панда.
- Если хочешь, зайдем в кафе на углу, - сказал Хуан, останавливая ма-
шину.
- Да, хорошо, - сказала Элен, не глядя на него. - Нет, поднимемся ко
мне, если хочешь.
- Не делай этого из вежливости, - сказал Хуан. - Я прекрасно знаю,
что никто из наших не видел твоей квартиры. Это надо считать удо-
вольствием или правом, так, что ли?
- Поднимемся, - сказала Элен и пошла вперед.
Поланко уступил им свою квартиру до тех пор, пока Остин не найдет ра-
боту в каком-нибудь из boites91 Латинсквго Квартала, где могут слушать
лютню, не слишком зевая. Калак, не скрывая своей неприязни к Остину,
запротестовал, когда Поланко, приведя соображения гуманности, попросил
разрешения поселиться у него на несколько недель, но затем согласился с
условием, что идет на такую жертву ради Селии, а не ради лютниста.
- Ты понимаешь, пора уже Остину по-настоящему познать, что такое жен-
щина, - сказал Поланко. - Бедняге до сих пор все не везло, сперва эта
девица с прической, а потом роль трутня, которую ему отвели в Лондоне и
о которой я не стану распространяться, чтобы тебя не раздражать.
- Пошел ты к чертям собачьим, - была простая отповедь Калака, который
в эти дни начинал писать книгу в виде противоядия от тяжелых воспомина-
ний.
Как Поланко и ожидал, Остин со страхом и тревогой познал ночи любви и
хруст соленого миндаля, который так любила Селия, и Селия со всем поло-
женным ритуалом тоже познала лепет нового языка, и оба они, совершенно
забыв о том, что надо начинать жить, лежали навзничь, глядя на слуховое
окно, где временами мелькали лапки голубя и тени облаков. Теперь они бы-
ли уже так далеки от того первого дня, когда Селия прошептала: "Отвер-
нись, я не хочу, чтобы ты на меня смотрел", пока ее дрожащие пальцы на-
щупывали пуговицу блузки. Я разделся в углу, за полуоткрытой дверцей
шкафа, и, обернувшись, увидел очертания ее тела под простыней, блик
солнца на ковре, чулок, будто реявший на бронзовой перекладине изго-
ловья. Минуту я подождал, не в силах еще поверить, что все это возможно,
потом накинул халат и, став на колени возле кровати, начал потихоньку
стягивать простыню, пока не показались сперва волосы Селии, профиль утк-
нувшегося в подушку лица, закрытый глаз, шея и плечи, - пока простыня
сдвигалась, казалось, то девочка-богиня медленно выходит из воды, и чудо
это превращается в голубое и розовое видение, озаренное лучами солнца,
проникавшими в слуховое окно; постепенно рождалось тело в колорите Бон-
нара под моей рукой, тянувшей простыню, с трудом подавляя стремление
сдернуть ее одним рывком, открывая тайну того, чего никто еще не видел,
- начало спины, едва прикрытые скрещенными руками груди, тонкую талию,
родинку в низу спины, продолговатую тень, разделявшую ягодицы и терявшу-
юся между крепко сжатыми бедрами, гладкие подколенки и дальше знакомое -
загорелые икры, нечто дневное и обычное после той потайной зоны, лодыжки
и две ступни, притаившиеся, как спящие кузнечики, в глубине постели. Еще
не в силах нарушить ее неподвижность, и покорную, и боязливую, я накло-
нился над Селией и стал разглядывать вблизи эту страну с мягкохолмистым
рельефом. Прошло, наверно, немало времени, а может быть, когда закроешь
глаза, время течет иначе - сперва была глубокая тишина, потом стук упав-
шей на пол туфли, скрипенье дверцы шкафа, потом чья-то близость, потом я
почувствовала, что простыня потихоньку сдвигается, и я, насторожась,
ожидала тяжести его тела, чтобы повернуться к нему, и обнять его, и про-
сить быть хорошим и терпеливым, но простыня все сдвигалась, и мне стало
страшно, в моем уме промелькнул другой образ, и я чуть не закричала, но
он же дурачок, и это было бы глупо, я знала, что это было бы глупо, и
мне так хотелось внезапно повернуться к нему с улыбкой, но я не хотела
видеть его вот таким, голым как статуя, стоящим возле кровати, и я жда-
