принципиального различия между углублением восприятия с помощью внешнего
инструмента, такого как микроскоп, и углублением восприятия с помощью
принятия инструмента внутрь, как происходит в случае с этими веществами.
Если кому-то покажется, что такая возможность является оскорблением дос-
тоинства ума, тогда микроскоп, вне всяких сомнений, оскорбляет досто-
инство глаза, а телефон - уха. Строго говоря, психоделики вообще не дают
мудрости, равно как микроскоп - знаний. Они дают материал, на почве ко-
торого произрастает мудрость, и поэтому полезны в той мере, в которой
индивиду удается вписать в свои представления и образ жизни то, что ему
открылось. Как побег, как отдельный, оторванный от жизни экстаз, они мо-
гут иметь тот же смысл, что и полноценный отдых или хорошее развлечение.
Однако такое их применение напоминает об использовании суперкомпьютера
для того, чтобы играть в крестики-нолики, и поэтому часы возвышенного
восприятия оказываются потерянными, если они не наполнены медитацией или
спокойными размышлениями на любую тему.
Среди всех известных мне описаний больше всего такое созерцательное
использование психоделиков напоминает Игру в Бисер, о которой говорится
в одноименном произведении Германа Гессе. В своем романе писатель изоб-
ражает отдаленное будущее, в котором орден ученых-мистиков изобрел ие-
роглифический язык, охватывающий все отрасли науки, искусства, философии
и религии. Суть Игры в Бисер в том, чтобы обнаруживать связи между кон-
фигурациями в различных областях знаний подобно тому, как музыкант нахо-
дит новые гармонические и контрапунктные сочетания звуков. Из таких эле-
ментов, как устройство китайского дома, соната Скарлатти, топологическая
формула и стих из Упанишад, играющие выделяют общую тему и изобретают ее
приложения в других направлениях. Две игры не могут быть одинаковыми не
только потому, что в них различаются элементы, но и потому, что у играю-
щих нет стремления навязать миру единообразный статический порядок. Уни-
версальный язык благоприятствует прослеживанию взаимосвязей, однако не
фиксирует их, так как в его основе лежит "музыкальное" понимание мира, в
котором порядок динамичен и изменчив, как мелодия в фуге.
Подобно этому в моих экспериментах с ЛСД и псилоцибином я обычно сос-
редоточивал внимание на такой теме, как полярность, трансформация (нап-
ример, пищи в живой организм), борьба за выживание, связь между
абстрактным и конкретным или между Логосом и Эросом. Затем я позволял
своему углубленному восприятию постигать подобные отношения с помощью
произведений искусства и музыки, с помощью таких естественных объектов,
как папоротник, цветок, морская ракушка, религиозный или мифологический
архетип (это могла быть Месса), или же с помощью личного контакта с те-
ми, кто оказывался рядом со мной. Кроме того, иногда я концентрировался
на одном из органов чувств и как бы пытался обратить его на себя, чтобы
увидеть процесс видения, а от этого переходил к попыткам понять понима-
ние или искал ответ на вопрос "Кто я?".
Подобные исследования приводят к интуитивным проблескам необычайной
яркости, и поскольку по окончании действия психоделика перечислить их не
составляет труда (особенно, если они записаны на пленку или на бумагу),
следующие за экспериментом дни и недели можно использовать для того,
чтобы проверять их с логической, эстетической, философской и научной то-
чек зрения на обычных ситуациях. Как и следовало ожидать, одни из них
оказываются важными, тогда как другие нет. То же можно сказать и о вне-
запных находках, которые изобретатель или человек искусства делает в
обычном состоянии сознания; они не всегда столь же подлинны и универ-
сально применимы, как кажутся в момент озарения. Создается впечатление,
что психоделики дают сильный толчок творческой интуиции и поэтому обла-
дают не менее ценными достоинствами в сфере изобретения и научных иссле-
дований, нежели в психотерапии - если последнюю понимать в обычном смыс-
ле как средство "приспособления" ущербной личности к жизни в нашем об-
ществе. Лучшая сфера их использования - не клиника для душевнобольных, а
студия, лаборатория или институт глубинных исследований.
