Генералы толстопузые мятеж устроили... Зря он этим гадам доверял.
- Кто?
- Президент Альенде. Они убили его. Обстреливали президентский дворец
из танков.
- А я ничего не слышал, - тихо сказал Серёжа.
- Брат в июле был в Чили со студенческой делегацией. У него там
друзья остались. Он мне и привез адрес одного парнишки, помог письмо
написать по-испански. Я все ответа ждал. Теперь уж, наверно, не будет
ответа...
Что мог сказать Серёжа? Он знал про Чили не так уж много. Знал, что
там столица Сантьяго. Что там правительство, которое стоит за рабочих. И
что президент Сальвадор Альенде распорядился, чтобы всем-всем детям в
этой большой стране каждый день обязательно давали бесплатное молоко: и
в городах, и в глухих горных деревушках... Видно, не всем нравится,
когда у каждого из ребят, даже у самого бедняка, каждый день есть глоток
молока.
- В общем, все, как тогда в Испании, - опять услышал Серёжа Генкин
голос. - Ты читал книжку "Испанский дневник"?
- Не читал, - признался Серёжа.
- А у нас есть... - Ты бы пришел ко мне, а? Мог бы взять ее. Если,
конечно, хочешь. Ну, не обязательно за книжкой, а так... Ты ведь никогда
у меня не был.
- Конечно, я приду, - обрадованно сказал Серёжа. - А ты? Ты тоже
приходи. Ты ведь тоже у меня не был.
- Ладно! Я знаю, где ты живешь.
- Нет, у нас теперь новая квартира.
- Я знаю, - повторил Кузнечик.
- Откуда?
- Очень просто. Узнал, когда коробку тебе раздобыл. Хотел тебе домой
ее принести. Пришел, а у вас никого нет.
- Специально приходил?
- Ну да. С коробкой...
- А где ты ее раздобыл? Я думал, она твоя была.
- У соседа выпросил.
- Нарочно для меня? - все ещё не решаясь поверить, спросил Серёжа.
- Ага... Послушай, а зачем тебе пенопласт? Не секрет?
- Не секрет, конечно. Я завтра тебе расскажу. Хорошо?
- Хорошо. Тогда до завтра?
- До завтра... Гена... А можно ещё раз ту песню?
- Ладно.
...Но если в чужом конверте
Придет к вам черная весть,
Не верьте,
не верьте,
не верьте,
Что это и вправду есть.
Убитым быть -
это слишком.
Мой друг умереть не мог.
Вот так...
И пускай братишка
Ему напишет письмо...
Этой песней Генки Кузнечика хорошо было бы кончить рассказ о длинном
Серёжином дне.
Но не все кончается, как хотелось бы. Тетя Галя заглянула в Серёжину
комнату и сказала:
- Тут один жилец приходил, на тебя жаловался. Что такое ты утром
натворил?
Серёжа сидел на кровати и не спеша расстегивал рубашку. Он хотел
пораньше забраться в постель, включить настенную лампочку, взять книгу
"Двадцать лет спустя" и ещё раз перечитать историю о том, как герцог
Бофор бежал из Венсенского замка. Разговаривать об утреннем случае вовсе
не хотелось. Даже вспоминать этого наглого Петю Дзыкина и то не
хотелось...
- Ничего я не натворил. Это он натворил, - хмуро сказал Серёжа. -
Задумал у ребят мяч проткнуть. А я не дал.
- Ну, про мяч я не знаю. А грубить-то зачем? Зачем ты ему таких слов
наговорил?
- Я? - изумился Серёжа. - Я ему только сказал, что здесь общий двор,
а не его огород. А что, не правда?
- Такие слова взрослому человеку говоришь. Хоть бы подумал: он в три
раза старше тебя.
- Если старше, пусть не хулиганит. Его, что ли, мяч? Если нравится
протыкать, пускай купит себе и протыкает...
- Вы же сами его из терпения вывели. Все цветы потоптали.
- Мы? Потоптали? - вскинулся Серёжа. - Во-первых, не "мы", потому что
я там даже не играл. Во-вторых, ни один цветок не был сломан. Ведь ты же
не была там, а говоришь!
- Ладно, ладно... Ты уже закипел, как чайник. Я в этом деле
разбираться не стану. Отец придет, пусть разбирается.
- Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы видел, как
этот Дзыкин к ребятам пристал.
