испуганно полезла за пазуху доставать паспорт. Рядом проверяли
документы у какого-то старичка.
-- Да, я еврей, -- тоненьким голосом сказал он.
-- Ком! ("Пойдем!" -- нем.) -- коротко приказал немец, и
старичка повели.
-- Я украинка, украинка! -- испуганно заговорила бабка.
Солдат вернул ей паспорт и отвернулся. Мы скорее кинулись
вниз по улице Кирова на Подол. Тетка сказала бабке:
-- Утром видели, как по улице бежала девушка-еврейка,
выстрелила из пистолета, убила двух офицеров, а потом
застрелилась сама. И они стали евреев вылавливать. Говорят, их
гонят разбирать баррикады... Господи, то их строили, теперь --
разбирать, а все жителям, ходят по дворам, выгоняют.
У афишной тумбы стояла кучка людей, читая объявления. Я
немедленно протолкался. Это были первые приказы комендатуры.
Привожу их по памяти:
ПЕРВЫЙ. Все вещи, взятые в магазинах, учреждениях и пустых
квартирах, должны быть не позднее завтрашнего утра возвращены
на место. Кто не выполнит этого приказа, будет РАССТРЕЛЯН.
ВТОРОЙ. Все население обязано сдать излишки продовольствия.
Разрешается оставить себе запас только на двадцать четыре
часа. Кто не выполнит этого приказа, будет РАССТРЕЛЯН.
ТРЕТИЙ. Все население обязано сдать имеющееся оружие,
боеприпасы, военное снаряжение и радиоприемники. Оружие и
радиоприемники надлежит доставить на Крещатик в комендатуру,
военное снаряжение -- на Крещатик, 27. Кто не выполнит этого
приказа, будет РАССТРЕЛЯН.
Волосы у меня поднялись дыбом; побледнев, я отошел: я
вспомнил про свои награбленные щетки, гири, лампу, пуговицы...
Только сейчас я обратил внимание, что на улице совершенно
нет грабителей, только кучки людей читают приказы и быстро
расходятся.
Мы с бабкой пришли домой очень встревоженные. Мама сложила
кучкой мое награбленное добро и коротко велела:
-- Неси.
-- Не надо гири! -- завопил дед. -- У нас есть весы, пусть
докажут, что это не наши гири! А пуговицы я выкину в уборную.
В общем, меня заставили возвращать лампу и щетки, потому
что вся улица видела, как я их нес. Страшно и стыдно мне было
идти к базару. Еще никто ничего не сносил я оказался первым, и
я долго выжидал, пока поблизости не будет прохожих. Выбрав
такой момент, сунул лампу в витрину, зашвырнул щетки -- и
ходу.
Дома все озабоченно обсуждали, что делать с продуктами.
Учитывали торбочки с горохом, гречкой, сухари, -- их было
недели на полторы, и дед был готов на казнь, только не
сдавать.
-- Это они пугают! -- жалобно кричал он. -- Это пусть
такие, как Шатковский, пусть те, кто грабил масло бочками,
возвращают! Мы сначала поглядим,
Вечером меня послали поглядеть. Магазины были такие же
разбитые и пустые. В витрине уже не было моей лампы, не было и
щеток.
Никто ничего не вернул и не сдал. Но на всякий случай дед
спрятал продукты в сарае под сено. Узлы и чемоданы были в
"окопе" под землей. Оружия и приемника у нас сроду не было.
Пришли двое солдат на другой день. Мы так и затряслись. Но
они походили по дому, взяли старый бабкин платок и ушли, не
сказав ни слова. Мы ошарашенно смотрели вслед: никак не могли
привыкнуть. Бабка сказала:
-- И правда, замки не нужны, можно палочкой подпирать... Уж
и три дня прошло, а они все грабят.
-- Значит, продлили на пять, -- не сдавался дед. -- Киев --
большой город, столица, вот им позволили Грабить пять дней.
Двадцать четвертого числа все кончится.
Он очень ошибался.
Двадцать четвертого сентября все только началось.
ОТ АВТОРА
Ребята рождения сороковых годов и дальше, не видевшие и не
пережившие всего этого, ведь для вас это чистой воды история!
Некоторые из вас не любят сухую школьную историю.