Ниже я не пытаюсь сделать научный доклад о воздействии психоделиков,
указывая дозировку, время и место приема, физические симптомы и тому по-
добные сведения. Имеются тысячи подобных отчетов, но мне кажется, что, в
виду нашего весьма поверхностного знания мозга, они имеют довольно огра-
ниченную область применения. С таким же успехом можно попытаться понять
книгу, растворив ее в кислоте и проанализировав химические свойства по-
лученного раствора.
Я ставил своей целью создать общее впечатление о новом мире сознания,
который открывают перед нами эти вещества. Я не верю, что этот мир явля-
ется галлюцинацией или же беспрецедентным откровением истины. Возможно,
когда в мозгу и органах чувств прекращаются процессы подавления, мы ви-
дим мир именно таким, каким он предстает перед нами под воздействием
психоделиков. Поскольку мы не привыкли к такому видению мира, мы склонны
неправильно его интерпретировать. Наши первые оценки могут быть столь же
далекими от истины, как и впечатления путешественника по незнакомой
стране или астронома, который впервые направил свой телескоп на галакти-
ки за пределами нашей.
Я написал это эссе так, будто переживание произошло в один день и в
одном месте, однако фактически это сводный обзор нескольких переживаний.
За исключением тех мест, где я описываю видения при закрытых глазах, -
это всегда оговорено в тексте - ни одно из моих переживаний нельзя наз-
вать галлюцинацией. Они являются принципиально иными способами видения,
интерпретации и построением взаимоотношений с людьми и событиями в мире
"общественной реальности", которым для нужд моего описания было выбрано
сельское частное имение на Западном побережье Соединенных Штатов с са-
дом, клумбами, служебными постройками во дворе и далекими горами - все в
нем было таким, каким я его здесь описал, включая старый грузовичок с
мусором в кузове.
Вещества, изменяющие сознание, в народе ассоциируются с необычными
фантасмагорическими видениями, но у меня таковые наблюдались только при
закрытых глазах. Между тем я должен признать, что в остальных случаях
естественный мир наполнялся невиданным величием, становился столь кра-
сочным, важным, а иногда и смешным, что мне трудно найти подходящие сло-
ва для выражения этих качеств. Скорость мышления и ассоциаций увеличива-
лась столь значительно, что словам было трудно поспевать за потоком
идей, приходящих на ум. Отрывки, которые могут показаться читателю обыч-
ными философскими рассуждениями, являются описаниями того, что тогда бы-
ло в высшей степени несомненной реальностью. Об образах, появляющихся
перед закрытыми глазами, можно сказать также, что это были не просто по-
рождения воображения, а структуры и видения, столь яркие и независимые,
что их физическое присутствие казалось несомненным. Однако эти видения
показались мне менее интересными, нежели необычные ракурсы естественного
мира и необычайная скорость ассоциативного мышления. Именно об этих яв-
лениях в первую очередь и пойдет речь в эссе, которое я предлагаю вашему
вниманию.
1970
Космология радости
Начать с того, что в этом мире совсем не такое время. Здесь это время
биологического ритма, а не часов и всего того, что идет вместе с часами.
Никакой спешки. Наше чувство времени в высшей степени субъективно и тем
самым зависит от качества нашего внимания, от нашего интереса или равно-
душия, а также от следования шаблонам, целям и ограничениям. Здесь же
настоящее самодостаточно, хотя это и не статическое настоящее. Это тан-
цующее настоящее - развитие структуры, которая не имеет конечной цели в
будущем, а сама является своим смыслом. Она нарастает и убывает одновре-
менно, и семечко в ней является в той же мере целью, что и цветок. Поэ-
тому у наблюдателя хватает времени, чтобы рассмотреть каждый аспект дви-
жения с бесконечным разнообразием выразительных деталей. Обычно мы не
столько смотрим на вещи, сколько упускаем их из виду. Глаза видят типы и
классы: цветок, лист, камень, птицу, огонь - то есть не сами вещи, а их
ментальные образы - грубые очертания, которые всегда окрашены в блеклые
тона и кажутся тусклыми, запылившимися.
