы, в самый разгар
Международных соревнований - это казалось невероятным. И тем не менее...
Новость эта неизвестно каким способом, но гораздо быстрее всяческих
телеграмм-молний облетела ряды болельщиков вокруг Большого Снежногорского
трамплина. Болельщики заволновались. Мало того, что Гиви, этот
двадцатишестилетний крепыш из Бакуриани, был общим любимцем, - он был
реальным претендентом на первенство.
И вот - на тебе!
- Не иначе как рука международного империализма! - мрачно буркнул один
из болельщиков. - Больше некому. Боятся нашего Гиви...
Тем, кто его хорошо знал, Гиви характером и обликом напоминал
фокстерьера: он был малоросл, курчав и отчаян. Зарубежные спортивные
обозреватели не зря называли его "летающей торпедой"! Самое обидное
заключалось в том, что лыжи исчезли в перерыве после первой попытки. А
положение в турнирной таблице у Сахадзе было рискованным и шатким...
нежногорск не зря считался лыжной столицей. Лыжи здесь любили и
понимали в них толк. Мастеров и перворазрядников на душу населения в этом
небольшом заполярном городе насчитывалось больше, чем в любом другом городе
страны. "Настоящий снежногорец начинает кататься на лыжах раньше, чем
начинает ходить" - эту шутку любили повторять даже на хозяйственных активах,
и в ней была значительная доля правды.
Международные соревнования по прыжкам с трамплина начались в полдень.
День был солнечный, но на горе почти как всегда задувал ветерок, наполнявший
алые паруса приветственных надписей на четырех языках. Лозунги "Добро
пожаловать!" и "Снежногорцы приветствуют спортивную дружбу!" сочно краснели
на фоне белого великолепия окружающих гор. На склоне самой большой из них,
над скромной щетинкой низкорослого заполярного леса стремительной дугой
срывалась вниз, а потом взмывала к небу фантастическая ажурная конструкция.
Сегодня все привычные лыжни и тропинки сходились у бетонных опор
Большого Снежногорского. Снег под ногами вкусно похрустывал, словно все
время разгрызали спелые яблоки. Приходили целыми школами, детскими садами,
семьями. Шумную, беспокойную толпу болельщиков едва сдерживали чисто
условные канаты на хлипких столбиках вдоль горы приземления да веселые
розовощекие милиционеры в тулупах и валенках с давно забытыми калошами...
И повсюду в самых невообразимых местах, разумеется, метались мальчишки,
словно сорвавшиеся с орбит электроны. Они и без корреспондентских
удостоверений с могущественной надписью "всюду" ухитрялись просачиваться
сквозь самые непроницаемые заслоны. На то они и были не просто мальчишками,
а представителями вездесущего и неистребимого великого племени мальчишек,
любящих спорт. Это именно они вертятся под ногами арбитров всех категорий на
все строгий и нелицеприятный суд над решениями всех спортивных коллегий. Это
именно они с тихим или громким обожанием и восторгом провожают взглядами
своих любимцев чемпионов, а через некоторое время безжалостно наступают на
пятки...
Осторожней, чемпионы! Оглядывайтесь перед стартом на задники своих лыж!
А то как бы эти мальчишки не попытались пристроиться сзади...
Где-то в половине двенадцатого, примерно за полчаса до открытия
соревнований, над трамплином разнесся усиленный динамиками голос с
повелительными вибрирующими интонациями:
"Товарищи слаломисты! Прорубите гору приземления!"
Дежурные по трамплину, одетые одинаково, как униформисты в цирке,
металлическими кантами лыж начали прорезать слежавшийся снег на дуге
приземления. Прочертив всю гору продольными бороздками, они усеяли ее еловой
хвоей, окончательно испортив снег, с точки зрения неискушенных зрителей.
Затем, шурша куртками, они неторопливо скатились вниз. В динамиках
снова забулькало, забормотало, и наконец оттуда вылупились членораздельные
слова:
"Начинаем прыжки для прокладки лыжни..."
Этим делом со всей серьезностью молодости занялись прыгуны из
снежногорской лыжной школы. Прыгали они с нижней площадки. Несколько
разрядников сделали осторожные прикидочные прыжки. Но вот по толпе
застоявшихся зрителей пронесся восторженный гул: именитые мастера начали
медленно втягиваться наверх по узенькой лестнице. Они, сберегая силы,
неторопливо переступали со ступеньки на ступеньку, которые охали слабыми
деревянными голосами под их тяжелыми ботинками с металлическими застежками.
Их облегающие комбинезоны излучали с Лыжи, небрежно покачиваясь на плечах,
своими лакированными поверхностями слепяще отражали солнце.
Гиви Сахадзе узнавали издали по его "счастливому" свитеру, с которым он
суеверно не расставался со времен своей первой белой олимпиады - с
восемнадцати лет. Этот свитер был знаком болельщикам во многих странах:
сине-красный с двойной треугольной белой полосой на груди. Лыжи у Гиви были
одновременно и скромные, и броские: снежно-белые "Кнайсли" с крупными, во
всю ширину плоскости, черными надписями.
Телевизионщики торопливо настраивали камеры. На результаты им было
наплевать. В конце концов, зрелища были их повседневным хлебом...
Ошалелые кинооператоры, наоборот, суетились и метались от трамплина к
судейской и от раздевалки снова к трамплину, расталкивали зрителей, картинно
ложились животами на снег и искали свою загадочную, единственную и
неповторимую точку съемки. Это были честолюбцы. Они не просто хотели видеть
своего любимца победителем, нет! Они непременно желали его запечатлеть для
потомства в первоклассных ка непревзойденной хроники. Знатоки и трубадуры
спорта, они священнодействовали возле своих треног.
Фоторепортеры с разных сторон нацелили на трамплин длиннорылые
объективы - скорострельные аппараты славы и беспристрастные свидетели
неудач. Впрочем, снимки неудачников редко попадали на страницы спортивной
прессы...
В задних рядах, на сосновом суку сомнительной крепости устроился
мальчишка лет двенадцати в лыжной шапочке с кленовым листом над лбом. Этакий
доморощенный комментатор, он был отмечен знаком своего вездесущего племени:
он знал все.
- Эй, Озеров! - крикнули ему снизу. - Смотри, штаны порвешь! Мальчишка
ответил высокомерным молчанием. Было некогда: на трамплине творились дела
поважнее.
Когда духовой оркестр исполнил государственные гимны стран-участниц,
выжав все, что было можно, из промерзших медных горловин, раздался
долгожданный гонг. По радио откашлялись, и председатель снежногорского
горисполкома, известный в прошлом спортсмен, ныне судья международной
категории Василий Иванович, произнес торжественным, словно специально
прибереженным для этого случая голо
"Начинаем международные соревнования по прыжкам с трамплина!" Тридцать
четыре спортсмена один за другим пытались преодолеть неумолимый закон
всемирного тяготения. Со стола отрыва сухой игольчатой пылью осыпался
взметенный лыжами снег, и на какое-то мгновение в косых лучах низкого солнца
вспыхивала неяркая зимняя радуга.
Вот прыгает сухощавый, белобрысый и веснушчатый Ваккулинен - недавний
