- Здесь ты моя, - пробормотал Хуан, - здесь и сейчас - это единствен-
ное истинное. Какое нам дело до того свидания, до тех невстреч? Откажись
идти, взбунтуйся, швырни проклятый этот пакет в канал или тоже ищи меня
там, как я ищу тебя. Не может быть, чтобы мы не встретились, теперь,
после всего. Пришлось бы нас убить, чтобы мы не встретились.
Я почувствовал, как она в моих объятиях сжалась, напряглась, будто
что-то в ней оборонялось, не хотело уступить. Нам вдруг стало холодно,
мы укутались влажной простыней и видели, как забрезжила заря, слышали
запах наших утомленных тел, ночной пены, сплывавшей с нас, простертых на
берегу, где прилив оставил мусор, щепки, битое стекло. Теперь все уже
было в прошлом, как сказала Элен, и ее чуть теплое тело было в моих
объятиях тяжелым, как беспощадный отказ. Я целовал ее, пока она со сто-
ном не отвернулась, я прижимал ее к себе, звал ее, умоляя еще раз помочь
мне встретить ее. Я услышал короткий, сухой смешок, и ее рука легла на
мои губы, отстраняя меня от лица.
- Мы тут так легко все решили, - сказала Элен, - а возможно, в эту
самую минуту ты страдаешь оттого, что ходишь голый по коридорам, или от-
того, что у тебя нет мыла, чтобы помыться, а я, может быть, пришла туда,
куда должна была прийти, и передаю пакет, если его надо передать. Что мы
знаем о нас самих там? Зачем воображать себе это в последовательности,
когда, возможно, все уже решено в городе, а то, что здесь, - лишь подт-
верждение?
- Пожалуйста, - сказал Хуан, ища ее губы. - Пожалуйста, Элен.
Но Элен снова засмеялась в темноте, и Хуан отпрянул от нее, и нащупал
выключатель, и из небытия появились волосы Элен, прикрывающие закинутую
за голову руку, небольшие торчащие груди, пушок на животе и короткая,
полная шея, плечи изящные, но крепкие - их силу ему приходилось поко-
рять, упорно вдавливать их в постель, пока не удавалось припасть к ее
стиснутым, твердым губам, а потом заставить разжать их со стоном. Колю-
чий луч света вонзился в последнюю усмешку Элен, и Хуан увидел широко
раскрытые глаза, огромные зрачки, выражение торжествующего зла, бессоз-
нательного запрета собственному желанию, которое теперь укрылась в руках
и ногах, обвивавших тело Хуана, ласкавших его и призывавших, пока он не
припал к ее спине, зарывшись губами в волосы, заставляя ее раздвинуть
бедра, чтобы грубо проникнуть в нее и остаться там всей своей тяжестью,
углубляясь до боли, зная, что стоны Элен от наслаждения и отвращения
вместе, от неистового наслаждения, которое заставляло ее судорожно
вздрагивать, откидывать голову то вправо, те влево под зубами Хуана, ку-
савшего ее волосы и придавившего ее тяжестью своего тела. А потам она
навалилась на неге и припала к нему и ее волосы лезли в полуоткрытые
глаза Хуана, и тогда она сказала "да", она всегда будет с ним, и пусть
он выкинет куклу на помойку, пусть освободит ее от этого наваждения, от
запаха смерти, еще стоящего в ее доме и в клинике, пусть больше никогда
не говорит ей "до свиданья", пусть не позволяет ей брать верх, пусть се-
бя спасет от себя самого, и все это она говорила, словно вновь овладевая
им, а потом вдруг стала коротко и резко всхлипывать, будто икала, и это
слегка тревожило Хуана, несмотря на одолевшую его дремоту и сладкое ощу-
щение, что он все это слышал, что все это было, сознание, что теперь не
придется догонять Элен в городе, что умерший юноша каким-то образом
простил их, и был с ними, и уже никогда не скажет "до свиданья", потому
что теперь "до свиданья" не будет, теперь, когда Элен, свернувшись клуб-
кам, спит рядом с ним и временами вздрагивает, но вот он ее укрыл и по-
целовал в переносицу, что было так приятно, и Элен открыла глаза, улыб-
нулась ему и, взяв сигарету, заговорила о Селии.
