да Марраста, Николь и Телль проявлять солидарность было возможно только
с ней. Когда ж они оправились от первого удивления, узнав, что к ним
присоединяется Остин со своими скромными сбережениями и двумя лютнями -
чему способствовали беглые робкие улыбки Селии и явное стремление Остина
найти местечко в вагоне, где поместились бы лютни, Селия и он сам, -
трое будущих мореплавателей поняли, что для умственного и нравственного
здоровья группы не надо желать ничего лучшего, и они оказались правы -
перемена, происшедшая в Остине между мостом в Челси и кафе в Дюнкерке,
где они ожидали ferry-boat86, была столь явной, что одним лишь различием
в климате и широтах ее никак нельзя было объяснить, не говоря уж о том,
что и с Селией произошло подобное же явление, начиная со станции
Оук-Ридж, семь минут спустя после отъезда из Лондона, причем это совпало
с открытием, что Остин, прилежный ученик Марраста, начал столь красноре-
чиво изъясняться по-французски, словно в его речах действительно был ка-
кой-то смысл. Итак, на ferry-boat они взошли в заметно улучшившемся рас-
положении духа, и при первых приступах тошноты - то есть почти немедлен-
но - Калак с неким умилением мог наблюдать, как Остин подвел Селию к
борту, укутал ее в свой дождевик и какой-то миг поддержал ее лоб, затем
утер платком ей нос и помог пожертвовать Нептуну выпитый на суше чай с
лимоном. Утратив вместе с влагой всю свою волю, Селия разрешила себя ле-
леять и выслушивала советы Остина касательно дыхания, причем он с каждым
часом все лучше говорил по-французски, если только не переходил на анг-
лийский, и тут Селии помогали подсознательные воспоминания об уроках в
лицее. Как бы там ни было, воды треклятого канала отражали изумительное
солнце, и оно ласково их озаряло, день был такой, что про всякую тошноту
забудешь, вдали постепенно исчезали английские холмы, и, хотя ни Остин,
ни Селия понятия не имели о том, что ждет их на другом берегу, станови-
лось все очевиднее, что они намерены встретить это вместе - Остин быстро
превращался из Парсифадя в Галаада, а Селия, отдавая тритонам последние
глотки чая, чувствовала опору в руке, удерживавшей ее по ею сторону по-
ручней, и в голосе, сулившем ей на лучшие времена сюиты Бёрда и виланел-
лы Пёрселла.
- Только бы толстухе не вздумалось самой возглавить спасательную экс-
педицию, - шепнул мой сосед Калаку, - во-первых, тогда для нас на плоту
не останется места, а во-вторых, она тут же у берега пойдет на дно, если
только ступит на этот плот или что они там сооружают.
- Не думаю, что она настолько глупа, - задумчиво сказал Калак. -
Трудность скорее будет в том, что все эти ребятишки хотят на плот, не
говоря о том, что у плота этого ни носа нет, ни кормы, и ты увидишь, ка-
кая начнется сумятица.
Поланко с нежностью наблюдал за дочерью Бонифаса Пертейля и уже прок-
ричал ей, чтобы она, воспользовавшись случаем, вывела на буксире заст-
рявшую в камышах лодку. Калак между тем, подавленный всем происходящим и
научным фанатизмом Поланко, попытался получше устроиться на краю ворон-
ки, который начал уже отпечатываться в его душе; достаточно было этой
секундной растерянности, чтобы мой сосед вскочил на край воронки и зав-
ладел лучшей его частью с видом прямо на плантации черных тюльпанов. Ка-
лак не стал отвоевывать оставленную позицию, ему, в общем, и так было
неплохо, к тому же с брюк моего соседа струились ручьи, надо же иметь
сочувствие. Вода прибывала неуклонно, и единственный, кто этого, каза-
лось, не замечал, был Поланко, восхищенно наблюдавший за хлопотами доче-
ри Бонифаса Пертейля. Он был подобен герою Виктора Гюго - вода поднялась
до его ляжек, еще немного, и дойдет до пояса.
- Спасем по крайней мере запасы сигарет и спичек, - сказал Калаку мой
сосед. - Сомневаюсь, что наши моряки сумеют что-то сделать, пока что они
только покатываются со смеху, глядя на наше бедственное положение. Сло-
жим наши припасы на самом верху воронки; по моим расчетам, тебе и мне
хватит на три дня плюс три ночи. А ему через полчасика вода дойдет до
рта, бедный Поланко.
