ложил: - Пойдем ко мне... Только у меня Брандукова... Иринка.
- Ну и что? Пойдем,-охотно сказал Горька.
Иринка в Журкиной комнате вальсировала с Федотом - держала его
за лапы и кружила. Федот не сопротивлялся. Увидев Горьку, Иринка не
удивилась. Она сказала:
- А, Валохин, привет... Какой ты загорелый! Тоже пойдешь в Исто-
рический сквер?
Горьке было все равно куда идти. Лишь бы с Журкой.
- Пойдет, пойдет,- сказал Журка.
И они пошли.
Стоял безветренный день августа, в солнечном воздухе плыли неве-
сомые пушистые семена. Над большими белыми корпусами в конце кварта-
ла подымалось похожее на светлую гору облако. Оно уже начинало розо-
веть по-вечернему. Тревоги и заботы длинного дня постепенно отступа-
ли. Иринка шла между Журкой и Горькой, рассказывала про соседского
дрессированного пуделя Мишку и смеялась, показывая похожие на пилу
зубы.
"Хорошо, что мы сюда приехали,- подумал Журка. -И хорошо, что
еще три недели каникул".
Часть вторая. КРУШЕНИЕ
Сентябрьские дни
Первая неделя сентября выдалась дождливая и ветреная. Словно
осень хотела напомнить школьникам: побегали, побездельничали - и
хватит. Но скоро природа смилостивилась и вернула лето. Теперь оно
называлось "бабье лето". Пришли ясные тихие дни - с неподвижными
листьями, присыпанными золотистой пылью, со стеклянными паутинками в
прозрачном воздухе.
Вера Вячеславовна раздумала заклеивать на зиму окна и каждый
день распахивала настежь створки. В теплом воздухе был запах увядаю-
щих деревьев, натертого шинами асфальта, политых из шланга цветоч-
ных гряд. Ласковое это тепло было непрочным, но все-таки еще летним.
По-летнему галдели воробьи, по-летнему шумела малышня на площадке
недалекого детского сада, и Журавленок прибегал - тоже летний, весе-
лый, загорелый, такой же, как в первый день, когда появился у Бран-
дуковых. Все в той же рубашке с черной ленточкой над карманом.
Надевать эту рубашку просил Игорь Дмитриевич. Он писал с Журки
и с Иринки портрет. Вернее, картину. Называлась она "Качели". Но это
пока. Может быть, потом у нее будет название "Друзья" или просто
"Лето". Не в этом дело. Дело в том, что картина получалась. Вера Вя-
чеславовна видела, что, когда Игорь берется за эту работу, он забы-
вает обо всем, кроме радости. Забывает о ссоре с начальством в отде-
лении Союза художников, о персональной выставке, которую то назна-
чают, то опять откладывают, о шумном приятеле Иннокентии Заволжском,
который мнит себя знаменитостью, а думает больше о веселых компа-
ниях и ресторане.
Впрочем, Иннокентию что? Он давно уже член Союза художников, у
него своя мастерская, три полотна в местной галерее, выставки чуть
не каждый год... А Игорю - работать и работать.
И он работал. С такой ясностью в душе, с такой хорошей улыбкой,
с какой до этого писал, пожалуй, только "Путь в неведомое". Еще в
начале августа он сделал первые этюды: пошел как-то с Иринкой и Жур-
кой прогуляться в соседний сквер, увидел, как они забрались на каче-
ли, и вдруг воскликнул: "Братцы, не уходите отсюда! Я сейчас!" И
помчался за этюдником...
В августе он работал прямо в сквере, уговаривал Иринку и Журку
позировать ему хотя бы полчасика в день. И они соглашались. Правда,
потом Иринка призналась, что Журка очень стеснялся любопытных зрите-
лей, да и она тоже.
А сейчас Игорь писал в своей комнате - в те дневные часы, ког-
да сентябрьское солнце врывалось в распахнутое окно. В комнате соо-
рудили перекладину, подвесили самодельные качели - доску на толстых
веревках. Иринка садилась на нее, Журка вскакивал, Игорь торопливо,
брался за кисть. И было хорошо - никаких зрителей, кроме Веры Вячес-
лавовны. Но Вера Вячеславовна видела, что ее не стесняются нисколеч-
ко...
Холст был высотой больше метра, шириной сантиметров семьдесят.
