этому, я как индивидуальное существо, кажется, вырастаю из остальной
вселенной, подобно волоску на голове или оконечности моего тела, так что
мой центр - это также центр всего остального. Я обнаруживаю, что в обыч-
ном сознании я по привычке пытаюсь оторвать себя от всей целостности,
что я постоянно занимаю по отношению к ней оборонительную позицию. Но
что я пытаюсь защищать? Только изредка мои защитные реакции направлены
на то, чтобы предотвратить физическую опасность или увечье. По большей
же части я защищаю свою защиту - оборонительные рубежи вокруг оборони-
тельных рубежей вокруг пустоты. Воины внутри крепости, воины внутри обо-
ронительных рубежей, воины на радиостанции. Война во внешнем мире - это
лишь пародия войны эго против мира: в безопасности могут себя чувство-
вать одни лишь воины. В следующей войне только пилоты бомбардировщиков
проживут дольше, чем женщины и дети.
Я прослеживаю в обратном направлении лабиринты своего мозга, вновь
прохожу по бесчисленным закоулкам, где я когда-то, описав множество кру-
гов, в конце концов заблудился и потерял ту первобытную тропинку, по ко-
торой вошел в этот лес. Обратно через туннели прошлого - через запутан-
ные стратегии выживания и самоутверждения во взрослой жизни, через бес-
конечные подземелья наших снов - мы должны пройти по всем тем улицам, по
которым ходили раньше, по коридорам наших школ, по вьющимся путям, про-
легающим между ножками столов и стульев, под которыми мы ползали в
детстве; через тесные кровавые врата мы должны выйти из материнского ло-
на, пронестись в стремительном порыве по каналу пениса и вернуться в
эпоху вневременных блужданий по капиллярам и губчатым полостям. (Вот
где, оказывается, живут неорганические существа Кастанеды! - Реплика пе-
реводчика, подлежит удалению.) Обратно в прошлое, глубже и глубже в су-
жающиеся проходы к тому месту, где сам проход является странником - к
тоненькой веренице молекул, постоянно пытающихся методом проб и ошибок
выстроиться в нужном порядке, чтобы стать центром органической жизни.
Все дальше и дальше назад, через вечное кружение в танце на поистине
астрономических просторах вокруг ядерных зародышей мира, вокруг этих
средоточий бытия, пребывающих столь же глубоко у первоистоков материи,
сколь далеки от нас в космосе другие галактики.
Все глубже и глубже, но внезапно на свободу - на свободу из этих кос-
мических лабиринтов, на свободу, чтобы осознать, что я, ослепленный пу-
тешественник, в глубине своей тождественен забытому, но столь знакомому,
вызывающему к жизни целый мир, изначальному импульсу, высшему единству,
сокровенному свету, естеству, которое есть в большей мере мое "я", неже-
ли я сам. Стоя в саду Эллы, я пребываю в глубочайшей безмятежности, пе-
редающейся всему миру, и чувствую, что наконец-то я прибыл, наконец-то я
вернулся в свой подлинный дом. Я знаю, что, сам того не подозревая,
унаследовал сокровище, завещанное мне предками в самом начале времен.
Основа и уток этого мира звучат эхом торжественных гимнов, подобно стру-
нам арфы. Незыблемое основание, в котором я желал утвердиться, оказалось
центром, направляющим мои поиски. Неуловимая субстанция, из которой сот-
кана вселенная, теперь обнаруживается в каждом движении моей руки. Как
мне вообще удалось потеряться? Зачем мне понадобилось так долго путе-
шествовать по запутанным туннелям, чтобы стать трепещущим сгустком защи-
щающейся защиты - своим повседневным "я"?