Она была уверена, что дойдет, хотя идти становилось все тяжелее; те-
перь не было сомнений, что блеск исходит от канала и что там ее ждет ка-
кой ни на есть отдых. Вот уже кончились аркады, а с ними и боязнь заб-
рести в какой-нибудь из тупиков, которыми завершалась улица с высокими
тротуарами, или в какой-нибудь коридор отеля. По мостовой, выложенной
белыми гладкими плитами, Николь шла к каналу, по пути она сняла мокрые
туфли, натиравшие ей ноги, ощутила тепло камня, от которого стало легче
идти. Она нагнулась, потрогала одну из плит и подумала, что Маррасту,
наверно, понравился бы такой камень, что когда-нибудь, возможно, он тоже
пройдет по этой улице и скинет с себя туфли, чтобы ощутить тепло мосто-
вой.
На берегу канала не было ни души, вода цвета ртути текла спокойно, не
плыли баржи, и на противоположной стороне, далекой и туманной, никакого
движения не было видно. Николь села на парапет, свесив ноги над водой,
струившейся внизу на расстоянии четырех или пяти метров. Сигареты кончи-
лись, что немного огорчило Николь, она устало пошарила в сумочке - не
раз бывало, что где-то на дне находились смятые, но еще годные сигареты.
В эти последние минуты - а она знала, что они последние, хотя никогда о
них так не думала, даже в тот первый день в "Грешам-отеле", проснувшись
после долгого сна, когда поняла, что должна дойти до канала, - она при-
мирилась с иллюзиями, которые днем, в поезде до Аркейля, упорно отверга-
ла. Теперь она могла издали улыбнуться Маррасту, который, наверно, возв-
ращается в Париж один, пресытившийся разговорами и ложью, могла повер-
нуться к Хуану, сидевшему в поезде спиною к ней, могла бесконечно смот-
реть на него, как если бы он и впрямь был здесь, и, как бывало много
раз, понимал, что происходит, и вынимал пачку сигарет и зажигалку, пред-
лагая ей все, что мог предложить с дружеской улыбкой, как по вечерам в
"Клюни". Быть может, поэтому - потому что она уступила призраку Хуана,
который, склонись, предлагает ей сигарету, - ее не слишком удивило, что
она видит, как по берегу канала идет худенькая седая женщина, потом, ос-
тановясь, с минуту глядит на воду, сует руку в сумочку, где болтается
уйма всяких предметов, вытаскивает длинный сигаретный мундштук и предла-
гает ей, как будто они знакомы, как будто все в городе знакомы, и можно
подходить друг к другу, и курить, и садиться на берегу канала, чтобы
посмотреть, как пройдет первая тупоносая, плоская, черная баржа, которая
уже показалась на востоке и скользит в полной тишине.
"Вот видишь, тебе даже не стоит трудиться выбрасывать куклу, - сказа-
ла Элен. - Это ничему не поможет, она все равно будет здесь". Еще не
рассвело, мы курили в темноте, больше не притрагиваясь друг к другу,
смиряясь с тем, что продолжение ночи и безумия оказалось чем-то холод-
ным, вязким, в чем медленно плавали наши слова. "Ты недоволен? - спроси-
ла Элен. - Оставалось открыть эту карту, так вот она на столе, игра
честная, дорогой мой. Я говорю с тобой образами, как ты любишь. Карта
юной девственницы, разбившей куклу, маленького глупого и девственного
святого Георгия, который потрошит твоих василисков". Ее глаза над
огоньком сигареты закрывались, уступая усталости от столь долгой прожи-
той жизни.
- Но тогда, Элен...
- Тебе захотелось приехать, захотелось узнать, - сказала она, лежа
все так же неподвижно, как статуя. ~-Ну что ж, получай все как есть и не
жалуйся, больше я ничего не могу тебе дать.
- Почему ты не сказала о ней вчера вечером, сразу как мы вошли сюда?
- А чего ты ожидал? - сказала Элен. - Торжественных признаний на по-
роге, еще не сняв перчатки? Теперь другое дело, теперь ты знаешь каждую
пору на моей коже. Оставалось лишь перейти от куклы к Селии, и этот шаг
сделан. Мне это было нелегко, хотя теперь это не имеет значения; как
знать, не надеялась ли и я найти там тебя, найти то, что тебя привлека-
ет, что ты и во мне находил привлекательным. Теперь я знаю, не вышло, и
значит, оставалось вот это, рассказать тебе финал, честно завершить. Я
тебя люблю на свой лад, но ты должен знать - мне все равно, что Селия,
что ты или еще что-то, что придет завтра, я не могу быть вся здесь,
что-то во мне всегда остается по ту сторону, и это ты тоже знаешь.
