только и повернулся.
Первый раз адрес спросил, куда подвезти. Я сказала, а он так серьезно
спрашивает:
- Может, сначала в больницу поедем? Там вам на всякий случай прививки
сделают против бешенства... И через месяц мы с вами сможем разговаривать на
равных...
Ух, я его чуть не ударила!
Второй раз уже совсем у моего дома, когда светофора ждали, он к мишке
обратился, как к живому (а тот у меня на коленях сидел) - мол, слушай,
Антип... Ты, кажется, с этой девушкой познакомился. Не скажешь, как ее
зовут?
- Ирой ее зовут... - сказала я за медвежонка писклявым голосом.
Въехали во двор.
- Вы на каком этаже живете? - спросил Саша.
- На втором.
- Ну и прекрасно... Значит, мне не нужно вас на руках вносить, -
заметил он и стал разворачиваться.
- А велосипед? - я даже не сразу решилась напомнить.
- Зачем вам этот утиль? - удивился он и уехал.
Он зашел на следующий день. Я одна в комнате сидела, нога
забинтована, как кукла, на стуле лежит, будто от меня совершенно
отдельно. Звонок зазвенел - веселый такой, ни на чьи звонки не похожий;
короткий, длинный и снова короткий. Мы в коммунальной квартире жили, к нам
часто звонили, и именно три звонка... Соседка старенькая пошла открывать - и
возвращается с Сашей. А тот еще в коридоре с нею разговорился, да так,
словно сто лет ее знает. Входит он и руки как-то неловко так за спиной
держит, словно стесняется.
- Здравствуйте, Ира, - говорит. Подошел поближе к дивану, на мою ногу
внимательно очень поглядел и вынимает руки из-за спины. А у него в руках -
игрушка такая чудесная, не могу просто: Буратино, да не целлулоидный, не
тряпочный, а деревянный, большой, в колпачке с кисточкой, такой настоящий,
словно его только-только папа Карло сделал. Я от радости чуть не завизжала.
- Саша, - спрашиваю, - он что, из театра убежал?
- Из театра, - отвечает. - Только не от Карабаса, а от Образцова.
Берите, это вам... - И улыбается. - Когда вам ногу отнимут и деревянненькую
сделают, все-таки рядом родственная натура будет...
Первый раз он недолго посидел. Ушел, а так и не сказал, что велосипед
починил и в коридоре поставил...
А через некоторое время, когда я уже сносно ходить стала, приглашает
меня на американский балет!
- Хочу, - объясняет, - вам показать, что могут делать люди, обладающие
здоровыми ногами, и чего вы могли лишиться...
Попасть на эти спектакли тогда было почти невозможно. Любая девчонка с
нашего курса, я знаю, палец отдала бы, чтобы пойти.
- Нет, - говорю Саше. - Я не пойду. Мы с вами так мало знакомы, а там
билеты безумно дорогие...
Саша на меня посмотрел впервые, кажется, без улыбки и тихо так сказал:
- Насчет этого, Ира, вы не волнуйтесь. У меня самого таких денег нет.
Просто у меня отец... - Он помялся и назвал такую большую, такую всесоюзно
известную фамилию, что я совсем растерялась. - Так вот, это немногое, чем я
пользуюсь, кроме его машины: служебные пропуска в театр. Понимаете? Я тоже
студент. Только, к великому огорчению мамы, не Театрального, а
Кораблестроительного института. Знаете, говорят, что по большей части дети
гениев - полные бездарности. Так я, чтобы поумнеть, три года на Балтийском
заводе проработал. Есть такая профессия - плазовщик. Они чертят детали
кораблей в натуральную величину. И сейчас я поэтому только на третьем курсе.
Подумать только, иметь такого знаменитого отца, а пойти на завод. Да
еще рабочим! Понятно, почему через несколько встреч я за Сашей, как водится,
на красный свет и на край света идти была готова. Да где он в наше-то время
- край света?
Идти, конечно, было некуда, да пока и незачем. Все у нас было ясным и
безоблачным. Даже свидания назначали очень удобно, после лекций - в четыре
или в семь. Никаких препятствий, никакой тебе романтики, о которой почему-то
так любят шуметь, особенно под гитару, молодые люди...