------------------------------
Войдя в дом, я обнаруживаю, что вся комнатная мебель жива. Все вокруг
подает мне знаки. Столы столятся, посуда посудится, стены стенятся, ар-
матура арматурится - все это события, а не вещи. Роберт включает магни-
тофон, не сказав мне, что должно зазвучать. Внимательно глядя на карти-
нящуюся картину, я постепенно начинаю осознавать музыку и поначалу не
могу понять, звучит ли это музыкальный инструмент или же человеческий
голос. Есть только один вьющийся, переливающийся и тянущийся небольшими
сгустками поток звука, который оказывается в конце концов звучанием ду-
хового инструмента, напоминающего гобой. Затем к нему добавляются чело-
веческие голоса. Однако они поют не слова, а только отдельные звуки типа
"Бюо-бюа-бюи", которые, кажется, представляют собой все возможные созву-
чия, доступные человеческому голосу. Что там у Роберта записано? Я ре-
шаю, что это, должно быть, запись одной из тех вечеринок, на которых его
странные друзья распевают всякую бессмыслицу.
Со временем пение переходит в утонченные и изысканные трели, переме-
жающиеся восхитительным бормотанием, хрюканьем, угуканьем, хихиканьем -
все это, очевидно, лишено какого-либо смысла и поется из чистого удо-
вольствия. Затем наступает пауза. Голос говорит: "Дит!", другой словно
отвечает ему: "Да!". Затем "Дит! Да! Ди-дитти-да!" Потом они начинают
звучать быстрее: "Да-ди-дитти-ди-дитти-да! Ди-да-ди-дитти-дит-
ти-да-ди-да-ди-дитти-да-да!" Так продолжается до тех пор, пока, как мне
кажется, играющие не начинают сходить с ума. На коробке, которую мне по-
казывает Роберт, написано: "Классическая музыка Индии". Роберт также го-
ворит мне, что эта запись сделана Алейном Данилоу, которого я всегда
знал как самого серьезного, эзотерического и ученого знатока индусской
музыки, исповедующего, вслед за Рене Гуэноном и Анандой Кумарасвами, са-
мую формальную, традиционную и заумную интерпретацию йоги и веданты. По-
чему-то я никак не могу согласовать Данилоу, этого пандита из пандитов,
с этим бредовым подражанием человека птичьему пению. Я чувствую, что ме-
ня разыгрывают. Или, возможно, разыгрывают Данилоу.
Но вполне может быть, что это и не так. О конечно же, это не так! Со-
вершенно внезапно я чувствую, как мое
естестве, а также в самом пространстве-времени, в один миг
разверзается до самих своих оснований. Меня переполняет
ощущение, что мир совершенно очевиден. Я недоумеваю, как я
или кто-либо другой могли раньше считать жизнь
проблематичной или таинственной. Я прошу всех собраться
возле меня.
"Слушайте, есть одна вещь, которую я вам должен сказать. Я никогда
еще, никогда не видел ее так ясно, как сейчас. Однако не имеет ни малей-
шего значения, понимаете вы меня или нет, потому что каждый из вас впол-
не совершенен в своем теперешнем облике, даже если вы не подозреваете об
этом. Жизнь, по своей сути, является действием, однако никто и ничто не
совершает его. Для него нет никакой необходимости случаться ни сейчас,
ни в будущем. Это действие движения, звучания и цвета, и подобно тому,
как никто не совершает его, оно не случается ни с кем. Проблем жизни
просто не существует. Жизнь - это всецело бесцельная игра, цветение,
смысл которого в нем самом. В основе всего лежит действие. Время, прост-
ранство и множественность - его усложнения. Не существует никакого смыс-
ла его объяснять, поскольку объяснения - это еще одно усложнение, еще
одно проявление жизни над самой жизнию, действия над действием. Боль и
страдания - это крайние проявления игры, но, по большому счету, во все-
ленной нечего бояться, ведь, что бы ни происходило, оно ни с кем не про-
исходит! Никакого эго вообще не существует. Эго напоминает кувырок, зна-
ние о знании, страх перед страхом. Этот причудливый завиток, еще одно
необычное ощущение, нечто типа отдачи или эха, напоминающего непосто-
янство сознания, как и при беспокойстве".