Я знаю, она вам кажется порой скоплением одних дат да
книжных ужасов.
Вам все твердят и твердят, что ваше счастье в том, что ваша
юность пришлась на мирное время, что ужасы для вас
действительно существуют только в книгах. Вы слушаете и не
слушаете... Иногда говорите: надоело.
Я вас понимаю. А если в ответ на это я скажу: "Осторожно!"
-- вы поймете меня?
Определенная часть молодежи не хочет слушать про войну и
политику, а хочет танцевать, любить -- словом, "жить". Это
великолепно -- жить, танцевать, любить. Но знаете, что бы я ко
всему этому добавил7 Добавил на основании своего и всеобщего
опыта, раздумий и тревоги: ГОРЕ ТОМУ, КТО В НАШИ ДНИ ЗАБУДЕТ О
ПОЛИТИКЕ.
Раз уж вы взяли в руки эту книгу и дошли до этих строк, я
вас очень серьезно прошу: наберитесь терпения, прочтите до
конца. Это все-таки не совсем обычный роман, тут нет выдумки,
а описано ВСЕ, КАК БЫЛО.
Поработайте немного воображением и представьте СЕБЯ на моем
месте. Ведь это и не так трудно. Родись вы на одно
историческое мгновение раньше -- и вы действительно могли бы
оказаться на моем месте. И тогда для вас все это была бы не
книжная писанина, а сама жизнь.
Читая дальше, представьте, что все это происходит не со
мной, а с вами лично.
Сегодня. Сейчас.
Приглашаю вас на улицы Киева в конце сентября 1941 года, В
городе немцы. Теплый осенний день.
КРЕЩАТИК
Германские войска вошли на Крещатик девятнадцатого сентября
сорок первого года с двух сторон.
Одни колонны шли с Подола, это были те, которых встречали
еще на Куреневке, бравые, веселые, на автомобилях. Другие
входили с противоположной стороны, через Бессарабку, эти были
на мотоциклах, прямо с поля боя, закопченные, и шли они тучей,
захватывая тротуары, наполнив весь Крещатик треском и
бензиновым дымом.
Это походило на колоссальный и неорганизованный парад,
полный задержек, путаницы и бестолковщины.
Очевидно, по заранее намеченному плану войска стали
занимать пустые здания Крещатика. Дело в том, что там было
больше учреждений и магазинов, чем квартир, да и из квартир
большинство эвакуировалось. Крещатик был пуст.
Комендатура облюбовала себе дом на углу Крещатика и
Прорезной, где на первом этаже был известный магазин "Детский
мир". Немецкий штаб занял огромную гостиницу "Континенталь",
Дом врача превратился в Дом немецких офицеров.
Все было продумано, четко и организованно: прямо на
тротуарах ставились движки с динамомашинами, дававшими ток;
воду привозили из Днепра цистернами.
Грабеж Крещатика начался немного позже, чем в других
местах, -- ночью, когда войска были заняты своим устройством.
Грабители бежали на Крещатик со всего города. Среди них
орудовали немцы С грозным криком и подзатыльниками они
разгоняли толпу и лезли грабить сами. Как в разворошенном
муравейнике, каждый куда-нибудь что-нибудь тащил. После обеда
вдруг ожил Бессарабский рынок: первые торговки вынесли горячие
пироги с горохом, вареную картошку, хотя толком не знали,
какую спрашивать цену. Шли больше на обмен; давай пачку
махорки и наедайся "от пуза".
Открылись две парикмахерские. Расчет предприимчивых
парикмахеров был точный: к ним повалили немецкие офицеры.
Все это происходило так весело, чуть ли не празднично, и
солнышко светило, подогревая хорошее настроение.
Ключи от запертых квартир хранились в домоуправлениях.
Немцы вместе с домоуправами или дворниками пошли по квартирам,
вскрывая их и беря все, что им нравилось. Мебель и перины
тащили в свои казармы. Кое-что прихватили себе и дворники.
Никто ничего этого не вернул, когда появились приказы
комендатуры. Но оружие и радиоприемники понесли. Возможно,
кто-то один понес, и все, испугавшись, понесли. Особенно много
несли противогазов, их складывали в доме № 27, в
кафе-кондитерской напротив комендатуры, их там уже лежали горы
до потолка.
