на маленького растопыренного человечка. Журка сделал короткий вдох
и, обрывая веревки страха, прыгнул к этому кресту.
На кресте был растянут шнурками кот. Он время от времени дергал
головой и стонал.
- Сволочи! - со злым облегчением и рванувшимися слезами сказал
Журка. Он не удивился. Онслышал раньше, что есть такие гады среди
шпаны, которые издеваются над кошками, голубями и собаками. Вот,
значит, что придумали, проклятые!не удивился. Он слышал раньше, что
есть такие гады среди шпаны, которые издеваются над кошками,
голубями и собаками. Вот, значит, что придумали, проклятые!
О страхе Журка забыл. Торопливо отыскал среди могил треснувшую
бутылку, грохнул ее о каменный памятник, осколком резанул по
шнуркам. Не сумел удержать кота, и он шмякнулся в траву. Попытался
приподняться и опять застонал.
- Сейчас, сейчас, котик,- всхлипывая, сказал Журка, сорвал с
себя через голову майку, закутал в нее кота, поднял и, царапая голые
локти, напрямик, через шиповник и боярышник, рванулся к забору...
...Дома Журке пришлось рассказать о своих приключениях. Маме.
Все-все. Даже о том, почему его понесло ночью на кладбище. Мама
Журку не ругала. Только побледнела, несколько раз охнула, очень
крепко взяла его за руки и попросила больше таких испытаний
характера не устраивать. Журка охотно обещал. Папа, когда услыхал от
мамы эту историю, помотал головой, хмыкнул и сказал:
- Во герой... Даже не верится.- И стал вспоминать, как в детстве
лазил с мальчишками в подвал старого монастыря. Тоже ночью. И тоже
было страшно. А Журка подумал: "Это ведь с мальчишками все-таки..."
Кот выжил. Сутки лежал на подстилке, ничего не ел и постанывал,
потом начал подниматься, лакать молоко. И наконец окреп, сделался
обыкновенным здоровым котом. Почему его назвали Федотом, никто не
мог объяснить. Как-то само собой получилось - Федот, вот и все.
Характер у Федота оказался спокойный, немного ленивый и
добродушный. Играл он с Журкой неохотно, зато сидеть у него на
коленях и мурлыкать очень любил. Был у него только один недостаток:
иногда он уходил гулять и пропадал суток по трое. Но тут уж ничего
не поделаешь, такова кошачья натура. После гулянья Федот возвращался
поцарапанный, грязный, и мама с Журкой мыли его в тазу. Федот не
возражал, только прижимал уши и жмурился, чтобы мыло не щипало его
зеленые глаза.
Когда переезжали, никому, даже папе, в голову не пришло оставить
Федота, отдать кому-нибудь, чтобы не было в пути лишних забот. Он
поехал в поезде со специальным билетом.
На новом месте Федот освоился очень быстро. Научился вылезать в
форточку и греться на широком кирпичном карнизе. Судя по всему, эта
квартира ему нравилась...
- Иди сюда, Федотушка,- сказал Журка. Федот охотно протопал по
Журке и устроился у него на груди. Благодарно заурчал, когда Журка
почесал ему за ухом. Журка устало вытянулся под одеялом и решил, что
пора засыпать. Напоследок он посмотрел в ночное окно.
Окно было открыто. Журка лежал к нему ногами и видел в сумраке
комнаты четкий синий прямоугольник с развилкой тополя, похожей на
два великанских растопыренных пальца или на громадную рогатку.
Тополь рос метрах в трех от окна, и нижняя часть развилки находилась
как раз на уровне подоконника. Если отыскать подходящую доску (и
дождаться, когда уйдет куда-нибудь мама), можно попытаться сделать
трап, чтобы пробираться из окна прямо на дерево...
Кажется, Журка начал дремать, потому что увидел себя со
стороны-как он залез на тополь: от левого "пальца" развилки
отделился человек...
Журка заморгал, прогоняя дремоту. Но от этого морганья человек
не исчез. Наоборот, он будто увеличился. Его фигура отчетливо
рисовалась внутри громадной "рогатки". Словно кто-то тушью на
темно-синей, бумаге вывел силуэт высокого тощего черта.
Что это? Сон после воспоминаний о ночном кладбище? Или
грабитель, который примеривается, как прыгнуть в комнату? Журка
понял, что сию секунду самым постыдным образом завопит "мама".