Решили как-то, что должны встретиться в пять часов утра. Тогда,
наверное, действительно - любим. Я, чтобы не проспать, вообще не ложилась.
А трамваи еще не ходят, денег на такси не было. Пешком шла... Пришла
сонная-сонная, еле языком шевелю. Ну, пошли куда-то. Бродили-бродили.
- Знаешь, Ирка, у тебя носик маленький, а у меня вон какой крупный!
Совсем замерз. Давайка сядем на какой-нибудь вид транспорта.
Сели в случайный трамвай. Доехали до кольца, наугад. Я никогда в том
районе не была: странная местность, склады, заборы и трубы торчат. И не
фонари на улицах, а так - просто голые лампочки.
Вылезли, прошли немного для испытания воли. Потом снова залезли, только
уже в троллейбус, на заднее сиденье. А есть так хочется - сил никаких нет.
- Ты как насчет чего-нибудь пожевать? - спрашивает Саша.
- Ой, Сашенька, умираю просто!
Он тогда лезет в карман пальто и достает: соль в пакетике, горсть
гречневой крупы и несколько макаронин.
- Я думал - пригодится...
От смеха я чуть не умерла, - кондукторша думала, что со мной
припадок... Потом, когда я отсмеялась, он уже всерьез достал пару
бутербродов. Я развернула прямо на коленях и стала уписывать. Вдруг на одной
остановке входит Танька Гостеева - с нашего же курса, только из параллельной
группы. Увидела нас, плечами передернула и отвернулась. Словно не узнала. Но
я-то знаю, что раззвонит об этом по всему потоку. Я Саше об этом сказала, а
он повернулся да ка окликнет ее:
- Таня!
Та на него посмотрела.
- Хотите бутерброд?
Представляете, - огромный взрослый мужчина, а ведет себя, как
мальчишка-пятиклассник. Та, конечно, отказывается, презрительную гримасу
пробует сделать, но глаза у нее при этом были какие-то испуганные...
Однажды назначил мне свидание в Казанском лесу. Так у нас колоннада
Казанского собора называлась, - там ведь, и вправду, словно в сосновом бору,
даже, наверно, и заблудиться можно...
Мы там встречались и аукали друг другу. Я в тот раз что-то порядочно
запоздала, а мороз был, ветер сильный. Подхожу я тихонько - Сашка стоит ко
мне спиной, замерзший, нахохленный и почему-то спички зажигает. Но я-то
знала, что он не курит! Подкрадываюсь я и выглядываю изза его спины. А он,
бедный, оказывает, перчатки снял, в руке коробок держит, зажигает спички
одну за другой и по очереди отогревает каждый палец на маленьком огоньке...
А вообще-то он очень не любил, когда я куда-нибудь опаздывала. Он
считал, что чем меньше женщина себя уважает, тем больше задерживается.
Условились мы с ним за каждую минуту опоздания платить штраф двадцать
копеек. Утром в воскресенье должны были за город поехать, на лыжах
покататься. Я проснулась рано-рано, чуть не за час до срока прибежала, жду.
Саши нет. Вот уже пять минут прошло сверх назначенного, пятнадцать,
двадцать... Я уже волноваться начинаю, а его все нет. Полчаса, сорок минут
нет, представляете мое состояние? Наконец появляется -
довольный-предовольный, восемь рублей достает и с таким вздохом облегчения
говорит:
- В первый раз за все время со спокойной совестью выспался... Впервые к
нему домой в гости я попала как-то неудачно. Как раз к обеду. А у них в
семье - это священный час. В пять, кажется, или в семь. Зовут меня.
- Что ты, Саша, - испугалась я. - Я не хочу. Потом я стесняюсь страшно.
Пожалуйста, не надо...
- Ну ладно, ладно...
А через несколько минут его отец заходит. Лицо такое знакомое, ну -
родное просто. Столько раз его в кино и на сцене видела. С таким же крупным
симпатичным носом, как у Сашки, в ярко-голубой вельветовой куртке со
шнурами. Я потом уже узнала, что они "бранденбурами" называются...
- Миледи, - говорит он шутливо, и таким красивым голосом. - Мой
достопочтенный потомок сообщил мне по страшному секрету, что вы пытаетесь
уединиться от суетного света и лишить нас вашего общества. Разве вы не
слышите манящий зов рога? Прошу вас к столу...
