каждый час передававших сначала сводку погоды, а за ней -- официальные
опровержения по поводу восстания в Кампо-де-Майо и суровых намерений
полковника Флаппы. Без пяти шесть администратор прервал чтение документа и
включил свой японский транзистор, чтобы поддерживать -- как он сказал,
предварительно извинившись, -- контакт с событиями. На эту фразу Оливейра
мгновенно отреагировал классическим жестом, каким обычно дают понять, что
забыли нечто ценное в вестибюле (в конце концов, подумал он, администратор
должен принять это как еще одну из форм поддержания контакта с событиями),
и, не обращая внимания на взгляды, которые метали в его сторону Тревелер с
Талитой, вышел из залы через ближайшую дверь, а не через ту, в которую
вошел.
Из нескольких уловленных им фраз документа он понял, что клиника
размещалась в нижнем этаже и еще четырех, находящихся над ним, а также во
флигеле, стоявшем в глубине дворика-сада. Лучше всего было бы прогуляться по
дворику-саду, если найти туда дорогу, но такого случая не представилось,
поскольку не успел он пройти и пяти метров, как улыбающийся молодой человек
в легкой рубашке подошел к нему, взял его за руку и, раскачивая рукою, как
ребятишки, повел по коридору, куда выходило немало различных дверей, в том
числе и дверь, судя по всему, грузового лифта. Мысль осмотреть клинику рука
об руку с психом представилась Оливейре чрезвычайно приятной; первым делом
он достал сигареты и предложил своему спутнику, на вид интеллигентному
молодому человеку; тот взял сигарету и довольно свистнул. При ближайшем
рассмотрении оказалось, что молодой человек -- санитар и что Оливейра тоже
не псих, но такие недоразумения в подобных обстоятельствах -- дело обычное.
Случай самый банальный и ничего особенного не сулил; бродя по этажам,
Оливейра с Реморино сделались друзьями, и топография клиники познавалась
изнутри за веселыми рассказами, язвительные ми выпадами по адресу остального
персонала, хотя сами они то и дело настораживались по отношению друг к
другу. Они находились в комнате, где доктор Овехеро держал своих белых мышей
и фотографию Моники Витти, когда вбежал косоглазый парень и сказал Реморино,
что если этот сеньор, который с ним, является сеньором Орасио Оливейра,
то... и т. д. Вздохнув, Оливейра спустился на два этажа и снова вошел в
залу, где свершалась великая покупка; в этот момент чтение документа
волоклось к концу, сопровождаемое климактерическими приливами Куки Феррагуто
и непочтительными звуками Тревелера. Оливейра вспомнил фигуру в розовой
пижаме, которую он заметил у поворота коридора на третьем этаже, -- старик
шел, прижимаясь к стенке, и гладил голубя, как будто бы спавшего у него на
ладони. В этот момент Кука Феррагуто издала что-то вроде мычания.
-- Что значит -- должны подписать о'кей?
-- Помолчи, дорогая, -- сказал директор. -- Сеньор хочет сказать,
что...
-- Ну конечно, -- сказала Талита, которая находила с Кукой общий язык и
всегда желала ей помочь. -- При передаче клиники необходимо получить
согласие больных.
-- Но это безумие, -- сказала Кука очень ad hoc211.
-- Видите ли, сеньора, -- сказал администратор, свободной рукой
поправляя жилет. -- У нас больные особые, и закон Мендеса Дельфино для
данного случая подходит как нельзя больше. За исключением восьми или десяти
больных, чьи семьи уже дали согласие, остальные всю жизнь кочуют из психушки
в психушку, если позволите мне это выражение, и никто за них не отвечает.
Закон Мендеса Дельфино дает администратору полномочия спросить у этих лиц в
период просветления сознания, согласны ли они с тем, что клиника переходит к
новому владельцу. Вот здесь эти статьи отмечены, -- добавил он, показывая на
книгу в красном переплете, где из Пятого раздела торчала закладка. --
Прочтите, и делу конец.
-- Я и так понял, -- сказал Феррагуто, -- эту процедуру надо выполнять
тотчас же.