ла, а простыня все сдвигалась, и наконец я почувствовала, что я тоже го-
лая, и тут я уже не могла выдержать и, обернувшись, вскочила, а Остин
стоял на коленях в наброшенном на плечи халате и смотрел на меня, и я
стала искать простыню, чтобы накрыться, но он ее слишком далеко отбро-
сил, а его руки уже касались моей груди - сумерки, мутное окошко, шаги
на лестнице, скрип шкафа, время, миндаль, шоколад, ночь, стакан воды,
звезда в слуховом окне, духота, одеколон, стыд, трубка, одеяло, повер-
нись вот так, устала, чувствуешь? укрой меня, стучат в дверь, оставь ме-
ня, хочу пить, от тебя пахнет бурным морем, а от тебя трубочным табаком,
когда я был ребенком, меня купали в отваре отрубей, когда я была ребен-
ком, меня звали Лала, пошел дождь? а здесь у тебя кожа смуглая, глупый,
мне же холодно, не смотри на меня так, укрой меня опять, миндаля, кто
тебе подарил эти духи? кажется, Телль, ну пожалуйста, укрой меня получ-
ше, значит, ты боялась, потому лежала так смирно? Да, я тебе все расска-
жу, прости меня, я не думал, что ты боишься, мне казалось только, что ты
ждешь, ну конечно, я ждала, ждала тебя.
- Знаешь, я так счастлив, что мы ждали, - сказал Остин. - Не могу те-
бе объяснить, я себя чувствовал как... Ну, как морская птица, повисшая в
воздухе над маленьким островком, и мне хотелось всю жизнь провести вот
так, не опускаясь на остров, да, смейся, глупышка ты, я объясняю тебе,
как могу, к тому же еще неизвестно, захотел ли бы я провести вот так всю
жизнь, ясное дело, нет, зачем мне без того, что "потом", без твоих слез
у меня на груди.
- Молчи, - сказала Селия, закрывая ему рот. - Ты грубиян.
- Дуреха, глупышка, разиня, грешница, блудница.
- Сам дурень, вот так.
- Ничего не скажешь, вполне логично.
- Миндаля, - попросила Селия.
До этого мгновения все было в меру горько и трудно, но, когда мы вош-
ли в лифт - который между этажами как бы застывал на время, а потом,
дернувшись вроде в горизонтальном направлении, вдруг снова начинал под-
ниматься, - соседство Элен стало еще тягостней, я ощущал ее рядом как
еще один отказ, тем более жестокий, что ее тело из-за тесноты касалось
моего тела, и она, едва повернув голову, спросила: "Ты уверен, что не
бывал здесь раньше?"
Я взглянул на нее с недоумением, но она уже открывала дверь лифта и
выходила в коридор - потом повернула ключ в замке и, не оборачиваясь,
скрылась в темноте. Я замешкался на пороге, ожидая приглашения войти, но
Элен уже была в другой комнате, включая всюду свет. Мои мысли укладыва-
лись в три слова, выражались всего тремя словами: "Она меня ждет", но
относилось это не к Элен. Я услыхал ее голос и, с трудом отделавшись от
чего-то похожего на страх, закрыл за собою дверь и стал искать, куда по-
весить плащ. Гостиная уже была освещена, Элен стояла у низкого столика
со стаканами и бутылками; не глядя на меня, она поставила на столик пе-
пельницу, жестом предложила сесть в кресло и сама села в другое; в руке
у нее уже была сигарета.
- О да, я совершенно в этом уверен, - сказал Хуан. - И мы оба знаем,
что я сюда не входил никогда. Даже теперь, уж ты прости мне эти слова.
Лишь тогда, подавая стакан, Элен посмотрела ему в лицо. Хуан выпил
виски, не ожидая, пока она нальет себе, выпил без всякого тоста.
- Извини, - сказала Элен. - Я устала, последние дни живу как во сне.
Да, конечно, ты здесь не бывал. Сама не знаю, почему я это спросила.
- В каком-то смысле мне бы следовало обрадоваться. Это было бы нор-
мальной реакцией на нечто лестное, как если бы ты угадала мое желание. А
меня, напротив, охватило другое чувство, что-то похожее на... Но я при-
шел сюда не затем, чтобы говорить тебе о своих фобиях. Телль получила
твое письмо и дала мне его прочесть.
Она дает мне читать все свои письма, даже письма от отца и прежних
своих любовников, так что не сердись.