На нем среди солнечной зелени, за которой виднелись крыши и антенны,
спокойно висели качели. Иринка в белом платьице с синими горошинами
сидела, свесив с доски ноги, улыбалась и смотрела вверх - на Журку.
Журка стоял, ухватившись за веревку, тянулся вверх и показывал ку-
да-то в небо: то ли на веселых птиц, то ли на самолет. Но смотрел не
в высоту, а на Иринку, словно спрашивал: "Видишь? Здорово, да?" В
золотистом свете, тоненький, легкий, на прямых напружиненных ногах,
он сам был, как лучик, отраженный осколком зеркала с земли в небо.
И в Иринке и в Журке была беззаботность и в то же время ка-
кая-то беззащитность. И, глядя на картину. Вера Вячеславовна каждый
раз со щемя щей нежностью и тревогой вспоминала голубую жилку, кото-
рую, кажется, кожно перебить даже травинкой...
На первый взгляд картина была готова. Но Игорь продолжал рабо-
тать, трогая бликами листья, солнечными точками - ребячьи волосы,
зеленым сумраком - тени в кустах. Тонко выписал сухой стебелек, зас-
трявший под погончиком Журкиной рубашки, и крылатое семечко клена,
упавшее Иринке на платье.
Один раз Вера Вячеславовна робко намекнула, что, может быть,
стоит уже оставить картину. А то можно "зализать" и "пересушить".
Однако Игорь нетерпеливо мотнул головой и с осторожной ласковостью
спросил у Журки:
- Завтра заглянешь, Журавлик? А то скоро солнце будет уже не
то...
Вера Вячеславовна думала, что Игорю просто жаль расставаться с
этой работой. Но, может быть, он был и прав, когда говорил, что кар-
тина не закончена. Художнику виднее. Никому из посторонних Игорь по-
лотно не показывал, даже Иннокентия решительно прогнал с порога
своей комнаты.
- Ну-ну, значит, шедевр создаешь,- обиженно басил тот.- Хочешь
поразить ценителей очередным взлетом... Верю и одобряю. А только от-
дых тоже необходим для творческой личности. Зашел бы ко мне, посмот-
рел бы мои работы, я не таюсь. Обсудили бы кое-что, посидели...
- Иди, иди, Кеша,- шепотом сказала Вера Вячеславовна, потому
что с улицы на третий этаж донеслось знакомое щелканье кроссовок по
асфальту: это опять мчался к Брандуковым Журка.
Вера Вячеславовна видела, что ни Журку, ни Иринку не утомляют
эти "сеансы живописи". Игорь не заставлял ребят замирать в нужных
позах, не ворчал, когда они баловались и раскачивали доску. Он рабо-
тал быстро, легко схватывая мгновенные движения света и красок.
У Веры Вячеславовны был отпуск. Радуясь, что он выпал на эти
славные дни, она садилась в углу мастерской, смотрела, как работает
муж, и слушала, о чем болтают ребята. А иногда сама расспрашивала о
школьных делах. Спросила однажды, нравится ли Журке школа.
- Да ничего, нравится,- отозвался Журка, покачивая доску.- Та-
кая же, как у нас в Картинске.- Он вдруг засмеялся:- Так же дежурные
голосят у дверей: "Где сменная обувь?" И так же столовой пахнет на
первом этаже. Будто и не уезжал со старого места.
- По-моему, у вас очень славная классная руководительница,- ос-
торожно заметила Вера Вячеславовна.
- Всякая,- со вздохом проговорила Иринка.
Журка сказал:
- Иногда покрикивает, а так ничего... Зато знаете, что хорошо?
Что мы в одном классе. Иринка, я да еще ребята с нашего двора: Саня
Лавенков, Митька Бурин, Горька Валохин... Тот, что заходил недавно.
Вера Вячеславовна кивнула. Она помнила мальчика, у которого бы-
ли коричневые с медным отливом волосы и непонятный взгляд из-под
этих волос: настороженный и немного виноватый. Мальчик побыл недол-
го, обедать отказался и ушел, объяснив, что дома "куча дел". На по-
роге он обернулся и спросил у Журки:
- Я вечером зайду к тебе, ладно?
- Конечно!- откликнулся Журка.
И тогда мальчик улыбнулся. Улыбка была не похожа на его взгляд
- короткая, но доверчивая.