- Спасибо, спасибо большое, только я совершенно не хочу есть!
- Миледи, - повторяет он. - Клятвенно обещаю мороженое с клубникой!
- И руку мне предлагает: - Прошу! Ну, сели. Ой, передо мной три
тарелки, три вилки разных размеров, ложки на каких-то подставках, салфетки в
кольцах, суп в чашке, всякие ситечки... Что-то нужно брать, что-то нужно
куда-то добавлять, домработница хлеб разносит, - ужас! Я ведь в очень
простой семье росла и вижу: Саша за меня переживает, чувствует, как я
волнуюсь и не знаю, куда руки-ноги деть.
Первое кое-как осилила. На второе, помню, заяц был с гарниром. Тушеный
в винном соусе... Я храбро беру вилку в левую руку, нож в правую, режу. Нож
тупой, скользкий. И мама Сашкина... Отец - тот лучше. Говорит о театре, об
экзаменах, о книжках - какие я люблю читать, в общем - разговор для
семилетних. А я ведь уже школу кончила, студентка как-никак!
Да, так вот, мама: Ирочка, мол, тоже, как я, до сих пор не привыкла
кушать дичь, держа вилку в левой руке... У нас в семье только Илья
Дмитриевич ест (и ехидным таким голосом) как в доброе старое время или как
едят теперь только в Париже...
Сашка-дружочек - тот нарочно при мне держится этак "по-простому", чтобы
мне легче было: чавкает, руками в тарелку лезет. А нож-то действительно
тупой! Но попросить Сашку нарезать - сами понимаете...
И как чувствовала я, что самое страшное еще впереди! Так и случилось.
Домработница помидоры принесла. Говорило мне сердце, что можно было
отказаться - не хочу, мол, и все тут. Но ведь маринованные!
- Вам положить?
- Да, пожалуйста...
Положили мне две или три помидоринки. Стала я одну резать. А нож-то
тупой! Помидорина вдруг как пискнет совершенно неприлично "пи-и-у!" да
тоненькой струйкой всех и обрызгала. Я провалиться была готова! Отец Сашкин
отвернулся, будто ничего не произошло, осторожно ладонью с отворота куртки
семечки смахнул, Сашка от хохота давится, а мать его так вроде понимающе, но
ядовито качая головой, прои
- Да, вероятно, Ирочке очень тупой нож попался...
После этого мне и мороженое не в мороженое и клубника не в клубнику. А
тут еще и яблоки! Саша меня опять выручает, яблоко чуть не целиком в рот
запихивает, а мать ему:
- Александр! Что с тобой сегодня? Ты никогда так не вел себя за столо.
Сколько раз я тебе говорила, что яблоки надо есть очищенными... Ты разучился
пользоваться ножом?
А ее Александр вдруг подозрительно посмотрел на отца и шепотом
заговорщика спросил его:
- Скажем?
Тот положил серебряный десертный нож, взглянул на жену, на Сашу,
подмигнул мне и, виновато вздохнув, сказал сыну:
- Ладно, скажем...
Мать испуганно выпрямилась, а Сашка этак осторожно, словно больную
уговаривает лекарство принять, начал:
- Видишь ли, мамочка, мы с папой... Ты не расстраивайся, пожалуйста,
это оказалось не смертельным... Мы с папой уже лет пять на базаре тайком
яблоки покупаем и морковку. О штаны вытрем и так съедаем... Неочищенными,
конечно!
И тут они с отцом ка-а-ак прыснут! Я думала, Илью Дмитриевича инфаркт
хватит, - минут десять они заливались, отец даже слезы платком утирает,
руками машет, а остановиться оба никак не могут. Мать наконец не вытерпела и
тоже улыбнулась. И сделалась молодой-молодой, а улыбка у нее - как у Саши, с
солнечным зайчиком. И сразу мне с ними легко-легко стало...
Потом у него дома я часто бывала, как своя, и с отцом очень
подружилась. Сашу в его комнате я танцевать учила. Он относился к этим
занятиям очень серьезно и платил мне за уроки. Урок с музыкой стоил дороже,