-- А для чего я вас созвал? Вы -- владелец, эти сеньоры -- свидетели,
сейчас начнем вызывать больных и кончим все сегодня же.
-- Только вот, -- сказал Тревелер, -- закон позволяет проделывать это в
периоды просветления сознания.
Администратор посмотрел на него с жалостью и погремел колокольчиком.
Вошел Реморино, подмигнул Оливейре и положил на стол длиннющий список.
Придвинул стул к столу, а сам скрестил руки на груди, как персидский палач.
Феррагуто с понимающим видом углубился в список и спросил у администратора,
надо ли расписываться о согласии в самом низу, администратор ответил, что
именно так, сейчас они станут вызывать больных в алфавитном порядке и
попросят их ставить свое согласие синей шариковой ручкой "Бироме". Несмотря
на то что приготовления шли полным ходом, Тревелер высказал опасение: вдруг
кто-нибудь из больных откажется подписать или совершит что-либо неожиданное.
И хотя Кука с Феррагуто не решились открыто поддержать его, к словам этим
отнеслись с большим вниманием.
(-119)
51
Но тут появился Реморино со старичком, у которого был довольно
испуганный вид и который, увидев администратора, приветствовал его
причудливым поклоном.
-- В пижаме! -- поразилась Кука.
-- Ты же их видела, когда мы шли, -- сказал Феррагуто.
-- Они были не в пижамах. А в чем-то, скорее похожем...
-- Тихо, -- сказал администратор. -- Подойдите сюда, Антуньес, и
поставьте свою подпись там, где укажет Реморино.
Старик внимательно глядел в список, а Реморино протягивал ему "Бироме".
Феррагуто достал носовой платок и легкими прикосновениями промокнул пот со
лба.
-- Это страница восемь, -- сказал Антуньес, -- а я, по-моему, должен
расписываться на первой.
-- Вот тут, -- сказал Реморино, указывая ему место, где расписываться.
-- И пошли, а то кофе с молоком остынет.
Антуньес изящно расписался, приветствовал собравшихся и удалился
жеманной походочкой, которая привела Талиту в восторг. Вторая пижама
оказалась гораздо толще, и, проплыв вокруг стола, владелец пижамы подал руку
администратору, тот пожал руку безо всякого удовольствия и сухо указал его
место в списке.
-- Вы уже знаете, в чем дело, так что подписывайте и идите к себе в
палату.
-- Моя палата не метена, -- сказал Пижамный толстяк.
Кука про себя отметила недостаток санитарии и гигиены. Реморино пытался
вложить "Бироме" в руку Пижамного толстяка, а тот пятился от него.
-- У вас сейчас же подметут, -- сказал Реморино. -- Подпишите, дон
Никанор.
-- Ни за что, -- сказал Пижамный толстяк. -- Это ловушка.
-- Что за глупости, какая ловушка, -- сказал администратор. -- Доктор
Овехеро объяснил вам, в чем дело. Вы подписываете и с завтрашнего дня
получаете двойную порцию рисовой каши на молоке.
-- Я не подпишу, раз дон Антуньес не согласен, -- сказал Пижамный
толстяк.
-- Он только что подписал, перед вами. Смотрите.
-- Подпись неразборчивая. Это не его подпись. Вы заставили его
подписать электрошоком. Дона Антуньеса убили.
-- Ведите его снова сюда, -- приказал администратор Реморино, тот
опрометью кинулся вон и возвратился с Антуньесом. Пижамный толстяк издал
радостный крик и подошел к Антуньесу пожать ему руку.
-- Подтвердите, что вы согласны и чтобы он тоже не боялся, подписывал,
-- сказал администратор. -- Давайте, а то уже поздно.
-- Подписывай, не бойся, сынок, -- сказал Антуньес Пижамному толстяку.
-- Как ни крути, все равно по башке дадут.
Пижамный толстяк выронил ручку. Реморино, ворча, поднял ее, а
администратор вскочил на ноги в ярости. Прячась за спиной Антуньеса, Толстяк
дрожал и крутил рукава пижамы. В дверь коротко постучали, и, прежде чем
Реморино успел открыть, в залу вошла сеньора в розовом кимоно, не говоря ни
слова, направилась прямиком к списку и оглядела его со всех сторон так,
словно это был не список, а жареный поросенок. Выпрямилась, довольная, и
положила ладонь на список.