Одними из первых созвали (по спискам в отделе кадров)
работников киевского радио. Радиокомитет был на углу Крещатика
и Институтской. Только что назначенный немец-шеф вышел на
эстраду, оглядел собравшихся в зале и начал очень необычно:
-- Евреи, встать!
В зале наступила мертвая тишина. Никто не поднялся, только
пошевеливались головы.
-- Евреи, встать!! -- повторил шеф громче и покраснел.
Опять никто не поднялся.
-- Жиды, встать!!! -- закричал шеф, хватаясь за пистолет.
Тогда в разных местах зала стали подниматься музыканты --
скрипачи, виолончелисты, -- несколько техников, редакторы.
Наклонив головы, гуськом побрели к выходу.
Шеф дождался, пока за последним из них закрылась дверь, и
на ломаном русском языке объявил, что мир должен услышать
голос свободного Киева. Что в считанные дни нужно восстановить
радиостанцию и с завтрашнего дня -- все за работу. Кто
уклонится, будет рассматриваться как саботажник. Начинается
мирная созидательная работа.
Притихшие, озадаченные люди поднялись, чтобы расходиться.
И тут раздался первый взрыв.
Это было двадцать четвертого сентября, в четвертом часу
дня.
Дом комендатуры с "Детским миром" на первом этаже
взорвался. Взрыв был такой силы, что вылетели стекла не только
на Крещатике, но и на параллельных ему Пушкинской и
Меринговской улицах. Эти стекла рухнули со всех этажей на
головы немцев и прохожих, и многие сразу же были поранены.
Над Прорезной поднялся столб огня и дыма. Толпы побежали --
кто от взрыва, кто, наоборот, к месту взрыва, смотреть. В
первый момент немцы растерялись, но потом стали строить цепь,
окружили горящий дом и стали хватать всех, кто оказался на
улице и во дворе.
Волокли какого-то долговязого рыжего парня, страшно его
били, и разнесся слух, что это партизан, который принес
сдавать в "Детский мир" радиоприемник, а в нем была адская
машина.
Всех арестованных вталкивали в кинотеатр здесь же рядом, и
скоро он оказался битком набит израненными, избитыми и
окровавленными людьми.
В этот момент в развалинах того же самого дома грянул
второй, такой же силы, взрыв. Теперь рухнули стены, и
комендатура превратилась в груду кирпича. Крещатик засыпало
пылью и затянуло дымом.
Третий взрыв поднял на воздух дом напротив -- с
кафе-кондитерской, забитой горами противогазов и с немецкими
учреждениями.
Немцы оставили кинотеатр и с криками: "Спасайтесь! Крещатик
взрывается!" -- бросились бежать кто куда, а за ними
арестованные, в том числе и рыжий парень,
Поднялась невероятная паника. Крещатик действительно
взрывался.
Взрывы раздавались через определенные промежутки в самых
разных частях Крещатика, и в этой системе ничего нельзя было
понять. Взрывы продолжались всю ночь, распространяясь на
прилегающие улицы. Взлетел на воздух цирк, и его искореженный
купол перекинуло волной через улицу. Рядом с цирком горела
занятая немцами гостиница "Континенталь".
Никто, никогда не узнает, сколько в этих взрывах и пожаре
погибло немцев, их снаряжения, документов и т. п., так как
никогда ничего на этот счет не объявлялось.
Стояла сухая пора, и потому начался пожар, который можно
было бы сравнить, пожалуй, лишь с пожаром Москвы в 1812 году.
На верхних этажах и чердаках было заготовлено много ящиков
бутылок с горючей смесью. Время от времени эти ящики ухали с
тяжелым характерным звуком, обливая здания потоками огня. Это
и доконало Крещатик.
Немцы, которые так торжественно сюда вошли, так удобно
расположились, теперь метались по Крещатику, как в мышеловке.
Они ничего не понимали, не знали, куда кидаться. Жители -- кто
успел схватить узел, а кто в чем стоял -- бежали в парки над
Днепром, на Владимирскую горку, на Бульвар Шевченко. Было
много обгоревших.
Немцы оцепили весь центр города. Пожар расширялся: горели