Разумеется, когда я говорю, что жизнь - это всего лишь действие, дея-
ние без действующего, пострадавшего и цели, мои слова звучат скорее
тщетно и безнадежно, нежели радостно. Однако мне кажется, что эго -
субстанциональная сущность, подвергающаяся воздействию переживаний, -
это скорее минус, нежели плюс. Это отчуждение от переживаний, неполное
участие в них. Тогда как в этот момент я чувствую себя полностью с ми-
ром, свободным от хронического противостояния переживаниям, поскольку
это противостояние блокирует свободное течение жизни и делает наши дви-
жения похожими на движения закрепощенных танцоров. Однако мне не нужно
преодолевать это сопротивление. Я вижу, что источник сопротивления - эго
- является еще одной неотделимой от общего потока волной на его поверх-
ности, и что на самом деле никакое сопротивление невозможно. Нет пози-
ции, занимая которую можно противостоять жизни и действовать вопреки ей.
------------------------------
Я снова выхожу в сад. Колибри порхают то вверх, то вниз в своем брач-
ном танце, словно за кустами кто-то сидит и управляет ими. На стол пода-
ют фрукты и вино. Передо мной лежат апельсины - творения солнца, создан-
ные по его образу, будто дерево отдало ему дань за полученное тепло. За-
тем я смотрю на бледно-зеленые, желто-зеленые листья деревьев, которые
помню со времен раннего детства в рощах Кента, где распускающиеся весной
почки рассыпаны по серым ветвям в клубящемся тумане. За ними стволы,
ветки и сучья кажутся водянисто-черным фоном для освещенной солнцем
листвы. Кусты фуксий - это хитросплетение стеблей, по которым разбросаны
тысячи красных балерин в пурпурных юбках. А за ними возвышается до суме-
речного неба роща исполинских эвкалиптов с их колышущейся массой от-
дельных вытянутых листьев. Все здесь напоминает мелодичную бессмыслицу и
самоотверженное вокальное искусство индусских музыкантов.
Я вспоминаю слова из древнего тантрического писания: "Яко волны при-
ходят с водой, а пламя с огнем, так мировые волны приходят с нами".
Действия действий, волны волн - листья превращаются в гусениц, трава в
коров, молоко в младенцев, тело в червей, земля в цветы, семена в птиц,
кванты энергии в пестрые колышущиеся лабиринты мозга. И везде этот бес-
конечный экстатический космологический танец сопровождают тяжелые низкие
полутона страданий: зубы, жующие чуткие нервные окончания; внезапно жа-
лящая змея в полевой траве; быстрое падение лениво кружившего ястреба;
ноющие мышцы лесоруба; бессонные ночи, проводимые за заполнением бухгал-
терских книг, как того требует выживание в цивилизованном обществе.
Как непривычно естественно видеть, что боль - больше не проблема!
Ведь боль вызывает затруднения только тогда, когда самосознание блокиру-
ет мозг и заполняет его коридоры повторящимся эхом - отвращение к отвра-
щению, страх перед страхом, содрогание от содрогания, вина из-за вины -
искаженные мысли, пойманные в круги бесконечных повторений. В своем
обычном сознании человек живет подобно тому, кто пытается говорить в по-
мещении с очень чутким эхом; он может чего-нибудь добиться только в том
случае, если упорно игнорирует постоянное звучание отражений собственно-
го голоса. Ведь в мозге существуют эха и повторящиеся образы всех уров-
ней ощущений, мыслей и чувств, продолжающие звучать в катакомбах памяти.
Трудность в том, что, принимая за разум обычные воспоминания, мы расс-
матриваем отдельные сообщения из этого хранилища информации как осмыс-
ленные комментарии к тому, что делаем в текущее мгновение. Так же как и
от избытка спиртного, от избытка самосознания мы начинаем чувствовать,
что двоимся, и принимаем этот двоящийся образ за два различных своих "я"
- ментальное и материальное, контролирующее и контролируемое, благора-
зумное и спонтанное. Так, вместо того, чтобы просто страдать, мы страда-
ем от страдания, а затем страдаем от страдания от страдания.
Как всегда говорилось, ясность наступает с отказом от "я". Это озна-
чает, что нужно научиться просто не отождествляться с этими эхами и от-
ражениями. В противном случае, мы оказываемся в зеркальном зале, где
продолжаем танцевать, принимая свои отражения за своевольных партнеров
по танцу. Мы движемся кругами, потому что следуем тому, что уже сделали.
Мы теряем связь со своим подлинным естеством, представляющим собой не
