листа папоротника, растущего кристалла или узоров на морской ракушке,
неописуемых самоцветов радиолярий и других одноклеточных существ, ска-
зочное устройство семян и стручков, инженерные изобретения костей и ске-
летов, аэродинамику перьев и удивительно красочные рисунки глаз на
крыльях бабочек и птиц. Вся эта утонченность организации может, с одной
точки зрения, считаться абсолютно необходимой для целей воспроизведения
и выживания. Однако, когда мы приглядываемся к этим существам, их выжи-
вание оказывается самим их существованием - а оно-то для чего необходи-
мо?
У нас создается все более и более сильное впечатление, что проявления
порядка в природе - это произведения искусства сродни музыкальным: фуги
в раковинах и хрящах, контрапункт в волокнах и капиллярах, пульсирующий
ритм в волнах звука, света и в нервах. Причем человек сплетен с этим
всем так, что отделить его невозможно - узлы, ганглии, хитросплетения
электронных цепей и импульсов работают непрерывно и простираются через
все пространство-время. Вся эта сложнейшая структура несется вихрем, как
дым в солнечном луче или как дрожащий рисунок ряби на поверхности мелко-
го ручейка. Бесконечно преображаясь в себя, остается одна лишь структу-
ра. Пересечения, средоточия, сочленения и причудливые завитки постоянно
преображаются друг в друга. "Видения сего беспочвенная ткань" (Шекспир,
"Буря"). Видение покоится на самом себе. Когда почва растворяется подо
мной, я начинаю парить.
Фантазии, посещающие меня в этом мире при закрытых глазах, чаще всего
кажутся откровением тайных возможностей мозга, ассоциативных и структу-
рирующих процессов, упорядочивающих систем, лежащих в основе наших
чувств и мышления. В отличие от фантазии, которую я только что описал,
они по большей части являются еще более сложными вариациями на ту же те-
му: рисунок папоротника, продолжающийся рисунком папоротника, продолжаю-
щийся рисунком папоротника в бесконечномерном пространстве; или огромные
калейдоскопические купола из цветного стекла и мозаики; или структуры
наподобие лабораторных моделей очень сложных молекул - системы разноц-
ветных шаров, каждый из которых оказывается совокупностью меньших шаров,
и так до бесконечности. Может, таково внутреннее устройство организующе-
го процесса, которому, при открытых глазах, удается осмыслить мир даже в
самых запутанных его проявлениях?
Позже в этот день Роберт ведет нас в свою мастерскую, в которой он
накануне делал уборку и вот теперь свалил ненужные вещи и мусор на
большой старый "Бьюик" с открывающимся верхом. При виде этого мусора у
меня возникает два глобальных вопроса человеческой жизни: "Куда мы это
денем?" и "Кто будет это убирать?". С одной точки зрения, живые существа
- это просто трубки, заглатывающие с одной стороны и выделяющие с другой
до тех пор, пока трубка не износится. Проблема всегда в том, куда девать
то, что появилось на другом конце трубки, - особенно если его собралось
так много, что трубки подвергаются опасности не уместиться на планете,
заваленной их собственными отходами. К тому же, ситуация имеет метафизи-
ческий оттенок. Вопрос "Куда мы это денем?" устремляется к фундамен-
тальному основанию, на котором все покоится, - к Первопричине, Божест-
венному Источнику, основанию морали, движущей силе действия. Спрашивая
же "Кто будет это убирать?", мы хотим узнать, на ком, в конце концов,
лежит ответственность за это все, и как решить наши вечно умножающиеся
проблемы, не передавая их будущим поколениям.
