молнии. Каждая такая беда-черная молния. Знать бы, как их
отбивать..."
Вот если бы придумать специальную машину. Громадную,
кибернетическую! Такую, чтобы заранее узнавала про всякую опасность
и предупреждала людей... А как узнавала? Может быть, она разошлет по
всей земле роботов-разведчиков, запустит над планетой специальные
спутники? Много-много, целые тысячи! Такие, чтобы с помощью
специальных волн, лазеров, объективов наблюдали за жизнью каждого
человека, берегли его...
Об этом надо было подумать. Всерьез... Только сейчас уже не
думалось, устал Журка за день.
Журка лениво разделся, расстелил постель, забрался под одеяло.
Явился Федот, муркнул, извиняясь, и улегся в ногах. Он всегда спал у
Журки в ногах (если только не был в ночной отлучке). Отучить его от
этого не могли ни мама, ни Журка. Впрочем, Журка не очень и
старался-только для вида. Федота он любил. Да и как было не любить,
если их связала страшная, почти как в книжке про Тома Сойера,
история...
Это случилось прошлым летом, почти сразу после похода.
Журка вернулся домой с беспокойной тяжестью на душе. Из-за
постыдного случая в карауле. Тогда Лидия Сергеевна слегка успокоила
его, но скоро угрызения совести опять одолели Журку. Струсил?
Струсил. Бежал с вахты? Бежал. Теперь что ни говори, а все равно
дезертир. Себя-то не обманешь.
Во-первых, жить с такими мыслями было очень скверно. Во-вторых,
все придется рассказать Ромке, когда он вернется с Украины (не знал
еще тогда никто, что не вернется). Они всегда говорили друг другу
про себя всю правду. Рамка смеяться не станет, он Журку поймет, но
будет до жути стыдно. Им обоим. И Ромка скажет:
- Что же нам делать?
Он всегда так говорил, если с кем-нибудь одним из них случалось
плохое.
А что делать? Журка понимал, что трусость можно искупить лишь
смелостью. И не надо ждать Ромку. Лучше сделать что-то сразу, чтобы
сперва рассказать про это (Журка стыдливо называл в мыслях ночной
случай просто "это"), а потом про смелый поступок. Тогда будет легче.
"А какой совершить поступок?"- подумал Журка и зябко поежился,
потому что уже шевелилась догадка.
"Темноты боишься?" -беспощадно спросил он себя. И сам ответил:
"Смотря какой. Дома уже не боюсь, а если деревья ночью кругом да
всякие шорохи..."
"Значит, боишься всяких чудовищ, всякой нечистой силы, которой
не бывает?" "Да..." - со вздохом признался он. "Тогда иди..."
"Куда?" - в панике спросил себя Журка. "Иди, иди. Сам знаешь,
куда. Пройдешь его ночью от края до края, тогда, значит, ты еще
ничего..."
"Ну уж нет",- решительно сказал себе Журка.
Однако он понимал, что другого способа сейчас просто не
придумать.
Целый день Журка промаялся со своими мыслями. А вечером поступил
с собой решительно и жестоко. Сцепил в знак нерушимой клятвы левый и
правый мизинцы и прошептал :
- Сегодня среди ночи пройду от забора до забора через кладбище.
А если не пройду, у меня умрет мама...
Он знал, что не всякие приметы и клятвы сбываются, но нарушить
такую клятву было совершенно невозможно. И с чувством человека,
который сам приговорил себя к смерти, Журка стал готовить ночную
экспедицию.
В коридоре он украдкой положил на пыльный шкаф тренировочный
костюм и старые кеды, чтобы ночью не одеваться в комнате. Если мама
проснется и увидит, что Журка пошел к двери раздетый - это ничего.
Решит, что ненадолго - до дверцы в конце коридора. А если в костюме?
"Ты это куда собрался?"
А как проснуться вовремя? Не будильник же ставить. И Журка после
ужина выдул четыре стакана чая. Надежный способ: хочешь не хочешь, а
придется вскакивать среди ночи...
Заснул Журка неожиданно быстро: наверное, измучился от
переживаний. Но "внутренний будильник" сработал безотказно. Когда
Журка проснулся, в доме и за окнами стояла глубокая ночная тишина.