Но и мама и папа наверняка спят: щель под дверью давно
погасла... Орать? Или подождать?
Журка замер под одеялом - ни дыхания, ни сердечного стука.
Только Федот у него на груди мурлыкал как ни в чем не бывало.
Таинственный черный незнакомец шевельнулся, и Журка услышал:
- Эй...
Голос был нерешительный, тонкий. И силуэт незнакомца сразу как
бы съежился, превратился в мальчишечий. Журкин страх тоже съежился и
тут же растаял совсем. Осталась только досада на себя (вот трус
несчастный) и на мальчишку, которого среди ночи какая-то дурь носит
по деревьям.
- Эй. . - опять окликнул мальчишка.- Там, в комнате... Ты спишь?
Журка скинул удивленного Федота и одеяло, подскочил к окну.
- Чего тебе?-спросил он громким шепотом.
- Ты внук Юрия Григорьевича?
- Да... А что?-откликнулся Журка уже помягче.
- Можно к тебе?
- Зачем?
- Ну, дело есть... Ты не бойся.
- А кто боится?- усмехнулся Журка ,- Просто непонятно: почему
ночью да через окно?
- Если нельзя, тогда ладно...- вздохнул в сумраке мальчишка.
Этот виноватый вздох примирил Журку с неожиданным гостем. К тому
же было очень интересно. Похоже на приключение.
- А как ты сюда доберешься? Доска есть?
- Да нет, веревка... Тут все приспособлено... Журка разглядел,
как мальчишка распутал спустившийся откуда-то шнур.
- Ну, давай,-прошептал Журка.
- Только отойди от окна...
Черная фигурка метнулась и через миг стояла на подоконнике.
Легко и бесшумно мальчишка соскочил на пол.
- Я тут веревку за батарею прицеплю, чтоб не ускользнула,-
объяснил он.- Свет можно зажечь?
- Сейчас - Журка отыскал в углу на гвоздике курточку, положил ее
внизу у двери, чтобы лучи не пробились в щель, и включил настольную
лампу.
Побег на рассвете
Мальчик оказался одного роста с Журкой. Очень худой, темный от
загара, поцарапанный. В одних трусиках, босой. У него были прямые
темно-медные волосы. Они косо падали на лоб. Мальчик посмотрел
из-под волос на Журку с хмурой виноватостью.
Журка почувствовал его смущение и сказал, чтобы хоть что-то
сказать:
- Здорово ты сюда влетел.
- Я эту штуку еще давно придумал. Когда Юрий Григорьевич... тут
жил. Я к нему часто пробирался.
- А через дверь нельзя, что ли? Мальчик досадливо повел острым
плечом.
- Дверь в наши окна видать. Отец или мать заметят, что я в этот
дом иду, сразу начинают: "Опять по чужим людям шастаешь! Лучше бы
делом занялся..." А я любил к Юрию Григорьевичу приходить...
- А-а...- произнес Журка. Произнес чересчур спокойно, потому что
ощутил неожиданный укол ревности. Оказывается, дедушка дружил с
чужими мальчишками. И мальчик будто понял Журку. Опять глянул из-под
волос и тихо сказал:
- Ему по вечерам скучно было. Он один жил...
Эти слова смутили Журку, будто в них был скрытый упрек. И,
словно защищаясь, Журка ответил с легким вызовом:
- Я знаю. Ну и что?
Лицо у мальчика опять стало виноватым. Он зябко поежился и
объяснил:
- Ну... я подумал, что ты мне поможешь. Раз ты его внук... Твой
дедушка меня часто прятал.
Это "твой дедушка" вместо "Юрий Григорьевич" понравилось Журке.
Все встало на свои места. Уже с сочувствием Журка спросил:
- От кого ты прятался? Мальчик опять досадливо повел плечом.
- Да по-разному было... Жизнь такая.
- И сейчас прячешься? Мальчик кивнул. Обвел глазами комнату.
- Раньше здесь раскладушка была... Я гденибудь в уголке
приткнусь, ладно? До утра...утра...
- Как в уголке? На полу?
- А чего?- Мальчик улыбнулся, показав крупные редкие зубы.- Я
закаленный. Крученый, моченый, прожаренный, промороженный...
