взаимоотношений формы и содержаний, т.е. всякое произносимое
суждение, всякий формулируемый закон, всякую построяемую
теорию, лишь как временно верное. Но временно верное есть, по
меньшей мере, не окончательно верное, иногда же и окончательно
неверное. Говоря строго, всякая эмпирическая наука, всякая
наука, применяющая априорные законы мысли к эмпирическому
наличному материалу, знает в каждую минуту своего развития в
сущности лишь то, что есть некая абсолютная истина, и то, что
относительная истина вчерашнего дня сегодня уже безусловно не
истина. Это значит, что предикат, абсолютного относим в науке
всегда лишь к форме истины, но никогда не к конкретному
содержанию. Ни одно из конкретных положений науки не может
никогда утверждаться в качестве последней, и не сменяемой
истины. А потому и вершина всех положительных наук, т.е.
научная философия никогда не может быть системою положительных
истин, но лишь систематизацией критериев истины и лжи.
Однако, живя постоянным дуализмом ормы и содержания,
заостряющимся в дуализме относительности содержания и
абсолютности формы, всякая наука постоянно стремится к
уничтожению этой основной формы своего бытия, к уничтожению
дуализма формы и содержания, т.е. к абсолютированию своих
конкретных положений, к своей положительной истине. Но раз
сущность науки заключается, как мы видели, в утверждении
неснимаемого дуализма формы и содержания, а идеал науки -- в
уничтожении этого дуализма, то ясно, что идеал науки
заключается в уничтожении своей собственной сущности, т.е. в
уничтожении самой себя.
Мы переходим к сфере искусства. Так как искусство наряду с
наукой принадлежит к сфере творчества, то ясно, что основная
форма художественного творчества есть форма дуализма формы и
содержания. Основной же признак эстетического взаимоотношения
формы и содержания есть его безусловная нерасторжимость.
Содержание Илиады и Одисеи так же мало существует вне
гекзаметра Гомера, как и гекзаметр Гомера вне содержания
Илиады и Одиссеи. На этой основной особенности эстетического
взаимоотношения формы и содержания жиждется решительная
неприложимость категории эволюции ко всем великим памятникам
искусства. Эволюционировать могут лишь оба основных элемента
художественного творчества: материал переживания и формы
воплощения, т.е. то, что еще не есть искусство. Всякое же
художественное произведение, являясь безусловно нерасторжимым
сочетанием такого-то содержания и такой-то формы, уже самым
актом своего становления решительно изымается изсферы
развития. В отличие от научного, ни одно художественное
содержание не допускает над собою никакого переоформляющего
акта. Оттого в сфере искусства совершенно отсутствует та связь
его отдельных созданий, которою жива область науки, связь
преемственного отношения от одного произведения к другому.
Каждое научное положение есть часть целостного космоса науки и
живет своим отношением к другим частям. Каждое же
художественное произведение представляет собою
всеисчерпывающий эстетический космос. Это значит, что каждое
произведение искусства живет в атмосфере полного одиночества.
Каждое абсолютно трансцендентно всем другим, и все другие
абсолютно трансцендентны каждому.
Сопоставляя эту сущность искусства с сущностью жизни, как
положительного всеединства, мы непосредственно замечаем, что,
поскольку в сфере искусства каждое художественное произведение
стремится выдать себя за всеисчерпывающий эстетический космос,
постольку сфера искусства является прямым отрицанием сферы
жизни, ибо в сфере жизни все сливается в положительном
объединении и ничто не самоутверждается в отрицательном
отношении ко всему. Но поскольку каждое художественное
произведение стремится в сфере своей имманентной
самозамкнутости преодолеть дуализм формы и содержания полным
слиянием их в категории нерасторжимости и даже неотличимости
друг от друга, постольку оно уже утверждает идею жизненного
всеединства и устремляется к осуществлению его.
Единственное же условие, при котором сфера искусства,
соприкасающаяся с жизнью в полном преодолении
субъект-объектного дуализма, внутри каждого художественного
произведения могла бы одновременно и не отталкиваться от нее
благодаря замкнутости каждого художественного произведения в
себе самом, мыслимо лишь в форме исчерпанности всей
эстетической сферы одним единственным произведением искусства.
Но мыслить наличность в мире лишь одного художественного
произведения можно с принципиальной продуманностью не иначе,
как утверждая, что единственное действительно художественное
произведение и есть весь целостный мир. Но в таком понимании
художественного произведении мы в сущности уже выходим за
пределы рассматриваемой нами сферы искусства как таковой и
вступаем в совершенно иную сферу космической мистики или же
метафизики космоса. Это значит, что оправдание замкнутости
художественного произведения в самом себе возможно лишь путем
мистического или метафизического толкования мира, как
художественного произведения. Говор иначе, это значит, что в
самом себе замыкаясь, каждое художественное произведение как
бы стремится выйти за пределы сферы искусства и утвердиться в
метафизической позиции единого и целостного мира, т.е.
стремится, в конце концов, к уничтожению своей эстетической
сущности, т.е. себя самого.
Если мы теперь сравним отношение науки к жизни и искусства к
жизни, то видим, что эти отношения представляют собою полную
противоположность.
Взаимоотрицание науки и жизни основано на том, что наука есть
принципиальный дуализм, а жизнь единство. Тяготение же науки к
жизни держится тем, что наука хотя и искажает, но все же и
предчувствует мистическую бесконечность жизни в другой
бесконечности своего нескончаемого развития.
Взаимоотрицание же искусства и жизни основано на том, что в
сфере искусства каждое художественное произведение
самоутверждается в отрицании всех других, а сфера жизни два
положительным утверждением всего в всем. Тяготение же
искусства к жизни держится на том, что в искусстве каждое
художественное произведение хотя и искажает, но все же и
предчувствует абсолютное единство жизни в осуществляемом им
полном и неразрывном объединении формы и содержания.