Я лицезрею тайну мусора в ее непосредственном проявлении. Робертова
машина загружена доверху, и только сидение шофера остается незанятым ря-
дом с разломанными дверными рамами, ржавыми плитами, обрывками колючей
проволоки, раздавленными консервными банками, остатками древних фисгар-
моний, безымянными чудовищами из обломков пластика, куклами без голов,
велосипедами без колес, разорванными подушками с торчащей из них ватой,
бутылками нестандартных размеров, грудастыми манекенами портного, ромбо-
видными рамками, развороченными клетками для птиц, невообразимыми масса-
ми проволоки и старой электропроводки, грудами апельсинных корок, яичной
скорлупы, картофельной шелухи и электрических лампочек - и все это при-
порошено мерзко-белым порошкообразным химикатом, который мы называем
"ангельским дерьмом". На следующий день мы с почетным эскортом препрово-
дим этот мусор на местную свалку. А что потом? Можно ли вообразить себе
переплавку или огонь, который избавит нас от этих вечно растущих гор
отбросов - особенно если учесть, что наши постройки и изделия все больше
напоминают мусор еще до того, как мы их приобрели? Кажется, не существу-
ет другого ответа, кроме предложенного Робертом. И все же, вид его маши-
ны повергает в отчаяние.
Божественная комедия. Смех побеждает все. И для Роберта эта исполинс-
кая куча удивительно нелепых вещей - всего лишь несравненное творение,
шедевр бессмыслицы. Он свалил все это в кузов и привязал веревками к
раздавшимся низким бортам когда-то великолепного автомобиля, а затем
отошел в сторону, чтобы полюбоваться, словно это выставочный экспонат.
Табличка внизу: "Американский образ жизни". Между тем наш смех беззлоб-
ный, ибо в этом состоянии сознания любой поступок есть действие божест-
ва. Высшее достижение нашей цивилизации - монументальные кучи мусора -
кажется не бессмысленным безобразием, а карикатурой на себя, подобно то-
му как преднамеренное создание феноменально абсурдных коллажей и
абстрактных скульптур является всего лишь добродушной пародией на наши
собственные притязания. Ведь в этом мире ничто не является ошибкой, нич-
то даже не является глупостью. Чувство ошибочности свидетельствует о
неспособности видеть нечто как часть большой структуры, о неведении в
отношении уровня иерархии, на котором происходит событие. Действие, выг-
лядящее неуместным на уровне 28, может оказаться совершенно закономерным
на уровне 96. Я говорю об уровнях и градациях в хитросплетении изгибов и
поворотов, действий и противодействий, составляющих ход и развитие нашей
жизни, - о стадиях космологической игры в кто-кого-перещеголяет, которую
постоянно затевают инь и ян, темное и светлое начала. На ранних стадиях
эта игра кажется серьезным противостоянием добра и зла. И если недалекий
человек относится к игре всерьез, его следует уважать за глубину его
вовлеченности, за решимость зайти так далеко, чтобы не знать, откуда он
вышел.
Чем более прозаичным, чем более скучным и повседневным представляется
нам все и вся, тем более я поражаюсь ловкости, с которой божество пря-
чется, чтобы потом искать себя, а также размаху и изощренности космичес-
кого танца энергий. Я думаю о бензозаправочной станции на углу квартала.
Пыль и выхлопные газы, один и тот же стандартный парень с рекламой ком-
пании "Standard" на бейсбольной куртке, без энтузиазма пестрящиеся рек-
ламные щиты, вся эта приевшаяся банальность - и никого вокруг, кроме
нас, обычных людей! Я знаю, как люди всего лишь притворяются, что не ви-
дят себя аватарами Брахмы, Вишну и Шивы. Они изображают, что забыли неп-
ревзойденную мудрость миллиона клеток своего тела, и делают вид, что
пыль не похожа на россыпи самоцветов. Как великолепно они будут имитиро-
вать непонимание, когда я подойду к ним и скажу: "Ну ладно, кого ты пы-
таешься разыграть? Брось, Шива, старый плут! Это великая игра, но ме-
ня-то ты не проведешь!" Однако сознательное эго не знает, что оно явля-
ется всего лишь уловкой нашего тела, этого божественного органа. <Приме-
чание: "Самосознательный человек считает, что думает он сам. Однако уже
давно известно, что это не так, поскольку сознательный субъект, считаю-
щий себя мыслящим, не есть тот орган, который совершает мышление. Созна-
тельная личность - это всего лишь последовательность мимолетных проявле-
ний, одна компонента мыслящего организма". - L.L.Whyte, The Unconscious
Before Freud (Basic Books, New York, 1960), p. 59.> Когда, в поисках вы-
хода из темноты, люди приходят к гуру, мастеру мудрости, он лишь высмеи-
вает их притворство до тех пор, пока они не откажутся от него. Он не го-
ворит им ничего, но огонек в его глазах взывает к бессознательному - "Ты
знаешь... Ты знаешь!"
