знаю себя? Всегда в виде чего-то другого, чего-то незнакомого. Пейзаж,
который я наблюдаю, является также частью меня самого, нейронов в моей
голове. Камень у себя на ладони я чувствую в терминах собственных
пальцев. И ничего не может быть таинственнее моего тела - ощущение
пульса, вид через увеличительное стекло моего глаза, потрясение от мыс-
ли, что мое тело есть часть окружающего мира. В действительности же, нет
возможности отделить себя от мира, любви к себе от любви к кому-то дру-
гому. Любое знание о себе является знанием о другом, а любое знание дру-
гого - знанием о себе. Я начинаю видеть, что "я" и другой, знакомое и
незнакомое, внутреннее и внешнее, предсказуемое и непредсказуемое - под-
разумевают друг друга. Одно является способом спрятаться, другое - спо-
собом найти, и чем больше я чувствую, что они подразумевают друг друга,
тем больше я постигаю их единство. Я становлюсь необычайно привязанным и
искренне расположенным ко всему, что кажется мне чужим. В чертах того,
что выглядит враждебно, пугающе, непонятно и отдаленно, я начинаю узна-
вать себя. Но речь здесь вовсе не об эмпирическом вчерашнем эго, не о
показной личности, а о моем естестве, которое, кажется мне, я знаю с не-
запамятных времен.
"Я", которое я начинаю узнавать, которое я забыл, однако знаю лучше,
чем все остальное, уходит своими корнями далеко в детство, в те времена,
когда взрослые еще не успели обмануть меня, заставив поверить, что я -
это кто-то другой. Тогда они были больше и сильнее меня, и им ничего не
стоило внушить мне свой воображаемый страх, сбить меня с толку и побе-
дить меня в сложной игре, тонкостей которой я еще не знал. (Невольно за-
думываешься об изуверстве учителя, объясняющего правила игры и тут же
демонстрирующего свое превосходство в ней.) Задолго до этого всего, за-
долго до того, как я стал эмбрионом в утробе своей матери, - уже маячит
этот слишком уж знакомый незнакомец: все, что не есть "я". И с восторгом
неизмеримо большим, нежели радость при встрече влюбленных, которых раз-
деляли столетия, я узнаю его, свое изначальное "Я". О добрая старая кол-
дунья, которой удалось вовлечь меня в эту игру!
В то же время все и вся вокруг меня кажется таким, каким оно всегда
было, затем было забыто, а затем открылось снова. Мы сидим в саду, окру-
женном со всех сторон невозделанными холмами, в саду фуксий и колибри,
расположенном в долине, которая выходит к западному побережью великого
океана и в которой во время шторма находят себе приют чайки. В один из
дней в середине XX века мы сидим за столом на террасе, едим домашний
хлеб и пьем белое вино. Но кажется, что мы были здесь вечно, потому что
люди вокруг меня не похожи больше на банальные и настороженные маленькие
личности с именами, адресами и номерами полисов социальной безопасности
- на тех общественно признанных смертных, которыми мы привыкли себя счи-
тать. Эти люди, не теряя своей человечности, кажутся, скорее, бессмерт-
ными архетипами самих себя. Их непохожие друг на друга характеры напоми-
нают голос священника; они охватывают всю историю. Эти люди одновременно
уникальны и вечны, мужчины и женщины, но в то же время боги и богини.
Ибо сейчас, когда у нас наконец-то достаточно времени приглядеться друг
к другу, мы становимся вневременными. Человеческий облик делается неиз-
меримо ценным, и как бы в подтверждение этого, глаза представляются ра-
зумными самоцветами, волосы - золотой канителью, тело - переливчатым ян-
тарем. Между теми, кто вошел в этот мир вместе, возникает подлинно евха-
ристическая любовь - принятие друг друга от поверхностных проявлений до
самых глубин нашего естества.
