ми, за завесой дыма. Ну словно голые сидели мы на этом диване, на кото-
рый с завистью взирали невротики из разных углов зала.
- Не знаю, что я буду делать, - сказала я. - Для окружающих, как
всегда, все ясно. Но потом приходит Map, и, понимаешь, каждый день - это
повторение вчерашнего дня, да, ты прав, шлюха в зеленом платье.
- От него тебе нечего ждать, - сказал Калак. - Он ничего не сделает,
чтобы решить вашу проблему. Разве что, думая, что ничего не делает,
он...
Тут я взглянул на смотрителя, который, кое-как примостясь, писал в
своей тетрадке; я остановился на середине фразы, потому что не мог ее
продолжить, и странным образом, мы оба остановились - смотритель перес-
тал писать, а я говорить - и в одно и то же мгновение мы издали посмот-
рели друг на друга с досадливым и озабоченным видом людей, не знающих,
как продолжать, и, однако, подозревающих, что в продолжении-то самая
суть, как в финале снов, вмиг забываемых, когда именно в нем-то и должен
быть ключ, ответ на все. "Разве что, думая, что ничего не делает, он..."
Мне очень хотелось знать, что там пишет смотритель и на каком месте ка-
кой фразы он тоже остановился. Но в конце-то концов, на кой черт мне
улаживать проблемы этой женщины? Было очень легко сказать ей, что лично
я в этом деле в счет не иду, что я помог бы ей исключительно по-дружес-
ки, потому что Марраст для Поланко и для меня был как бы сыном, а следо-
вательно, она - любимой дочуркой, но я был более чем уверен, что, когда
я это сказал, в тот миг, когда я сказал: "Я тут не иду в счет", я выска-
зал - невольно или даже с умыслом, но от всей души - то, что Николь
прекрасно знала и что было глупо, и неизбежно, и не ново, и так грустно,
словом, что я ее люблю чуть побольше, чем милую дочурку, и мне было бы
вовсе не легко увозить ее в
Хельсинки только в качестве доброго дядюшки, желающего развлечь свою
заскучавшую племянницу.
- Да, он ничего не сделает, - сказала Николь. - Вот видишь, что же
тогда...
- Сейчас здесь начнется славная заварушка, - сказал Калак, - в возду-
хе чувствуется, смотрители явно чего-то ждут, я еще не видел их такими
настороженными. Вот эти трое, которые только что пришли, похожи на за-
конченных невротиков, а всего их тут девять, хотя в одном или двух я не
очень уверен. В общем, дочурка, мне вас всех сердечно жаль.
То была фраза, которую каждый из нас часто повторял, говоря о других,
и которая произносилась довольно спокойно, но Николь она ранила, как
удар хлыстом по лицу. Ей опять захотелось быть одной, сидеть взаперти в
отеле, она почувствовала себя вроде замаранной в глазах Калака, который
уже и не рад был, что это сказал.
- Знаешь, я даже не заслуживаю, чтобы меня жалели.
- О, не обращай внимания на мои слова.
- И даже того, чтобы ты увозил меня в Хельсинки или в Дубровник.
- Правду сказать, у меня нет ни малейшего намерения, - сказал Калак.
- Тем лучше, - сказала Николь, улыбаясь и снова вытаскивая платочек.
Привязать к мачте себя из страха перед музыкой, оставаться с Маррас-
том и чувствовать себя замаранной, и все равно привязывать себя к мачте
из страха перед ненужной свободой, которая неизбежно предстанет в виде
запертой двери в Вене или, сколько разрешает благовоспитанность, вежли-
во-холодного объяснения и удивленно приподнятых бровей, да, Хуан нежно
на нее посмотрит и поцелует в щеку, поведет ее ужинать, в театр, будет
рассеян и любезен, но полон другой, и, если вдруг легкомыслие в нем
взыграет, если, целуя в щеку, он соскользнет к губам, если потом его ру-
ки нащупают плечи Николь и прижмут ее чуть крепче, ей все это будет как
подаяние надежде-нищенке, как возмездие той шлюхе в зеленом платье, по
выражению Калака, который вдруг встал и ошалело уставился на трех смот-
рителей, почтительно окруживших господина без правой руки, однако дви-
гавшего одной левой за обе, указуя на портрет доктора Лайсонса, который
осаждали пять-шесть анонимных невротиков.