"На Блютгассе", - подумал Хуан. Закрыв глаза, он отогнал назойливое
видение - свет потайного фонаря на полу, угол, откуда ему надо идти
дальше в поисках Элен. Но тогда что значит Селия и то, что она искала в
Селии? Как он этому ни сопротивлялся, он чувствовал, что его видение
уличает Элен и что он всегда это знал, с того сочельника, с того вечера,
когда стоял на углу улицы Вожирар или сидел напротив зеркала с гирлянда-
ми, еще тогда я тебя настиг, узнал то, с чем теперь не могу примириться,
мне было страшно, и я хватался за что угодно, только бы не поверить, я
чересчур тебя любил, чтобы принять эту галлюцинацию, в которой тебя даже
не было, где ты была лишь зеркалом, или книгой, или призраком в замке, и
я запутался в аналогиях и в бутылках белого вина, я дошел до края и
предпочел не знать, согласился не знать, Элен, хотя и мог бы узнать, все
говорило мне об этом, и теперь я понимаю, что мог бы знать правду, сог-
ласиться с тем, что ты...
- Кто я, Хуан, кто?
Но он курил, не вынимая сигареты изо рта, осаждаемый бредовым вихрем
слов, упорствуя в своем молчании.
- Вот видишь, - сказала я, - тебе даже не стоит трудиться выбрасывать
куклу. Это ничему не поможет, она все равно будет здесь.
Это ничему не поможет, поступки и слова ничему не помогут, как и
прежде никогда не помогали в моих отношениях с Элен, разве что посмот-
реть с другой, непостижимой точки зрения (но нет, она не была непостижи-
мой, это был либо лифт, либо номер, оклеенный обоями в розовую или зеле-
ную полоску, мне уже оставалось только это, и я не мог себе позволить
это потерять), разве что мы встретимся как-то совсем по-другому - те-
перь, когда кожа у нас стала холодной, отдает высохшим, кислым потом, а
столько раз произнесенные слова подобны дохлым мухам.
- Человек может ошибаться, сама понимаешь, - сказал Хуан наконец. -
Значит, все было не здесь, было не в твоем доме этой ночью. И мне при-
дется и дальше искать тебя, Элен, мне уже неважно, кто ты будешь, мне
надо поспеть вовремя, надо сейчас же уходить. Прости за нескладные речи,
я теперь не способен говорить красиво. Пойду, уже почти светло.
В полутьме я видела, как он встал, немного постоял посреди незнакомой
ему комнаты, такой высокий, совершенно нагой. Потом услышала шум душа,
стала ждать, сидя на кровати и закурив сигарету; когда он вернулся, я
включила лампу на ночном столике, чтобы он мог найти свою одежду, и
смотрела, как он одевается точными, уверенными движениями. Галстука он
не надел, сунул его в карман куртки, прошел мимо стенного шкафа, даже на
него не взглянув, на пороге обернулся и сделал левой рукой неопределен-
ный жест, не то прощальный, не то приглашающий ждать, а может быть,
просто машинальный, между тем как правая уже открывала дверь. Я услышала
стук лифта, первые шумы улицы.
В четыре часа пополудни должно было состояться открытие статуи Вер-
цингеторига. Хуан пошарил в кармане, хотя был уверен, что сигарет не ос-
талось и придется ждать, пока откроется какое-нибудь кафе; он нащупал
шелковистую ленту, вытащил свой галстук и уставился на него, как бы не
узнавая. Но нашлась также одна сигарета, застрявшая на дне последней
пачки. Сидя на каменной скамье среди кустов бирючины на маленькой площа-
ди рядом с каналом Сен-Мартен, он курил, не вынимая сигареты изо рта, а
между тем его руки, развернув голубую пачку, машинально делали бумажный
кораблик; затем, подойдя к каналу, он бросил кораблик в воду. Кораблик
упал удачно и поплыл в дружеской компании двух пробок и сухой ветки. Ху-
ан постоял, глядя на него, провел раз-другой пальцами по шее, точно
что-то там побаливало. Будь у него при себе карманное зеркальце, он пос-
мотрел бы на свою шею, он даже подумал с усмешкой, что возле грязной