Элла, посадившая сад, - это милосердная Цирцея, волшебница, дочь Лу-
ны, покровительница кошек и змей, знаток трав и целебных снадобий. Ее
старческое лицо с изысканными морщинами светится необычайной молодостью,
а серебристо-черные волосы зыблятся, подобно пламени. Роберт - олицетво-
рение Пана, однако Пана-быка, а не Пана-козла; его короткие жесткие во-
лосы взъерошены и среди них видны небольшие рожки. Сам же Роберт вопло-
щает в себе бьющую через край энергию, его тело лоснится, мышцы излучают
силу. Берилла, его жена, - это нимфа, вышедшая из лесной чащи, полевая
русалка с вьющимися волосами и танцующим телом, которое кажется обнажен-
ным, даже когда одето. Именно она испекла хлеб, который мы едим, и этот
хлеб представляется нам Предвечным Хлебом, по сравнению с которым хлеб
самой матери показался бы неудачной подделкой. И, кроме того, есть Мэри
- возлюбленная в обычном грязном мире; однако в этом мире она стала воп-
лощением света и золота, дочь солнца, глаза которой сотканы из вечернего
неба. Это существо всех возрастов: младенец, малютка, девушка, мать се-
мейства, старуха и безжизненное тело, излучающее непреходящую любовь.
Я пытаюсь найти слова, которые могли бы выразить ангельский, мифоло-
гический облик этих людей. Но в то же время эти люди столь близки мне,
будто я знаком с ними в течение столетий, или, точнее, будто я только
что узнал в них своих потерянных друзей, с которыми мы были вместе с са-
мого начала времен в стране, существовавшей до появления миров. Это
чувство, конечно, связано с осознанием мною моего собственного естества,
которое бесконечно старше слепого извивающегося Ини-Вини - ведь высшая
форма сознания может каким-то образом присутствовать у самого истока ве-
щей. Все мы смотрим друг на друга с пониманием, поскольку чувство, что
мы знали друг друга в самом отдаленном прошлом скрывает в себе что-то
еще - подразумеваемое, вселяющее благоговейный ужас, почти невыразимое -
а именно: постижение того, что в глубочайшем средоточии времени, которое
открыто в направлении, перпендикулярном к нашему обычному времени, мы
есть и всегда были одним. Мы вместе осознаем искусно скрытый замысел,
королевскую иллюзию, благодаря которой мы можем казаться различными.
Потрясение постижения. В виде всего самого чужого, чуждого и удален-
ного - в виде вечно убегающих галактик, таинственной смерти, неизлечимых
болезней и ужаса потери рассудка, во враждебном, гусино-кожном мире
морских чудовищ и пауков, в тошнотворных лабиринтах моих внутренностей -
во всем этом я незаметно подбираюсь к себе и пугаю себя: "Угу!" Я запу-
гиваю себя до потери соображения, а затем, все еще не придя в себя, не
могу понять, как это могло случиться. Обычно меня окружает путаница. Я
не знаю, как в нее угодил, поскольку я потерял нить, которая меня сюда
привела, забыл необычайно сложную цепочку ходов в давно начатой игре в
прятки. (Или, быть может, это была последовательность стадий развития
нейронов моего мозга?) Однако сейчас смысл путаницы полностью понятен.
Она является средством для кого-то уйти от себя, чтобы показаться себе
чужим, - причем этих уходов было так много, и они были столь головокру-
жительно запутаны, что я оказался одураченным окончательно. Ключ к раз-
гадке в том, что все противоположности и двойственности - не разделены,
а полярны; они не противостоят друг другу издалека; они проистекают из
одного центра. Обычное мышление не выявляет эту полярность и относи-
тельность, потому что оно пользуется терминами, терминалами, или оконеч-
ностями, полюсами, не принимая во внимание то, что находится между ними.
Различие между передом и задом, между бытием и не-бытием, скрывает их
единство и взаимодополняемость.