- Бедный братец, - сказал Калак, меж тем как Поланко смотрел на них с
невыразимым презрением и потихоньку расслаблял себе пояс, который от
действия воды становился туже. Вечернее солнце превращало пруд в большое
сверкающее зеркало, и гипнотические свойства столь поэтического преобра-
жения воды усыпляли потерпевших бедствие, они и всегда были склонны ви-
деть призраки и фата-морганы, в особенности мой сосед - пользуясь своим
роскошным местоположением, он курил и веселился, вспоминая, как Телль
внезапно явилась в разгаре их лондонских катастроф, ее деликатную и в то
же время деловую манеру приезжать без предупреждения, то, как она вдруг
позвонила им, что умирает с голоду и чтобы они зашли за ней в "Гре-
шам-отель" и повели ужинать, каковую весть мой сосед воспринял со смесью
отчаяния и облегчения, как я легко могла заметить и даже понять, глядя
на Николь, которая ошалело бродила по комнате, подбирала свои вещи, пап-
ки с рисунками и старые журналы, засовывала все это в чемодан и снова
вынимала, чтобы как-нибудь все же упорядочить, что завершалось новой
тщетной попыткой аккуратно уложить чемодан. Меня она встретила, ничего
не сказав - видно, знала, что Марраст мне все сообщил, - только подошла
ко мне с пижамой в одной руке и карандашами в другой и, уронив все на
пол, обняла меня и долго стояла, прижимаясь ко мне и вся дрожа, потом
спросила, писал ли мне Марраст и не закажу ли я по телефону вторую чашку
кофе, и снова принялась кружить по комнате, то занимаясь укладкой вещей,
то вдруг забывая об этом и подходя к окну или садясь в кресло спиной ко
мне. Николь уже не могла вспомнить, когда именно ушел Марраст, наверно,
в понедельник, если сегодня среда, или, может быть, вечером в воскре-
сенье, - она, во всяком случае, благодаря таблеткам проспала целый день,
а потом, выпив черного кофе без сахара, принялась укладывать чемодан, но
мой сосед и Поланко все время наведывались взглянуть, как она там, при-
чем с самым невинным видом, хотя прекрасно знали, что Марраст уже во
Франции, да еще повели ее на какие-то совершенно нелепые музыкальные ко-
медии, где вдобавок были выведены карлики и прочие сказочные персонажи,
- в общем-то, ей не так уж легко определить, сколько прошло времени,
вдобавок теперь это и не имело значения, раз Телль была здесь и еще ос-
тавалось двадцать фунтов и четырнадцать шиллингов, которые Марраст, ухо-
дя, оставил на столе, и этого будет сверхдостаточно, чтобы заплатить за
номер и еще за несколько чашек кофе и минеральную воду. Марраст ушел не
попрощавшись, потому что благодаря таблеткам она спала, а потом Николь
тоже хотела уйти, но ноги ее не слушались, и ей пришлось провести целый
день в постели, лишь изредка она вставала и пыталась укладывать вещи в
чемодан, и вдруг кто-то постучался, и, конечно, это был Остин, он испу-
ганно посмотрел на меня из-за полуоткрытой двери, пытаясь улыбаться и
показать, что он на высоте положения, - видимо, мой сосед или Калак уже
сказали ему, что Марраст оставил меня одну и что он может прийти, - дос-
таточно было видеть его лицо, чтобы убедиться, что он пришел больше из
чувства долга, а не какого иного чувства, а чемодан все не закрывался, и
все время появлялись то Поланко, то мой сосед, то м-с Гриффит с чистыми
полотенцами, осуждающим видом и счетом, Остин так и ушел, ничего не по-
няв, то ли струсил, то ли сообразил, что в этот момент он был совсем
лишним, куда более лишним, чем м-с Гриффит или любая из уймы моих вещей,
не вмещавшихся в чемодан, пока Телль, усевшись на него и предварительно
еще совершив сальто, ловко его не закрыла и не расхохоталась, как только
она умеет.
- Прежде всего горячий душ, - сказала Телль, - а потом мы выйдем
пройтись, не для того я приехала в Лондон, чтобы глядеть на эти жуткие
обои.