- Вы что, по вечерам вместе уроки делаете?- чуть-чуть ревниво
спросила Иринка, когда мальчик ушел. Журка сказал беззаботно:
- Нет, я их еще днем успеваю сделать. Задают-то, сама знаешь,
всего ничего...
Задавали, и правда, пока немного. Журка делал уроки буквально
за полчаса, а вечером зарывался в дедушкины книги. Одни из них были
интересные, и Журка читал их подряд. Некоторые казались скучноваты-
ми, но Журка все равно перелистывал их: разглядывал старинные помет-
ки на полях, иллюстрации, виньетки, читал отдельные страницы. И
знал, что когда-нибудь и эти книги прочитает всерьез. А пока они ра-
довали его даже непрочитанные. Они были как загадочные гости из да-
леких времен. В каждой из них таилась неспокойная и громадная жизнь.
Даже в таких непонятных, как, например, "Сочинение об описи морских
берегов, Г. Мекензия". "Сочинение" было издано при Морском кадетском
корпусе в 1836 году. Книга эта, наверно, побывала в экспедициях на
парусных фрегатах, которые искали незнакомые берега. А может быть,
ее читали знаменитые адмиралы - Нахимов, Невельской, Беллинсгаузен,
Литке?
Журка открывал наугад страницы, и там среди сухих наставлений и
схем попадались слова, которые пахнут джунглями и соленым прибоем:
"Если и не принять в уважение недостаток самого барометра... то
при всем том способ измерения при помощи сего инструмента не может
удобно употреблен быть в таковых путешествиях, поелику в неизвест-
ных, мало населенных и большей частию еще диких странах едва только
можно найти тропинку на ровном месте, а тем паче еще обрести через
утесы и леса дорогу на вершину никогда не посещенной горы..."
Листаешь желтую шероховатую бумагу и будто сам идешь на валкой
шлюпке у полосы прибоя, и пена летит через борт, хлещет по высоким
ботфортам, и соленые капельки оседают на выпуклом стекле медной
подзорной трубы. А за бурунами - берег незнакомой страны с непрог-
лядной чащей дикого леса. Что там, в этой чаще? Развалины древних
городов? Неизвестные звери и птицы? Отравленные стрелы осторожного
африканского племени?..
О мальчишке из такого племени Журка читал несколько вечеров
подряд. Книга была небольшого размера, но пухлая. В потрескавшихся
кожаных корках. Рядом с титульным листом-портрет молодого негра в
камзоле. Негр был похож на арапа Петра Первого - Ганнибала (Журка
видел его портрет в журнале со статьей про Пушкина). Название книги
было таким длинным, что заняло целый лист: "Жизнь Олаудаха Экиано,
или Густава Вазы Африканского, родившегося в 1745 году, им самим на-
писанная; Содержащая Историю его воспитания между Африканскими наро-
дами; похищение; невольничество; мучения, претерпенные им в Вест-Ин-
дийских Плантациях; приключения, случившиеся с ним в разных частях
света..." И так далее. Журка даже не дочитал название до конца, по-
тому что какой смысл? В нем пересказывается все содержание. Лучше уж
читать саму книжку.
История Олаудаха Экиано оказалась интересной, читалась легко,
потому что старинные буквы были большими, как в букваре, а ко всяким
"ятям", "фитам" и твердым знакам чуть не в каждом слове Журка привык
и не обращал на них внимания...
Мальчишку из дикого племени похитили и про дали в рабство дру-
гому, более сильному африканскому народу, а потом европейцам. Много
пришлось вынести ему горя. Капитан, которого Олаудах считал своим
другом и покровителем, предал его: снова продал в рабство - в самое
страшное, американским плантаторам.
Всякие беды испытал Олаудах Экиано, прозванный европейцами Гус-
тавом Вазой. Побывал в плаваниях и морских битвах, хлебнул всяких
приключений, прежде чем добился свободы. Да и что это была за свобо-
да! Несколько раз его снова пытались превратить в раба - потому что
черный. Морское дело он знал не хуже капитанов, но сделаться капита-
ном так и не смог, стал цирюльником. Но это было не главное его за-
нятие. Главное - он старался помочь рабам. Правда, он не призывал к
восстанию, он верил, что его поймет и спасет невольников английская
королева и "добрые" английские лорды. Но что делать, это был восем-