Однако здесь видение глубины света и структуры распускающейся почки
длится нескончаемо долго. Здесь достаточно времени, чтобы увидеть все -
чтобы охватить сознанием изощренный узор жилок и капилляров, чтобы про-
никать все глубже и глубже в фактуру зеленого цвета, который в действи-
тельности совсем не зеленый, а охватывает целый спектр оттенков, дающих
вместе зеленый: это и пурпурный, и золотистый, и ярко отсвечивающий
изумруд, и солнечно-бирюзовый океан. Я не могу сказать, где заканчивает-
ся форма и начинается цвет. Почка раскрывается и молодые листья появля-
ются из нее с жестом, который крайне красноречив, но не говорит ничего,
кроме "Так!" И почему-то этого оказывается вполне достаточно, чтобы все
было яснее ясного. Смысл прозрачен так же, как прозрачны цвет и фактура
- не столько для света, падающего на поверхность сверху, сколько для
света, присутствующего внутри самого цвета и фактуры. Там он, разумеет-
ся, и пребывает, ибо свет - это неразделимая тройственность солнца,
объекта и глаза, а химия цветка и есть его цвет, его свет.
Но в то же время цвет и свет являются дарами глаза листку и солнцу.
Прозрачность - это свойство глазного яблока, спроецированное во внешний
мир как прозрачность пространства; это интерпретация кванта энергии в
терминах студенистых волокон мозга. Я начинаю чувствовать, что мир од-
новременно внутри моей головы и вне нее, и эти двое, внутреннее и внеш-
нее, включают или "охватывают" друг друга, как бесконечное число кон-
центрических сфер. Я необычайно ясно осознаю, что все ощущаемое мною яв-
ляется также моим телом - что свет, цвет, форма, звук и фактура предс-
тавляют собой термины и свойства мозга, дарованные внешнему миру. Я не
смотрю на мир, я не встречаюсь с ним; я знаю его посредством постоянного
преображения его в себя, так что все вокруг меня, весь объем прост-
ранства, не ощущается мною где-то там, а присутствует внутри меня.
Поначалу это непривычно. Я не знаю точно, откуда приходят ко мне зву-
ки. Видимое пространство, кажется, звучит ими, как барабан. Окружающие
холмы откликаются звуками проехавшего грузовика; при этом звучание и
цветные очертания холмов становятся одним действием. Я использую это
слово не случайно и вскоре прибегну к нему снова. Холмы движутся в своей
тишине. Они значат что-то, потому что они преображены моим мозгом, а
мозг - это орган смысла. Роща мамонтовых деревьев на склонах холмов выг-
лядит как зеленый огонь, медно-золотистая выжженная солнцем трава взды-
мается до самого неба. Время так замедлилось, что, кажется, превратилось
в вечность, и этот привкус вечности передается холмам - блестящим горам,
которые, сдается мне, я помню с незапамятного прошлого. Они столь незна-
комы мне, что выглядят загадочными, но в то же время не менее привычны,
чем моя собственная рука. Таким образом, преображенный в сознание, во
внутреннее электрическое свечение нервов, мир кажется загадочно призрач-
ным, словно проявленным на цветной пленке, словно звучащим на коже бара-
бана, словно наплывающим на меня - но не весом, а вибрациями, понимаемы-
ми как вес. Твердость - это неврологическое изобретение, и я задаюсь
вопросом, могут ли нервы быть твердыми для самих себя. Где мы начинаем-
ся? Структура ли мозга создает структуру мира, или же мир порождает
структуру мозга? Мир и мозг напоминают курицу и яйцо, перед и зад.