- Ну да,- усмехнулся Журка.- Поэтому и лазишь ночью по деревьям
гольд, как Маугли.. .
- Я прямо из кровати сбежал. В окно вылез - и сюда.
Журке очень-очень хотелось узнать, от кого сбежал незнакомый
мальчишка и почему прячется. Но приходилось быть снисходительно
сдержанным и чуть насмешливым. Как-то уж настроился Журка на эту
струну. Он вспомнил свою ночную вылазку на кладбище и сказал
наставительно :
- Если собираешься драпать ночью, надо одежду заранее где-нибудь
спрятать.
Мальчик беспечно махнул рукой.
- А, не догадался. Ладно, и так сойдет...- Потом он глянул на
Журку быстро и внимательно. Спросил:- Тебя Юркой зовут?
- Да...
- В честь Юрия Григорьевича?
Журка растерянно мигнул. Он не знал, почему его назвали Юрием.
Но тут же сказал:
- Конечно. А что?
- Ничего. Так...
- А тебя как звать? Мальчик неразборчиво бормотнул.
- Борька? - переспросил Журка.
- Горька,- отчетливо сказал мальчик.- Полное имя Горислав. Но
никто меня полным именем не зовет. Горька - вот и все. Это мне
больше всего подходит. Как наклейка...
- Почему же? - смутившись, выговорил Журка. Горька сказал то ли
шутя, то ли серьезно:
- Да так. Жизнь такая. Горькая... Невезучий я уродился. Одни
шишки отовсюду.
- Какие шишки?
- Всякие. Сегодня опять от отца перепало. С дежурства вернулся
злющий, с мамкой поспорил. . .
- Значит, ты из-за отца сбежал?- сразу пожалев Горьку, спросил
Журка.
- Не... Сегодня из-за другого. Меня хотели расстрелять.
Расстреливают обычно на рассвете. Так написано в книжках. Но
рассвет начинался рано, и, когда за Горькой пришли конвоиры, солнце
стояло уже высоко.
Горька проснулся от долгого, но осторожного стука по стеклу.
Увидел в окне головы братьев Лавенковых и все вспомнил. Он понуро,
но быстро натянул брюки и рубашку, сунул ноги в растоптанные
полуботинки, которые давно надевал не расшнуровывая. Хотел убрать
постель и вдруг подумал: а зачем это человеку, которого через
несколько минут расстреляют?
Но ведь это не всерьез... А если бы всерьез?
Интересно, что чувствует человек, проснувшийся последний раз в
жизни, одевшийся последний раз в жизни? Что он думает, когда у двери
стоят двое с автоматами, чтобы провести его последний раз под ясным
небом до обрыва?
Тоскливая тревога заметно кольнула Горьку. Будто сейчас была не
игра. Не совсем игра... Он выдохнул воздух сердитым толчком, прогнал
страх и вылез в окно. Хмуро сказал братьям Лавенковым:
- Чего греметь-то? Чуть всех на ноги не подняли...- Это все, чем
он мог досадить конвоирам.
С приговоренным к смерти, видимо, не принято ругаться, и старший
Лавенков, Сашка, миролюбиво ответил:
- Да ты что, мы тихонько стучали.- Потом другим, уже строгим
голосом скомандовал:
- Руки...
Горька вздохнул, нагнул голову и заложил руки за спину. А что
было делать? Он покорился судьбе еще вчера, во время военного суда,
который состоялся в сарайчике Егора Гладкова.
Егор тогда спросил у защитника Степки Самойлова :
- Чем ты его можешь оправдать? Степка пожал плечами, растерянно
протер очки и сказал:
- Не знаю...
Он, кажется, добросовестно старался придумать защитительную
речь, но так и не смог.
- Оправдывайся сам. Последний раз,- сказал тогда Гладков Горьке.
Но Горьке тоже нечего было говорить. Все, что можно, он сказал
еще раньше, и его объяснения не убедили никого из судей - ни Егора,
ни Митьку Курина, ни тем более безжалостного третьеклассника Сашку
Граченко. Да Горька и сам понимал, что нету ему оправдания. Из-за
него отряд напоролся на огонь собственного часового и теперь, по
правилам игры, два человека считались убитыми.
Правила были безжалостные. Как на войне.
Егор посмотрел на Граченко и на Бурина, и те кивнули. Егор
поднялся с пустой бочки, на которой сидел, как на председательском
