будет мне уроком, как брать на работу иностранцев!
- Заткни свою глотку, чертов ксенофоб, - любезно сказал мой сосед. -
Я только не хочу мочить себе ноги, а кабы не это, я бы пошел вброд, что-
бы свернуть тебе шею, пока язык не вылезет из задницы, да простит меня
сеньорита. И подумать только, что мы утром притащили ему три бутылки ви-
на, дабы украсить наше присутствие на ужине, а теперь они выдуют его
по-семейному, потому как я не удостою, так я говорю и расписываюсь.
- Че, будь хоть чуточку повежливей, - сказал Поланко. - Это папаша
моей невесты, и, если даже он ведет себя как сукин сын, ты не имеешь
права оскорблять бедного старикана.
- Пусть их приведут ко мне, - кричал Бонифас Пертейль, отталкивая
дочку, которая, к всеобщему веселью учеников, пыталась поцеловать его и
утихомирить.
- Нечего бояться, вот увидите, она на плоту не поплывет, - пророчил
Калак. - Ага, операция начинается, вот это будет настоящий крестовый по-
ход детей. Ставлю тысячу франков, что они утонут, прежде чем отдадут
швартовы.
- Дай-то бог, - с яростью прошипел мой сосед. - Если у него ученики
потонут, не видать ему субсидии ЮНЕСКО.
- А нам, право же, было здесь так хорошо, - меланхолически произнес
Калак. - Втроем, одни в нашем маленьком королевстве, да еще с британски-
ми обычаями, которые так быстро усваиваются. И сигарет хватило бы на ка-
кое-то время, и спичек, и было нас трое, а три - магическое число.
- Нет, вы смотрите, как они действуют, - посоветовал мой сосед, - это
нечто умопомрачительное.
Никак не справляясь с тем, чтобы оторваться от берега, ученики садо-
водческой школы изо всех сил старались выйти на открытые просторы пруда
и преодолеть пять метров, отделявшие их от острова, где потерпевшие кру-
шение, почтительно внимая сопенью побагровевшего Бонифаса Пертейля и
стыдливым всхлипам его дочери, невозмутимо курили, как бы наблюдая за
попытками спасти кого-то другого. На середине плота, выпрямившись, как
адмирал ex officio88, ученик с волосатыми ногами отдавал приказы в тем-
пе, усвоенном из репортажей о регате Кембридж - Оксфорд. Восемнадцать
учеников разного возраста, с таким же количеством весел, лишь несколько
минут назад бывших досками, метлами и лопатами, толпились у каждой из
четырех сторон плота и гребли одновременно, чем достигалось лишь слабое
вращательное движение их судна от бакборта к штирборту, а затем от штир-
борта к бакборту и общая тенденция к постепенному погружению. Мой сосед
и Калак уже заключили пари насчет расстояния, которое успеет пройти
плот, прежде чем утонет; Поланко же, более причастный к свершившемуся,
старался как бы установить дистанцию между событиями и своей особой и
предавался меланхолическим воспоминаниям. Да, всему виною ошибочный рас-
чет мощности двигателя, что в свою очередь имело причиной неверные эмпи-
рические данные, полученные при эксперименте с миниатюрной моделью в
лондонском отеле. "По сути, это трагедия, - размышлял Поланко, - толсту-
хе теперь придется выбирать между отцом и мной, и этим вполне убеди-
тельно доказывается значение овсяной каши: да, жребий был брошен в Лон-
доне, теперь остается одно - отступать вперед". Именно это и делали
пловцы на плоту, к немалому их удивлению, - после долгих вращательных
маневров плот переместился на полтора метра в направлении острова, и
можно было утверждать, что он находится на середине пути к аварии, кото-
рая приведет его к окончательному плотокрушению.
- Гляди, - сказал мой сосед Калаку, - еще не хватало вон этих, чтобы
окончательно нас добить, если только это не одна из классических галлю-
цинаций жертв крушения, умирающих от жажды.
Ведя за руку Сухой Листик, которая вращала свободной рукой как
мельничным крылом, из клумб с садовыми лютиками появился Марраст, изум-
ленно наблюдая за разворотом трагических событий. Дочь Бонифаса Пертей-
ля, знавшая его после нескольких орошенных вином встреч в местном кафе
при участии Поланко и моего соседа, бросилась объяснять ему основные
элементы задачи, а между тем плот, невесть почему, начал заметно пя-
титься назад под проклятья Бонифаса Пертейля и судорожные приказания во-
лосатого ученика.
