бы поправить зеленую салфетку, - в ее руках и в складке губ была серьез-
ность девочки, царящей в своем мире, девочки, которая после вечернего
туалета вышла из ванной и, прежде чем раздеться, обращается на миг к че-
му-то, что принадлежит только ей, чего не могут отнять никакие сколо-
пендры. В конце концов я закрыла журнал, было ясно, что усталость не
даст заснуть, и я все смотрела на Селию, которая расправляла складки
импровизированного одеяла и причесывала куклу, разглаживая ее локоны на
подушке, сделанной из полотенца. Свет ночников не достигал до Селии и
куклы, я видела их как бы в тумане своей усталости, но вот Селия вышла
из полутени, достала свою смятую и, пожалуй, не очень чистую пижаму, по-
ложила ее на край постели и, в последний раз приласкав куклу, словно бы
задумалась.
- Я тоже уморилась. Я рада, да, рада, что ушла из дому, но, знаешь,
тут внутри... - она потрогала рукою где-то в области желудка и улыбну-
лась. - Завтра, конечно, надо начинать что-то искать. А мне в этот вечер
не хочется, чтобы было завтра, это в первый раз... Здесь так хорошо, я
могла бы здесь остаться навсегда. О, ты не думай, - быстро добавила она,
глянув с испугом. - Я вовсе не намекаю, что... Я хочу сказать...
- Ложись и не болтай глупостей, - сказала я, бросая журнал и повора-
чиваясь на другой бок. Мне показалось, я слышу, как она молчит, чувствую
в воздухе легкий холодок, бодрящее напряжение, как бывает в клинике, в
операционных, когда чья-то рука, помедлив, начинает расстегивать брюки
или блузку.
- О, можешь смотреть, - сказала Селия. - Почему ты отвернулась? Мы
тут обе женщины...
- Ложись, - повторила я. - Не мешай мне спать или по крайней мере ле-
жать спокойно.
- Ты приняла снотворное?
- Да, оно наверняка уже начинает действовать, и ты тоже прими. Белая
коробочка в шкафчике над умывальником. Только не больше чем полтаблетки,
не надо тебе привыкать.
- О, я буду спать, - сказала Селия. - А если не сразу усну... Элен,
ты не рассердишься, если я еще немножко поговорю, ну совсем немножечко.
У меня столько всего накопилось. Да, я эгоистка, у тебя такие пережива-
ния, а я...
- Хватит, - сказала я, - оставь меня в покое. Если хочешь читать, ты
знаешь, где книги. Желаю райских снов.
- Да, Элен, - сказала девочка, любящая сыр "бебибел", и наступила
глубокая тишина, и кровать подалась под тяжестью ее тела, и одновременно
погас ночник с ее стороны. Я закрыла глаза, слишком хорошо зная, что не
засну, что снотворное в лучшем случае развяжет петлю, сжимавшую мне гор-
ло то сильней, то послабей, то опять сильней. Прошло, наверно, немало
времени, я чувствовала, что Селия, тоже повернувшись ко мне спиной, ти-
хонько плачет, и тут улочка внезапно сделала поворот, и, выйдя на угол,
где теснились старые каменные дома, я оказалась на площади с трамваями.
Я, кажется, еще сделала усилие, чтобы вернуться к Селии, участливо заго-
ворить, успокоить ее - ведь слезы не были просто от усталости и ребячес-
кой глупости, - но надо было смотреть в оба, так как трамваи двигались с
разных концов огромной площади и рельсы неожиданно скрещивались на голой
эспланаде, вымощенной розоватыми плитами, и, кроме того, я четко созна-
вала, что должна как можно быстрей пересечь эспланаду и искать улицу
Двадцать Четвертого Ноября, теперь уже не было ни малейшего сомнения,
что свидание назначено на этой улице, хотя я о ней прежде никогда не ду-
мала, причем я понимала, что добраться до улицы Двадцать Четвертого Но-
ября можно только на одном из бесчисленных трамваев, которые сновали ту-
да-сюда, как игрушечные трамвайчики в детском аттракционе, проезжая без
остановки один мимо другого, мелькая охряными, облупленными боками и
искрившимися дугами и беспрестанно звоня, бог весть почему и зачем, а в
окнах виднелись пустые, усталые лица, причем все они упорно смотрели
вниз, будто ища какую-нибудь собаку, затерявшуюся среди розоватых плит.