Николь позволила снять с себя пижаму, уложить в восхитительно теплую
ванну, вымыть себе волосы и потереть спину - все это сопровождалось сме-
хом Телль и не всегда приличными замечаниями касательно ее анатомическо-
го строения и гигиенических навыков. Она позволила себя обсушить, расте-
реть одеколоном и одеть, неловко помогая Телль, радуясь, что чувствует
ее рядом, что будет еще некоторое время не одна, прежде чем сделает то,
что когда-нибудь придется сделать. Затем был роскошный чай на Шефтсбе-
ри-авеню, и за чаем Телль просматривала газету, выискивая спектакль,
чтобы сходить в этот же вечер, разумеется за счет дикарей, потом она
позвонила им, чтобы договориться о встрече, и ужине, и театре, к слову
прибавив, что это наименьшее, что они могут сделать для человека, явив-
шегося как раз вовремя, между тем как они, трио бездельников, крутились
здесь как идиоты, не догадываясь, что надо заняться захворавшей бедняж-
кой, и так далее. И Николь выпила чаю и поела пирожных, слушая истории,
вероятно выдуманные, привезенные Телль из Вены, и ни разу не спросила
про Хуана - возможно, потому что Телль, как одно из целительных средств,
ежеминутно поминала Хуана таким тоном, что он становился послушным и
безвредным, казался чем-то равно далеким от них обеих, что, по сути, бы-
ло очень верно, согласно мнениям, высказанным чуть позже дикарями, кото-
рые поужинали сочным мясом с красным вином.
- Матушка родимая! - сказал Поланко. - Только этого нам не хватало!
Внезапное появление Бонифаса Пертейля, одетого в синий комбинезон для
практических занятий и тащившего огромную лейку, видимо, сильно повреди-
ло спасательным работам - большинство учеников, особенно самых ма-
леньких, вмиг кинулись врассыпную и попрятались среди садовых лютиков и
черных тюльпанов, тогда как ученики постарше, преданные толстухе, засты-
ли с видом растерявшихся сенбернаров, что весьма встревожило Калака и
моего соседа. Бросившись к отцу, толстуха стала объяснять ему ситуацию,
энергично указывая в сторону острова. В чистом послеполуденном воздухе
голос Бонифаса Пертейля раздался с почти сверхъестественной отчетли-
востью.
- Пусть себе тонет, дерьмо!
- Папа! - вскричала толстуха.
- И его дружки заодно! Они здесь никому не нужны! А ты молчи, я знаю,
что говорю, не зря я воевал в войну четырнадцатого года, да, я! Меня два
раза ранили, да, меня! У меня медаль за воинскую храбрость, да, у меня!
Зимой шестнадцатого года, нет, погоди, это было в семнадцатом, но тог-
да... А ты молчи, это было в шестнадцатом, всю зиму мы проторчали в око-
пах у Соммы, холод, но какой холод! - когда меня подобрали, у меня были
отморожены половые органы, мне едва их не отрезали, а ты молчи. Я чело-
век трудящийся, да, я, мне ни к чему, чтобы эти экзистенциалисты развле-
кались тут во вред моему заведению и портили моих учеников. Эй вы, рабо-
тать! Кто не сделает двадцать румынских прививок, будет без обеда!
- Это против принципов МОТ, - заметил Калак негромко, чтобы Бонифас
Пертейль не мог услышать.
- Эй ты, не будь чистоплюем, - сказал Поланко. - Неужто ты не понима-
ешь, разыгрывается наш последний шанс - если толстуха меня подведет, мы
пропали, придется возвращаться пешком, такой позор, че.
- Разбили мою лодку! - проревел Бонифас Пертейль в ответ на вкрадчи-
вое, но вызвавшее обратный эффект сообщение дочери. - Са alors!87
- Нет, дон, ты представляешь? - сказал Поланко Калаку. - Он обвиняет
меня, что я разбил его лодку, которую он сам мне торжественно подарил, у
меня есть свидетели. Отлично помню, как он сказал, что она насквозь
прогнила, но я все равно был ему благодарен, в общем-то, это был велико-
душный жест.
- Лодку, которая мне стоила семьсот тысяч франков! - кричал Бонифас
Пертейль. - Сейчас же приведите их сюда! Они заплатят мне за лодку, или
я вызову жандармов, мы находимся во Франции, а не в их дикой стране! Это