- Привет, - сказал Марраст, рассеянно выслушав предысторию происшест-
вия. - Я приехал за вами, потому что сыт по горло всяческими эдилами и
прочими кретинами Аркейля, и, кстати, мы выпьем по стаканчику, а затем я
приглашаю вас на открытие памятника, которое назначено на завтра в сем-
надцать часов.
- А я позволю себе заметить, - с некоторым сарказмом сказал мой со-
сед, - что про открытие мы и сами знали и намеревались явиться туда всей
компанией, если только нас успеют к тому времени спасти, в чем я сомне-
ваюсь.
- Почему вы не идете вброд? - спросил Марраст.
- Бисбис, бисбис, - испуганно сказала Сухой Листик.
- Вот видите, дон, она куда лучше разобралась в деле, чем вы, - ска-
зал мой сосед. - Одна моя нога промокла из-за прилива, но другая еще на
диво суха, а я всегда полагал, что с симметрией надо бороться. Сигареты
у нас есть и здесь не так плохо, можешь спросить у них.
- О да, - сказали Калак и Поланко, с огромным удовольствием наблюдая
маневры спасателей и бурные жесты дочери Бонифаса Пертейля, пытавшейся
растолковать Сухому Листику суть событий. К сожалению, они при самом
большом желании не могли помешать тому, что Марраст, подойдя поближе к
воде, носком левой туфли, будто багром, притянул плот к берегу, а Бони-
фас Пертейль, налетев как орел, еще придержал плот своим подкованным са-
погом, чтобы причал был надежней, и принялся раздавать оплеухи направо и
налево - дети, торопливо пробираясь под его рукою, как под Кавдинским
ярмом, разбегались, держа весла наизготовку, по плантациям садовых люти-
ков и тюльпанов. Волосатоногий капитан прошел последним, и в этот миг
разжатая было ладонь Бонифаса Пертейля явно приняла форму кулака, но ка-
питан вовремя отпрянул в сторону, и кулак едва не прикончил Марраста,
который великодушно сделал вид, что ничего не заметил, и, вооруженный
заступом, взошел на плот. Друзья встретили его с учтиво-снисходительным
видом и погрузились на плот при громких возгласах Сухого Листика и толс-
тухи. Прибытие на сушу было ознаменовано заявлением Бонифаса Пертейля,
что Поланко немедленно увольняется с работы, и хриплыми рыданиями толс-
тухи, которую Сухой Листик принялась утешать, меж тем как потерпевшие
крушение и Марраст молча и с достоинством шествовали по дорожке, которая
вела через насаждения разноцветных тюльпанов к деревенской лавке, где
они смогли обсушиться и потолковать об открытии памятника.
Какой смысл объяснять? Уже одно то, что это кажется необходимым, иро-
нически доказывает бесполезность объяснения. Я ничего не мог объяснить
Элен, самое большее - мог перечислить то, что произошло, предложить
обычный засушенный гербарий - сказать о Доме с василиском, о вечере в
ресторане "Полидор", о месье Оксе, о фрау Марте, словно это помогло бы
ей понять выходку Телль, то, что Телль и вообразить не могла и что слу-
чилось как завершение ряда событий, о которых никто из нас и не думал,
но которые были все налицо, произошли сами по себе. Так вот, письмо Элен
пришло в Вену после отъезда Телль; укладывая чемодан, я обнаружил, что
Телль забыла одежную щетку и последний начатый ею роман; я представил
себе, как она там, в Лондоне, проводит время с дикарями, и тут мне при-
несли твое письмо, адресованное Телль, и я вскрыл его, как оба мы вскры-
вали все наши письма, и вот снова передо мной возникло скопление пасса-
жиров на пароходе, отчаянные, тщетные попытки пробиться к тебе, увидеть,
как ты сошла на этом перекрестке, который уже остался позади, и, хотя в
твоем письме ни о чем таком не говорилось, а, напротив, шла речь о кук-
ле, присланной Телль, это все равно было тем проходом и тем расстоянием
между нами и тоской, что я почти не мог дотронуться до тебя, а ты вот
выходишь на каком-то углу, и я не могу тебя догнать, я еще раз опоздал.