В построенном на контрастах мире обычного сознания человек отож-
дествляет себя с волей и чувствует себя существом живущим в мире, но ми-
ру не принадлежащим. Мир ему либо нравится, либо не нравится. Он либо
принимает мир, либо отвергает его. Он помыкает миром или же мир помыкает
им. Однако в фундаментальном сверхсознании целостного организма таких
крайностей не существует. Организм и окружающий его мир представляют со-
бой одну целостную структуру действия, в которой нет ни субъекта, ни
объекта; ни того, кто действует, ни того, кто подвергается воздействию.
На этом уровне нет разделения между болью, с одной стороны, и мною,
страдающим от боли, с другой. Боль и реакция на боль здесь одно и то же.
Когда это осознано, вначале создается ощущение, что все случается по мо-
ей собственной воле. Однако это ощущение является предварительным и не-
уклюжим способом постижения, что происходящее вне моего тела образует
один процесс с происходящим внутри него. Это и есть постижение "изна-
чального облика", который так искусно сокрыт нашим повседневным языком и
традиционными представлениями.
Активное и пассивное - две фазы одного действия. Семечко чертополоха,
окруженное облачком белого пуха медленно плывет по воздуху и грустно
вздыхает, услышав звук реактивного самолета, невидимого в вышине. Я лов-
лю его за одну из пушистых ниточек и, зажав между большим и указательным
пальцами, удивляюсь тому, что это крохотное существо, извиваясь, рвется
из моих рук, словно пытается вырваться на свободу. Здравый смысл говорит
мне, что пух движется под действием ветра, а не семечка. Однако после
этого я понимаю, что в обладании нежным парашютом, который на ветру при-
ходит в движение, проявляется не что иное как "разум" семечка. Обладая
таким придатком, семечко может передвигаться с помощью ветра. И вообще,
есть ли существенная разница между тем, чтобы поднять парус, и тем, что-
бы взяться за весло? Ведь, если разобраться, путешествие под парусом -
более разумный способ приложения усилий. Верно, что семечко сознательно
не намеревается передвигаться с помощью ветра, но я ведь тоже созна-
тельно не намеревался обладать руками и ногами!
Именно это глубокое постижение взаимодополняемости меня и мира, ак-
тивного и пассивного, внешнего и внутреннего, "я" и не-"я" приводит нас
к тому аспекту этих переживаний, который больше всего озадачивает наш
здравый смысл, - к странной и на первый взгляд кощунственной убежденнос-
ти, что "Я" есть Бог. В западной культуре это ощущение является несом-
ненным признаком слабости рассудка. Однако в Индии считается само собой
разумеющимся, что глубочайшее естество человека, Атман, является глубо-
чайшим естеством вселенной, Брахманом. А почему бы и нет? Очевидно, что
такое видение мира более целостно, более благородно, более здраво, чем
представление о том, что между Первопричиной и ее следствиями зияет неп-
реодолимая пропасть. Понятно, что "Я", которое есть Бог, не может быть
тем эго, сознательным "я", которое не осознает, что его внешние очерта-
ния являются внутренними очертаниями остального мира. Однако, пребывая в
этом более широком, более все-видящем сознании, я не могу не понимать,
что все, что я считаю доступным своей воле и желаниям, имеет точку соп-
рикосновения с тем, что я рассматриваю как не имеющие ко мне отношения.
Пределы доступного моей воле, форма и контуры действий, которые я почи-
таю своими, - все это идентично и смежно с очертаниями событий, которые
меня научили считать чужими и посторонними.
Чувство "я" больше не сосредоточено внутри кожи. В противоположность