- Ну и что же? Он - это другое дело. Он взрослый человек. И тот
взрослый...
- Ты все одно: "Взрослый, взрослый"! - действительно закипел Серёжа.
- Этот Петя не взрослый человек, а взрослый шкурник! Ну откуда они такие
берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для
их грядок и гаражей! Все будто только для их пользы! Поэтому и наглые.
Как тот шофер!
- Господи, какой ещё шофер?
- Забыла? Ты меня все за рубашку дергала: сядь да сядь. В автобусе. А
чего он к бабке привязался? Я же видел, что она деньги опустила, а он
орет: "Деньги не бросила, а билет отрываешь! На кладбище пора, а совести
нет!" Она плачет, а он орет. Его бы самого на кладбище! А ты только
одно: "Сядь, не груби".
- Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.
- Как ты сказала? Он и не посмотрел на тебя. Хорошо. что летчики
вмешались... А другие сидят и молчат, будто не их дело. Тоже взрослые...
Тетя Галя устало отмахнулась:
- Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.
- Что? - удивился Серёжа. И как-то сразу успокоился. Ему сделалось
даже смешно. И не стал он больше ничего говорить. Он вспомнил хороших
людей, которых знал или видел. Костю, журналиста Иванова, маленького
Димку... Тех летчиков в автобусе. Кузнечика... Татьяну Михайловну...
Наташку, дядю Игоря. Ребят в своем классе и в Наташкином... Врача Марину
Аркадьевну. Капитана Володю и моториста Витю с катера "Азимут"...
Это были только те, кого он вспомнил за несколько секунд. Потом
Серёжа подумал о хороших людях, которых встречал сегодня: Олег, Андрюшка
Гарц, Данилка и его барабанщики. Валерик, Вовка и Вадик Воронины.
Андрюшка Ткачук. Андрюшкина мама в кинотеатре "Космос". Шофер какого-то
служебного автобуса - он увидел ребят на троллейбусной остановке, открыл
дверцу и сказал: "В кино небось собрались? Садитесь, а то опоздаете, там
на линии провод оборвался".
И этот новичок, Митя Кольцов, кажется, тоже хороший парнишка.
А из плохих людей сегодня встретились только двое: горластая Дзыкина
и ее ненаглядный Петя.
Кто же виноват, что среди людей попадаются такие дзы-кины? Они
вредят, гадят, хапают. И не всегда по злости, а потому просто, что им
наплевать на всех, кроме себя. И кроме таких же, как они.
...И один такой может испортить жизнь многим хорошим людям.
...А всадники успевают не всегда...
Серёжа разделся и залез под одеяло. Открыл книгу. Стало тихо.
Посапывал в своем углу Нок, и звонко тикал будильник.
"...Герцог Бофор приподнял верхнюю корку пирога и, к ужасу своего
тюремщика, достал из-под нее веревочную лестницу..."
- Серёжа! - позвала из кухни тетя Галя. - Вынеси, пожалуйста, ведро.
А то очистки уже на пол валятся.
Ну вот! Думаете, приятно вылезать из-под одеяла и тащиться к
мусорному ящику?
- Тетя Галя, можно, я утром?
- Господи, неужели трудно спуститься по лестнице? Ящик в двух шагах.
Как можно убедительнее Серёжа сказал:
-Ну что с ним сделается, с этим ведром, до утра? Завтра встану и,
честное слово, сразу унесу.
- Плесень-то разводить... - проворчала тетя Галя. Но больше ничего не
сказала.
Серёжа снова уткнулся в книгу. Но все же его слегка точило
беспокойство. Он невольно прислушался. В кухне звякнула дужка мусорного
ведра. Серёжа вздохнул, откинул одеяло, сунул ноги в полуботинки и вышел
в прихожую.
Тетя Галя стояла у двери с ведром в руке.
- Давай вытащу, - сказал Серёжа. - Раз так срочно это надо...
- Ладно уж... - Тетя Галя мельком взглянула на Серёжу. - Куда ты
раздетый по холоду... Скажешь ещё потом, что и я тоже никуда не годный
человек.
В Серёже будто струна сорвалась. Он прикусил губу, постоял секунду и
ушел к себе, стуча незашнурованными башмаками. Обида нарастала, как
боль, когда прижигаешь йодом ссаженный локоть: первую секунду ещё
ничего, а потом жжет все сильней, сильней - прямо слезы из глаз.