-- Клянусь, -- сказала сеньора, -- говорить правду и только правду. А
вы, дон Никанор, не дадите мне соврать.
Пижамный толстяк бурно закивал головой и тут же взял из рук Реморино
"Бироме", быстро расписался где попало, никто и глазом не успел моргнуть.
-- Ну и скотина, -- послышался шепот администратора. -- Посмотри,
Реморино, годится ли его подпись. Ну ладно. А теперь вы, сеньора Швитт, раз
уж вы тут. Реморино, покажи ей где.
-- Если социальные условия не будут улучшены, я ничего не подпишу, --
сказала сеньора Швитт. -- Надо открыть двери и окна навстречу духовным
запросам.
-- Я хочу, чтобы у меня в комнате было два окна, -- сказал Пижамный
толстяк. -- А дон Антуньес хочет пойти во Франко-английский магазин купить
вату и еще что-то. Здесь так темно.
Чуть повернув голову, Оливейра увидел, что Талита смотрит на него и
улыбается. Оба знали:, что каждый из них думает: все это дурацкая комедия,
Пижамный толстяк и все остальные -- такие же сумасшедшие, как они сами.
Скверные актеры, они даже и не старались выглядеть сумасшедшими, не
удосужились проштудировать общедоступный учебник психиатрии. Вот, например,
Кука, которая сидела в кресле, сжимая обеими руками сумочку, сама себе
хозяйка, эта самая Кука выглядела куда более ненормальной, чем трое,
которые, поставив свои подписи, теперь принялись требовать что-то, кажется,
смерти какого-то пса, по поводу которого сеньора Швитт пространно
изъяснялась, усиленно жестикулируя. Ничего непредвиденного, все складывалось
самым обыденным образом в неустойчивых и многословных взаимоотношениях, и
гневные реплики администратора не проясняли рисунка без конца повторявшихся
жалоб, требований и заявлений насчет Франко-английского магазина. Итак,
Реморино одного за другим ввел Антуньеса. Пижамного толстяка, затем сеньора
Швитт с презрением поставила свою подпись, потом вошел гигант, кожа да
кости, вроде тощей вспышки в розовой фланели, а за ним -- совсем мальчонка,
седой как лунь, с зелеными, недобро-красивыми глазами. Эти, последние,
подписали, не слишком сопротивляясь, но зато, видно сговорившись, пожелали
остаться в зале до конца церемонии. Не ввязываясь в спор, администратор
велел им сесть в углу, а Реморино пошел и привел двух следующих -- девушку с
пышными бедрами и смуглого мужчину, не подымавшего глаз от пола. И снова, к
удивлению собравшихся, больные потребовали смерти собаки. Когда же они
поставили свои подписи, девушка раскланялась как балерина на выходе. Кука
Феррагуто ответила ей любезным наклоном головы, что у Талиты с Тревелером
вызвало приступ неудержимого смеха. Под списком стояло уже десять подписей,
а Реморино приводил все новых, и каждый раз следовал обмен приветствиями,
иногда затевался спор, затем прекращался, персонажи сменяли друг друга, а
под списком появлялась новая подпись. Было уже половина восьмого, и Кука,
достав пудреницу, стала приводить себя в порядок с видом настоящей
директорши клиники, нечто среднее между мадам Кюри и Эдвиж Фейер. И снова
Талита с Тревелером скорчились, а Феррагуто с беспокойством заглядывал то в
список -- как продвигаются дела, то в лицо администратору. Без двадцати
восемь очередная пациентка заявила, что ничего не подпишет до тех пор, пока
не прикончат пса. Реморино пообещал ей, а сам подмигнул Оливейре, и тот
оценил его доверие. Прошло уже двадцать больных, и оставалось еще сорок
пять. Администратор подошел и сообщил, что наиболее заковыристых они уже
подписали (так и сказал) и что теперь лучше всем пройти в другую комнату,
где можно будет получить пиво и последние известия. Перекусывая, они