Он торопливо и бесшумно выскользнул из комнаты...
А через две минуты Журка со свертком под мышкой был уже на
крыльце.
Зябко поеживаясь, натянул он костюм, зашнуровал кеды. А затем на
голом теле, под майкой, завязал свой пионерский галстук, потрепанный
в походе. Он надеялся, что с галстуком будет не так страшно. Даи
нельзя же опозорить галстук второйраз.надеялся, что с галстуком
будет не так страшно. Да и нельзя же опозорить галстук второй раз.
Журка распрямил плечи, с дрожью вздохнул и шагнул на скрипучую
песчаную дорожку.
Июньская ночь была совсем светлая. Небо пропускало сквозь редкую
облачную пелену белесоватый свет. На севере заметны были отблески
зари. Белел над крышами бледный, будто больной месяц. Все кругом
было отчетливо различимо. Стояли темные притихшие клены, и был виден
каждый листик. Добродушно дремала у забора старая железная бочка,
которую днем ребята с грохотом катали по всей улице.
Кругом тихо, безлюдно и... совершенно не страшно.
"Я же не виноват, что светло,- подумал Журка. И еще подумал:-
Наверно, страх начнется там".
Небольшое заброшенное кладбище находилось недалеко, кварталах в
шести-семи. К нему от Московской вел кривой немощеный Тобольский
переулок. Дальним краем кладбище примыкало к железнодорожной насыпи.
Журка несколько раз бывал здесь, когда играли с ребятами в индейцев,
но, конечно, среди ясного солнечного дня. Тогда кладбище с его
могучими березами и соснами казалось чем-то вроде старого парка, а
железные ржавые оградки и завалившиеся в стороны кресты-остатками
каких-то садовых строений. И ни о каких ужасах тогда ничуть не
думалось... Но про то же кладбище соседская семиклассница Люська
Колосницына любила по вечерам рассказывать жуткие истории. Ночами,
мол, там бывает всякое...
Когда сидишь в теплых сумерках на своем крыльце и рядом дышат
знакомые ребята, истории эти слушать интересно и лишь чутьчуть
жутковато. А сейчас их не хотелось вспоминать...
Не встретив никого в этой тихой белесой ночи, Журка свернул в
Тобольский переулок. В конце его загораживали светлое небо черные
кладбищенские деревья. И тогда сердце у Журки застукало неровно, с
подпрыгиванием.
Но это был еще не настоящий страх. К нему примешивался интерес.
Будто Журка сидел в своей комнате и про самого себя читал
приключенческую книжку.
Черная громада кладбища надвигалась, нависала, и сердце под
галстуком и майкой прыгало все сильнее, но Журка не замедлял шагов.
Наоборот, он шел все скорее, стараясь оказаться вплотную перед
неведомой опасностью.
И вот - забор.
Если не смотреть вверх на темные кроны и не думать о том, что
там за забором, то ничего особенного-обыкновенная старая загородка.
Низкие гнилые столбы, перекладины, а к ним приколочены железные
полосы с круглыми отверстиями-отходы какой-то мастерской или завода.
И все же это была граница между обыкновенным миром и чем-то
неведомым.
Журка опять вздохнул длинным дрожащим вздохом и, пригибаясь,
пошел вдоль забора. И почти сразу нашел место, где несколько полос
были оторваны и отогнуты. За лазейкой темнела сплошная чаща кустов и
травы.
- Раз, два, три,- беззвучным шепотом сказал себе Журка, и ноги у
него ослабели. Тогда он снова жалобно и сердито сказал:
- Раз, два, три...- и через дыру в заборе сразу всем телом
свалился в заросли.
Посидел среди веток. Прислушался. Отдышался. Шевельнулся
наконец. Сердитая кладбищенская крапива куснула его сквозь тонкие
трикотажные штаны. Но это лишь обрадовало Журку: если крапива
жалится так пообыкновенному, как на простом дворе, то и остальное
должно быть здесь обыкновенным. Нестрашным... Не очень
страшным...очень страшным...
Журка медленно выпрямился. Сердце попрыгало и настроилось на
более ровный ритм.