- Простите, доктор, - сказала Селия, глотая сопли, как маленькая, и
утирая нос рукавом пижамы. - Я просто дура, мне с тобой так чудно, но
тут я ничего не могу поделать, это всегда так, ну, будто какое-то расте-
ние вдруг выросло и лезет у меня из глаз и из носа, особенно из носа, я
идиотка, ты должна меня избить. Я больше не буду тебе мешать, Элен,
прости меня.
Элен, облокотясь на подушку, приподнялась, включила ночник и поверну-
лась к Селии, чтобы вытереть ей глаза уголком простыни. Она на Селию
почти не смотрела, чувствуя, что та охвачена бессловесным стыдом, и
разгладила скомканный угол простыни со смутно мелькнувшей мыслью, что
дурацкий ритуал в точности повторяется - девочка с торжественной тща-
тельностью укладывает свою куклу, затем хочет, чтобы уложили ее самое, и
ждет, чтобы с нею проделали то же: пригладили локоны на подушке, подтя-
нули одеяльце к шее. А где-то позади, в каком-то ином месте, которое не
было ни площадью с трамваями, ни этой кроватью, где Селия закрыла глаза
и с последним гаснущим всхлипом глубоко вздохнула, происходило или уже
произошло нечто чудовищно похожее - в подвале клиники кто-то подтянул
белый холст к подбородку мертвого юноши, и кукла Телль была Селией, а
Селия - мертвым юношей, и это я определяла и совершала все три обряда, в
судорожном напряжении и одновременно уже отключаясь, потому что снотвор-
ное увлекало меня куда-то вниз, в легкую полудрему, в которой кто-то -
это была еще я, и я следила за своими мыслями - спрашивал себя: кем, од-
нако, была послана кукла, и все менее возможным казалось, что послала ее
Телль, хотя нет, это могла сделать Телль, но не сама по себе, не по сво-
ему почину, а по подсказке Хуана, который однажды перед сном, будто в
шутку, в той легкомысленной манере, которая была ему присуща, но также
была нарочитой, усвоенной в кабинах переводчиков, в международных барах
или у операционных столов, возможно, сказал: "Тебе следовало бы подарить
эту куклу Элен", подтягивая простыню к подбородку перед тем, как зас-
нуть, и Телль, наверно, посмотрела на него с удивлением и даже с доса-
дой, хотя такие вещи ее мало интересовали, а потом, пожалуй, она подума-
ла, что мысль недурная, потому что абсурдное почти никогда не бывает
дурным, и что я, верно, буду забавно озадачена, когда вскрою посылку и
обнаружу куклу, которая мне абсолютно ни к чему, как и подарившей мне ее
Телль.
- Ну, довольно хлюпать, - возмутилась Элен. - Я гашу свет, сейчас бу-
дем спать.
- Да, - сказала Селия, закрывая глаза и покорно улыбаясь. - Да, док-
тор, сейчас мы будем спать, эта кровать такая чудная.
Ей-то уснуть не трудно, ее голос уже звучит полусонно, но моя рука,
нажав на выключатель, повторила жест с какой-то другой картины, и нап-
расно я закрываю в темноте глаза и стараюсь расслабиться, все эта дурац-
кая мания объявлять о своих действиях: сейчас я погашу свет, сейчас мы
будем спать - точное повторение профессиональной предусмотрительности и
аккуратности - сесть слева от пациента и чуть позади, чтобы не быть пе-
ред его глазами, нащупать вену на руке, протереть ваткой со спиртом и
потом сказать ласково, почти легкомысленно, как, наверно, Хуан говорил
Телль, сказать: "Сейчас я вас уколю", чтобы пациент знал, был предупреж-
ден и не реагировал на острую боль резким рывком, от которого может сог-
нуться игла. Сейчас я погашу свет, сейчас я вас уколю, сейчас мы будем
спать, бедный мальчик, он так похож на Хуана, который дарит кукол через
подставное лицо, бедный мальчик, он так доверчиво улыбается, так мило
сказал "до свиданья", с уверенностью, что все будет хорошо, что они мо-
гут гасить свет, что он проснется исцеленный, на другом берегу тяжкого
сна. Наверно, его уже вскрыли, как вскрывают куклу, чтобы посмотреть,
что у нее внутри, и это гладкое, красивое, голое тело, которое, как сте-
бель, завершилось ясным цветком голоса, сказавшего с благодарностью "до
свиданья", теперь подобно ужасной сине-красно-черной анатомической таб-
лице, которую поспешно прикрыл санитар и, быть может, подтянул белую
простыню к подбородку из сострадания к ожидающим в коридоре родным и
друзьям, начало ловкого обмана, первый, временный и непрочный белый одр,
подушечка под затылок, торжественное освещение в палате, где, наверно,
уже плачут в голос родители, где приятели по кафе и по работе перегляды-
ваются, не в силах поверить, близкие к истерическому взрыву хохота,
чувствуя себя тоже голыми и вскрытыми, как покойник под белым полотном,
и наконец они тоже говорят, говорят друг другу, говорят ему "до сви-
данья" и уходят выпить коньяку или одиноко поплакать где-нибудь в убор-
ной, стыдясь, и дрожа, и затягиваясь сигаретой.