Мы переходим к сфере творчества, построяемой ценностями
состояния. Основные формы этой сферы суть формы личности и
судьбы. Форма личности есть, согласно нашему определению,
такая форма, в которой полюс моего субъективированного "я",
т.е. мое "я", как форма переживания, сочетается с полюсом
моего объективированного "я", т.е. с моим "я", как
переживаемым в переживании содержанием, в некое абсолютно
нерасторжимое единство. А так как нерасторжимость формы и
содержания является признаком их эстетического
взаимоотношения, то ясно, что в форме личности каждый человек
становится художественною формою себя самого, а тем самым и
творцом художественного произведения. Творя себя, как
личность, всякий человека обретает, значит, то отношение к
полюсу мистической жизни, которое вообще обретаемо в сфере
искусства. Но обретая его, он обретает и большее.
И действительно. Каждое художественное произведение,
построяемое в сфере предметных ценностей положения, хотя и
соединяется с полюсом жизни актом преодоления дуализма формы и
содержания, но все же, как мы видели, одновременно и
отстраняется от него, замыкаясь в самом себе и в отрицании
всех остальных. Художественное же произведение, построяемое в
сфере ценностей состояния, т.е. личность, совершенно не ведает
этого закона. Если каждая поэма, каждая симфония, каждая
статуя, ограничивают и обесценивают свое отношение к полюсу
жизни тем, что ничего не ведают друг о друге, то каждая
личность, будучи сама в себе вполне законченным художественным
произведением, может все же органически слиться со всеми
другими личностями, объединяя себя с ними в тех ценностях
состояния6 которые мы называем формами судьбы, конкретизуемыми
в любви, семье, обществе, нации, церкви.
Сопоставляя в заключение сферу творчества, построяемую
ценностями состояния, со сферою творчества, построяемою
предметными ценностями положения, мы видим, что в этой
(первой) сфере человек легко и свободно сочетает то отношение
к полюсу жизни, которым живо искусство, с тем отношением,
которым жива наука. Творя себя, как личность, и объединяясь с
другими личностями в форме судьбы, человека, с одной стороны,
преодолевает дуализм формы и содержания, организуя в себе
самом эти оба полюса в такое нерасторжимое единство, в котором
почти совсем погасает их различие, а с другой -- он не
замыкается в самом себе, как это делает всякое художественное
произведение, но наоборот, подобно всякому научному
постижению, входящему в постоянно развивающийся космос науки,
он полагает себя как живую монаду, творчески соединенную со
всеми остальными и изживающую поэтому становящуюся жизнь
всеединого человечества.
Таким образом уясняется, что, творя в сфере творчества,
построяемой ценностями состояния, человек ближе подходит к
полюсу жизни, чем творя в сфере творчества, построяемой
предметными ценностями положения. Этот вывод, подсказанный нам
логическим анализом творческих форм, является, конечно, лишь
обратною стороною раскрытого нами феноменологическим путем
образа творческого самоопределения жизни.
Мы видели, что в перспективе, восходящей от жизни к
творчеству, впервые возникающей сферою творчества была сфера,
построяемая ценностями состояния. Ясно, что в перспективе,
нисходящей от творчества к жизни, эта сфера должна оказаться
сферою последнею, замыкающею.
Первый этап отпадения от жизни означает для человека осознание
своей собственной личности, или осознание себя как творения.
Второй этап означает уже творческое самоутверждение себя, как
творения, т.е. утверждение себя, как творца.
А потому понятно, что на пути возвращения к жизни человек
сначала погашает себя, как творца, творящего свои предметные
ценности, а потом уже погашает себя, и как обособленное в
особых творческих формах творение.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Миросозерцательное истолкование понятий жизни
и творчества.
Прежде чем перейти к раскрытию собственного содержания этой
главы, нам представляется не лишним еще раз вкратце
сформулировать то, что нами уже достигнуто в трех предыдущих
главах. Признав в истории философии внешний повод, а во
внутреннем переживании подлинную основу нашей философии, мы
отпрепарировали данные нам историей и внутренним переживанием
понятия жизни и творчества в научном анализе
трансцендентальной идеи положительного всеединства и в
категории субъект-объектного дуализма.
Таков ход наших размышлений. Его же сущность заключается в
следующем: переживая, человек знает в сущности только два
принципиально отличных друг от друга переживания. Первое, это
то, когда, переживая, человек переживает себя, мир и
бесконечную полному всевозможных отношений между собою и
миром. Второе, это то, когда, переживая, человек ничего не
ведает ни о себе, ни о мире, ни об отношениях между собою и
миром, ни о том даже, что он живет и переживает. Переживание
это таково, что человек знает о нем в сущности лишь в орме
знания о прерывности первого переживания. Знает приблизительно
так, как, пробуждаясь от глубокого, без сновидений сна человек
все-таки определенно знает, что он спал.
Первое переживание мы именуем переживанием творчества, второе
-- переживанием жизни. Каждое из этих переживаний знаменуется
в сфере теоретической мысли определенным понятием. Переживание
творчества -- понятием субъект-объектного дуализма,
переживание жизни -- понятием положительного всеединства.
Переживаемая сущность этого знаменующего процесса по всей
своей природе безусловно внелогична, а потому она логически и
непонятна. Но будучи логически непонятным, т.е. логически
непрозрачным, процесс ознаменования переживания понятием может
быть в логике все же мыслим, и мыслим при безусловном
соблюдении абсолютной логичности, т.е. абсолютной логической