Итак, сознание, чувственное восприятие, - это всегда ощущение конт-
раста. Это искусственное подчеркивание различий и особенностей, тогда
как, в действительности, ничто не определимо, не классифицируемо, не от-
делимо от всего остального без сопоставления с чем-то другим. Однако че-
ловек живет не одним лишь сознанием, поскольку линейная, последова-
тельная, построенная на контрастах процедура рассмотрения в сознательном
внимании плохо справляется с управлением столь сложным объектом, как жи-
вое тело. Само тело обладает бессознательным - или, лучше сказать,
сверхсознательным - "всеведением" именно потому, что оно участвует в от-
ношениях, а не противопоставлениях, в гармонии, а не в диссонансе. Оно
"думает", или контролирует себя, так, как растение растет, а не так, как
ботаник описывает его рост. Вот почему у Шивы десять рук - ведь он
представляет танец существования, всемогущество жизни, способной делать
много чего сразу.
------------------------------
Создается впечатление, что в ходе переживания, которое я описываю,
сверхсознательное мышление становится сознательным. Мы видим мир, каким
видит его наше тело, и по этой причине встречаемся с величайшими труд-
ностями при попытках выразить такого рода переживания с помощью языка,
основанного на контрасте и классификации. В той мере, в которой человек
стал существом, живущим в своем сознательном внимании, он стал жить сре-
ди противоречий, конфликтов и сумятицы. Невероятное совершенство челове-
ческого организма в целом представляется ему недостойным внимания, и
именно поэтому у большинства людей наблюдается явное рассогласование
между необычайно разумной организацией их тел и тривиальными играми,
происходящими у них в сознании. Однако в этом мире ситуация противопо-
ложная. Обычные люди здесь кажутся богами, потому что в этом мире гла-
венствуют достоинства их целостного естества; заботы же сознательного
внимания отступают на второй план, где им и надлежит быть. Поэтому раз-
межевание и вражда уступают здесь место любви, единству, гармонии и вза-
имности.
Ведь наше сознание упускает из виду, что все поверхности и разграни-
чения принадлежат противоположным сторонам и областям в равной мере, так
что, когда граница изменяет свои очертания, движутся обе стороны вместе.
Это напоминает китайский символ инь-ян - черную и белую рыбок, разделен-
ных внутри круга S-образной кривой. Выпуклая головка одной из них явля-
ется сужающимся хвостиком другой. Однако несколько неочевиднее то, что
очертания и движения моей кожи принадлежат мне и окружающему миру в рав-
ной мере, и что сферы влияния различных людей имеют множество стен напо-
добие перегородок между комнатами, и поэтому любое движение моей стены -
это также и движение твоей! В своей комнате ты можешь делать все, что
хочешь, до тех пор, пока я могу делать все, что хочу, в своей. Однако
комната каждого человека - это он сам в своем самом полном виде, так что
мое расширение является твоим сжатием, и наоборот.
------------------------------
Смотрю на то, что обычно называют беспорядочными кустами, - на зарос-
ли кустарника и травянистых растений, в которых ветки и листья перепле-
лись самым беспорядочным образом. Однако сейчас, когда главенствует ор-
ганизующий, полярный ум, я вижу, что беспорядочными являются не кусты, а
мои неуклюжие мысли о них. В действительности же, каждая веточка нахо-
дится на своем месте, а все хитросплетение становится более изысканной
арабеской, нежели узоры на полях кельтских манускриптов. В таком же сос-
тоянии сознания я однажды видел осенний лес. Множество безлистых веточек
переплелось на фоне неба, но это был не хаос, а изощренное кружево,
ажурное украшение ювелира-волшебника. Трухлое бревно, поросшее грибами и
мхом, предстало предо мной, словно неповторимый шедевр Челлини - изнутри
подсвеченное изваяние из черного и желтого янтаря, из нефрита и слоновой
кости, тогда как все пористые и губчатые части распадающейся древесины,
казалось, высечены с бесконечным терпением и мастерством. Я не знаю,
действительно ли мир организован подобным образом, или же он лишь предс-
тавляется нам в такие минуты в терминах нашего тела.
Путешествие в мир нового восприятия рождает удивительно возвышенное
отношение к структурам в природе, открывает неведомое ранее очарование