Под старыми деревьями кладбища было гораздо темнее, чем на
улице, но белесый свет пробивался и сюда. А может быть, это
назревало уже раннее июньское утро? Кусты, оградки и памятники
смутно различались в полумраке. Страшными они не казались. Журка
прислушался к тишине каждой клеточкой натянутых нервов и вдруг ясно
ощутил, что кругом очень пусто. Нет никого. И, значит, нет опасности.
На недалекой насыпи ободряюще простучал поезд.
Журка вышел из кустов и, цепляясь штанами за колючую траву и
ржавые прутья решеток, стал пробираться среди холмиков. Он уже не
боялся. Ну, разве что самую капельку. Наверно, все запасы страха в
его организме уже израсходовались накануне, и теперь бояться было
нечем. Вместо боязни Журка чувствовал сердитую досаду на колючки.
Наконец он даже опечалился: если страха нет, значит,, нечего и
преодолевать. И тогда велика ли заслуга, что он пройдет через
кладбище? Но тут же успокоил себя: "Главное, что все-таки пройду. Я
же не виноват, что перестал бояться..."
Крепко ободрав штаны и рукава, он выбрался на широкую дорожку и
зашагал по ней торопливо, но без боязни (правда, по сторонам
старался не смотреть). Затем опять полез через кусты-чтобы сократить
свой путь до забора, который тянулся вдоль насыпи. Насыпь была
совсем недалеко. Опять прогремел поезд. И - сквозь эхо этого
веселого грохота Журка не услышал, а скорее угадал стонущий жалобный
звук.
Журка замер. Каждая жилка в нем замерла, каждый самый крошечный
нерв. Эхо улеглось, поезд прогрохотал уже в дальних далях, а стон -
на этот раз ясный, настоящий-прозвучал опять.
Напрасно Журка думал, что весь его страх кончился. Оказывается,
полчища этого страха сидели в засаде, и теперь они кинулись на
Журку, навалились, затоптали, как конница. Журка упал лицом в ломкие
колючие стебли.
"Не надо! Не надо!-отчаянно думал он.- Ну, пожалуйста, не
надо..." Но протяжный и тихий, надрывающий душу звук опять донесся
из-за ближайших кустов.
Значит, непонятное и жуткое все же существует. И вот оно
настигло Журку, который осмелился не поверить в ночные тайны,
позабыть о страхе...
"Я сейчас, сейчас...-торопливо сказал себе Журка.- Сейчас до
забора, а там уже не страшно... "
Там насыпь, поезда с их бодрой грохочущей жизнью, простор,
огоньки. Там все привычное, свое. Только собрать силы и сделать
бросок...
Стон опять прошел над кустами. Это был живой стон. Жалоба
измученного человека или зверя. И под пластами страха, под
отчаянными мыслями о бегстве у Журки пробилась слабенькая мысль:
"А все-таки что там? Или кто там? Ведь ни стонущих мертвецов, ни
привидений все-таки не бывает. Значит, кто-то живой".
"Кто?"
"А если кого-то ранили и ограбили бандиты? Или собака попала в
капкан (говорят, какието злодеи ловят собак и шьют из их шкур шубы и
рукавицы). Или заблудился и застрял в ржавых решетках теленок?"
Журка поднял голову. Рассвет уже набрал силу, но деревья и
кресты виднелись еще сортно. Из-за них опять долетел стон.
"Не пойду,-подумал Журка.-Ни за что! Я и так выполнил клятву, я
прошел кладбище".
"Не прошел, а пробежал, как заяц. И опять струсил" .
"Ну и пусть. Я больше не могу!"
"А что скажешь Ромке?"
"Но я же... я просто помру, если пойду..."
"Ну и помирай, скотина, трус несчастный! Иди и помирай!"
Журка всхлипнул, встал на четвереньки и начал пробираться на
стоны... Страх слегка отступил перед его отчаянной решимостью. Журка
поднялся на ноги. Стон-медленный, бессильный, с каким-то
писком - раздался совсем недалеко. И Журка понял, что рядом мучится
маленькое живое существо.
"Марш! " -приказал он себе. И выбрался на открытое место. Здесь
было уже довольно светло. Журка увидел косо торчащий крест и
услышал, что стон идет от него. На кресте чернела фигурка, похожая