И не из-за последних тети Галиных слов обида, а вообще. "Ну почему,
почему так? Объясняешь, доказываешь, а тебя даже слушать не хотят?"
Мама смотрела с большой фотографии. Она сидела на корме вытащенной на
берег лодки и немного удивленно улыбалась: "Кто тебя, Серенький?"
Серёжа лег лицом в подушку, стиснул зубы, но слезы все равно
прорвались. Неожиданно горькие, неудержимые. Он сам даже не понимал,
откуда это. Ничего такого-то уж не случилось. А остановиться не мог. И
только одного хотел: чтобы тетя Галя и Маринка не услышали.
Прежде всех услышал Нок. Подошел, встревоженно ткнул его в локоть
мокрым носом. Серёжа обхватил его за шею и заплакал сильнее. И стало уже
все равно.
Поспешно вошла тетя Галя, села рядом.
- Да ты что, Серёженька? Ну зачем ты, в самом деле... Нельзя же так.
Я же не знала, что ты уже лег. Будь оно неладно, это ведро!
Как будто в ведре дело!
Тетя Галя осторожно положила ему на затылок ладонь.
- Ну хватит, хватит... Ты уж не заболел ли?
Он сердито мотнул головой, сбросил руку. И мстительно подумал:
"Боится, что папа придет и увидит, как я реву от нее". Но тут же ему
стало стыдно от этой мысли. Будто он за спиной у тети Гали сделал
какую-то гадость. Сразу ушла обида, остановились слезы.
- Да ничего. Все уже, - пробормотал он и потерся мокрыми щеками о
подушку.
- Может быть, у тебя голова болит?
- Да нет. Это так. Ну вес уже, правда...
Он сердито придвинул к себе книгу и глазами, в которых не высохли
слезы, уставился в лист. И ничего не видел.
- Что же ты лег, даже не поужинал, - нерешительно сказала тетя Галя.
- Может быть, встанешь покушаешь?
- Нет, не хочу.
- Тогда хоть чаю попей.
- Я правда не хочу.
- Ой, характер, - вздохнула тетя Галя. Погладила его по затылку и
вышла.
Это она права: характер никудышный. Девчоночий. Глаза на мокром
месте. Тогда летом, в автобусе, тоже чуть не разревелся. В тот момент,
когда летчик загородил его и сказал водителю: "Ну ты, копеечный рыцарь,
не кидайся словами! Сопляк - это тот, кто позволяет себе такие гнусные
выходки, как ты сейчас. А этот мальчик в тысячу раз больше мужчина, чем
ты".
Мужчина! У него тогда в горле заскребло, как у дошкольника,
потерявшегося в универмаге. И он всю дорогу не отрывался от окна, потому
что щипало в глазах.
Читать уже не хотелось. Он дернул шнурок лампочки и в темноте
повернулся к окну. Там было видно только темно-синее небо. В нем горел
яркий, как фонарик. Юпитер. Иногда он почти угасал и тут же снова
радостно вспыхивал: это пролетали тонкие, невидимые облака.
Серёжа уснул. Ему приснился чужой, горячий от солнца город. Старинные
серые дома с разноцветными стеклами в полукруглых окнах, темные арки и
галереи, вдоль которых стояли могучие колонны из ноздреватого камня. Из
пожухлой травы подымался средневековый испанский бастион с чугунными
орудиями. На горячих стволах были оспинки от ржавчины. За старыми
домами, как белые острые скалы, вставали небоскребы. Это был, наверно,
Сантьяго.
В конце улицы синей стеной стоял тропический лес. Оттуда по середине
мостовой шел навстречу Серёже мальчик в зеленой рубашке. В пустой улице,
словно громкие часы в тишине, щелкали по плитам песчаника его подошвы.
Мальчик был вроде бы Генка Кузнечик и в то же время Митя Кольцов и
ещё какой-то незнакомый мальчишка.
Город был враждебный, полный измены и злобы. За колоннами, за желтыми
зубцами бастиона притаились пулеметы.
А мальчик шел.
"Что ты делаешь! Они же убьют! Ложись, прячься!" - закричал Серёжа.
Но голос его погас в плотной знойной тишине и прозвучал только шепотом.
Серёжа хотел закричать снова, но тут включился пулемет. Он заработал
беззвучно, и Серёжа лишь почувствовал круглые короткие толчки воздуха.
На рубашке мальчика расползлись темные пятна, он постоял, опустился на