Селия в темноте глубоко вздохнула, и Элен услышала, как она с ленивой
непринужденностью кошки потянулась. Легкий сон, хорошая девочка отправ-
ляется спать без вопросов. И пяти минут не прошло, как она уснула, поиг-
рав с куклой и поплакав; казалось невозможным, чтобы сон был здесь, так
близко от Элен, которая медленно поворачивалась к Селии, смутно различая
пряди волос на подушке, очертания чуть согнутой руки; нет, невозможно,
что сон вселился в одно тело, тогда как в другом лишь горькое, терпкое
бдение, одинокая усталость, пакет, перевязанный желтой тесемкой и стано-
вящийся все тяжелее, хотя она положила его к себе на колени, сидя в
трамвае, скрежещущем и двигающемся, будто по волнам, в чем-то непонят-
ном, где тишина была одновременно и скрежетом, где они совмещались, как
совмещалось покорное сидение на скамейке трамвая со стремлением скорей
прийти на улицу Двадцать Четвертого Ноября, где ее ждут, на улицу с уже
виденными когда-то высокими глинобитными оградами, за которыми, кажется,
склады или трамвайные депо, и всюду уйма трамваев - и на улицах, и на
этих пустырях за высокими оградами, а в оградах ворота из ржавого желе-
за, и к ним подходят и под ними исчезают рельсы, и вот скоро надо будет
выходить с пакетом из трамвая и пойти (но это еще не Двадцать Четвертое
Ноября) по боковой улице странно загородного вида, хотя она в центре го-
рода, по улице с пучками травы между брусчаткой, с тротуарами намного
выше мостовой, по которой бродят тощие собаки и изредка равнодушные чу-
жие люди, и, оказавшись на тротуаре, надо идти осторожно, чтобы не осту-
питься и не свалиться на мостовую, где груды ржавых обручей, и пучки
травы, и тощие собаки, вылизывающие себе бока с клочковатой шерстью. Но
ей не удастся попасть на свидание, потому что она опять слышит прерывис-
тое дыхание Селии и, открыв глаза во внезапно наступившей темноте, слы-
шит ее посапывание и уже не может решить - идти ли дальше или остаться
здесь, рядом с Селией, которая дышит так, будто в глубине ее сна еще
притаился остаток плача. Может, и я в конце концов усну, подумала Элен с
благодарностью, глупо, конечно, но уютная близость Селии успокаивала, и
хотя непривычная покатость матраца под тяжестью Селии создавала неу-
добство, мешала растянуться по диагонали, чтобы найти более прохладное
место на простыне, и приходилось отодвигаться на край, а то еще ска-
тишься на середину, где столкнешься с Селией и, возможно, пробудишь де-
вочку ото сна, полного гневных родителей или югославских пляжей, - все
это ничуть не пробуждало в ней всегдашнего желания наводить порядок, от-
вергать всякое нарушение своих привычек. Она с иронией подумала о Хуане,
о том, как недоверчиво бы он глядел, окажись он здесь, рядом с кроватью
или в каком-нибудь другом углу комнаты, как он стоял бы и покорно ждал,
что она, как всегда, отдаст кесарю кесарево, и вдруг обнаружил бы, что
почему-то на сей раз все тихо и что она как бы умиротворена и безропотно
примирилась с вторжением Селии в ее дом и в ее ночь. Бедный Хуан, дале-
кий, горький друг, все это могло бы каким-то образом быть для него, ока-