- В этом письме не было секретов, - сказала Элен.
- Я хотел бы, чтобы ты поняла одно: кукла принадлежала Телль, я пода-
рил ее Телль. Подарил шутки ради, по разным причинам, и еще потому, что
однажды рассказал ей историю одной из этих кукол. Я никогда не узнаю,
почему она решила послать ее тебе, да и она сама вряд ли это вполне по-
нимает, но, когда она это сказала, я не был застигнут врасплох - мне
просто показалось, что некое действие совершается в два приема. Пока она
рассказывала, я осознал, что все, что я мог подарить Телль, я дарил те-
бе.
Элен протянула руку, поправила, чтобы лежал ровнее, ножик для разре-
зания бумаг.
- Но это не имеет ровно никакого значения, - сказал Хуан. - А важно
для меня то, чтобы ты знала - для этого я и приехал, вместо того чтобы
написать или ждать любого случая, - чтобы ты знала, что Телль послала
тебе куклу не по моей указке. Ты знаешь мои недостатки лучше, чем
кто-либо, но, думаю, в их числе ты не обнаружишь хамства. Ни Телль, ни я
понятия не имели, что могло быть внутри этой куклы.
- Ну, разумеется, - сказала Элен. - Просто нелепо об этом говорить, я
могла бы хранить куклу всю жизнь, и она не разбилась бы. А вдруг в один
прекрасный день обнаружится, что все на свете куклы набиты подобными ве-
щами!
Но ведь на самом деле это не так, и Хуан мог бы объяснить, почему не
так и почему его подарок имел юмористический и даже эротический оттенок
для всякого, знавшего, как месье Оке управлял случаем; но беда объясне-
ний в том, что, когда их излагаешь, они превращаются в некое второе
объяснение для самого объясняющего и оно отрицает или извращает первое,
поверхностное, объяснение: достаточно было сказать Элен, что все его по-
дарки Телль были, по сути, подарками для нее (а он ей это сказал, еще не
начав объяснять, в тот миг еще не зная, что эта фраза полностью изменит
перспективу того, что он честно собирался объяснить), как осознал, что
причуда Телль была только еще одним ходом в игре таинственной, но неиз-
бежной подмены, вследствие чего кукла месье Окса пришла к своему подлин-
ному адресату. И Элен не могла не почувствовать, что в какой-то мере он,
зная о происхождении куклы, мог ожидать такого оборота, и хотя на первый
взгляд в его поступке главным было ироническое удовольствие подарить
куклу Телль, но в каком-то смысле этот подарок уже тогда предназначался
для Элен, и кукла, и ее содержимое всегда были для Элен, хотя, конечно,
Элен никогда бы не получила куклу, не вздумай Телль ее послать, - и так,
за всеми перипетиями случайного, немыслимого и неведомого и даже вопреки
им путь был ужасающе прямым и вел от него, Хуана, к Элен, и в эту самую
минуту, когда он старался объяснить ей, что ему никогда бы в голову не
пришло сделать то, что в конце концов обернулось подобной чудовищной не-
лепостью, что-то возвращало ему прямо в лицо этот бумеранг из фаянса и
черных локонов, прибывший из Вены для Элен, эту его двойную ответствен-
ность за происшедшее в результате двойной случайности - причуды и паде-
ния на пол. Теперь уже было нетрудно понять, почему он почувствовал, что
в квартире его ждет еще кто-то, кроме Элен, почему он помедлил в дверях,
как иногда в городе он колебался, прежде чем куда-то войти, хотя потом
все равно приходилось войти и закрыть за собою дверь.
Миндаль и шоколад кончились, дождь моросил по слуховому окну, и Селия
засыпала, кое-как укутавшись в смятую простыню, слыша будто издалека го-
лос Остина, сморенная усталостью, которая, видно, и была блаженством.
Лишь издалека ее что-то тревожило, словно что-то исподтишка крошилось в
этом томном, однообразном забытьи, какая-то появлялась трещинка, которую
на время заполнял голос Остина, и, наверно, было уже очень поздно, и на-
до было им встать и пойти поесть, и Остин, не унимаясь, все спрашивал
ее, но ты подумай, подумай хорошенько, что я знал о тебе? и наклонялся,
чтобы поцеловать ее и повторить свой вопрос, что я на деле-то знал о те-