Не было смысла пытаться что-либо объяснять, единственное, что можно было
сделать, - это найти тебя в Париже, и это было мне дано, "Austrian
Airlines"89, отправление в два часа дня, прилететь и взглянуть на тебя и
подождать, может быть, ты поймешь, что все было не так, что я не имею
никакого отношения ни к этой посылке, ни к этой мерзости, выпавшей из
куклы на пол (ты, правда, ни на что не жаловалась, в твоем рассказе для
Телль было столько иронической отчужденности, и ты ни разу не назвала
меня), и однако, все это касается меня и касается тебя, это мы, но как
бы извне, это ряд звеньев, начавшийся бог знает когда - на Блютгассе
несколько веков тому назад или в сочельник в ресторане "Полидор", в бе-
седе с месье Оксом и в его сторожке, в причуде Телль, подсказанной
хлопьями тумана, которые я однажды ночью тщетно пробовал расшифровать,
куря сигарету вблизи пантеона, куря сигарету и изнемогая от любви к тебе
у Дома с василиском, думая о канале Сен-Мартен и маленькой брошке, кото-
рую ты прикалывала к своей блузе.
Но письмо прибыло, и Хуану надо было объяснить, хотя бы это было
бессмысленно и нелепо и завершилось бы, как уже не раз, холодной про-
щальной улыбкой и сухим, коротким рукопожатием. Он прилетел в Орли,
внешне успокоенный тремя стаканами виски и привычной суетой при выходе
из самолета и на эскалаторах. Элен, наверно, в клинике и, возможно, при-
дет домой поздно; не исключено и то, что ее нет в Париже, она столько
раз уезжала в своей машине и по нескольку недель пропадала где-нибудь в
провинции, никому ничего не сообщая, не оставив письма "до востребова-
ния", а потом, однажды вечером, появлялась в "Клюни" и выкладывала на
стол коробку провансальских сластей или набор ярких открыток, к удо-
вольствию Телль и моего соседа. Еще с аэродрома Хуан позвонил в клинику.
Элен отозвалась почти сразу, без удивления. Сегодня вечером в кафе. Нет,
в кафе нет. Он может заехать за ней на машине и отвезти ее домой, или в
другое кафе, или куда-нибудь поужинать, если она захочет.
- Спасибо, - сказала Элен. - Я бы хотела отдохнуть часок, прежде чем
опять выходить из дому.
- Умоляю, - сказал Хуан. - Если я хочу поговорить с тобой поскорее,
так это потому, что у меня есть причина, о которой ты, верно, догадыва-
ешься.
- Какая в этом срочность, - сказала Элен. - Оставь до другого дня.
- Нет-нет, сегодня. Я ради этого прилетел, я звоню тебе с аэродрома.
В шесть я заеду за тобой в клинику. Ведь я впервые прошу тебя о чем-то.
- Ладно, - сказала Элен. - Прости, я не хотела тебя обидеть. Я просто
устала.
- Ну, чего там, - сказал Хуан и повесил трубку, испытывая ту же
горькую радость, какая, бывало, иногда пронзала его при малейшем знаке
благосклонности Элен - прогулка у канала Сен-Мартен, улыбка, только ему
предназначенная, за столиком кафе. В половине шестого (он тревожно пос-
пал у себя дома, принял ванну и побрился без надобности, послушал плас-
тинки и еще выпил виски) он вывел машину из гаража и поехал по Парижу,
ни о чем не думая, не имея наготове ни одной фразы, заранее смиряясь с
тем, что все будет как всегда и Элен будет как всегда. Когда он открыл
дверцу и она протянула ему руку в перчатке, а потом резко ее отдернула,
чтобы достать из сумочки сигареты, Хуан молчал и почти на нее не смот-
рел. Он сделал все возможное, чтобы пробиться на левую сторону, пока
ехал по более спокойным улицам, но в Париже в этот час не было спокойных
улиц, и им пришлось долго добираться до дома Элен, изредка обмениваясь
короткими фразами, но только о других: о дикарях в Лондоне, о Сухом Лис-
тике, которая переболела гриппом, о недавно возвратившемся Маррасте, о
моем соседе, посылавшем почтовые открытки с highlanders90 и гигантскими