- Что я тебе говорил, - прошептал Калак, опять усаживаясь, - вот и
начинается, посмотри на этого безрукого, как он хлопочет.
- Это директор, - сказала Николь. - Его зовут Гарольд Гарольдсон.
- А я-то думал, что такие имена встречаются только у Борхеса, еще
пример того, что природа подражает искусству. Да вот и он, его-то нам
недоставало. Ты, братец, пришел вовремя, тютелька в тютельку, безрукий
этот, слышь, что твой Вишну со всеми его щупальцами.
Марраст еще не успел поцеловать Николь и разобраться в ситуации, как
три смотрителя подошли к картине Тилли Кеттла и с надлежащей, однако ми-
нимальной, вежливостью, оттеснили удивленных невротиков, затем двое из
них сняли картину со стены, тогда как третий наблюдал за этой операцией
и удерживал невротиков на дистанции, пока портрет доктора Лайсонса не
исчез в глубине коридора, где кто-то с поразившей Калака синхронностью
открыл дверцу, до тех пор не заметную за всеми этими бронзовыми штуками
и консолями, так что вся операция была завершена с той же четкостью, с
какой началась. Единственной стратегической ошибкой, как сразу же выяс-
нилось, было то, что Гарольд Гарольдсон остался в зале, вмиг толстуха
ботаничка вместе с двумя подругами и еще несколькими невротиками, кото-
рые внезапно в этот скорбный час как бы признали друг друга и решили по-
кончить с присущей им прежде анонимностью, устремились к нему, требуя
объяснений случившегося и указывая на то, что никто не стал бы тру-
диться, ходить в музей, чтобы у него чуть ли не из-под носа утаскивали
картину, на которую он смотрит. На то есть причины, господа / Объясните
их, сэр / Причины административного порядка, а также эстетического / Но
почему именно эту картину, а не другую? / Потому что мы намерены пове-
сить ее в более освещенном месте / На прежнем месте она прекрасно смот-
релась / Это ваше мнение / Но это же правда, и все эти господа со мной
согласятся / Hear, hear71 / В таком случае я вам советую написать жалобу
/ Которую вы бросите в корзину / Это не в моих правилах, миссис / Что до
ваших правил, сэр, мы только что видели весьма поучительный их образец /
Разрешите вам ответить, что ваше мнение не лишит меня спокойного сна / И
ты, брат, не вмешиваешься? Сам, можно сказать, заварил эту кашу, а те-
перь в кусты / Да, тут ничего не скажешь, куманек, это превзошло все мои
ожидания. Пошли отсюда поскорее, пока нас не зацапали, мы таки дождались
своего звездного часа. Николь, кисонька, ты без плаща, а ведь на дворе
дождь.
Но в пабе не было дождя, и они зашли выпить портвейна, после того как
Калак, выйдя из музея, откланялся с видом человека, который сыт по гор-
ло. Теплый портвейн так чудесно сочетался с сигаретой и с этим уголком в
облезлых панелях красного дерева, где Марраст после такого финала его
забавы никак не мог успокоиться и все требовал подробностей, пока Ни-
коль, улыбаясь, не повторила их несколько раз кряду и под конец поглади-
ла его по лицу, чтобы отогнать тревоги, и тогда Марраст попросил еще
портвейна и сказал ей, что глыба антрацита завтра отправится в Кале на
борту "Рок-энд-Ролл" с капитаном Сином О'Брейди. Глыбу он успел хорошо
осмотреть, пока таможенники лазили по ней туда-сюда, разумеется с по-
мощью лесенки, им все не верилось, что в ней не упрятан плутоний или
скелет какого-нибудь гигантозавра. А что скажет муниципалитет Аркейля,
получив накладные м-ра Уитлоу, это другой вопрос, но от него их отделяют
несколько дней, а покамест вторая рюмка портвейна так приятно согревает
горло.
- Да, кстати, мой сосед получил письмо от Селии, что она приедет сю-
да, что-то в этом роде он сказал мне, когда мы выходили из эспрессо. Все
это не имеет значения, и глыба антрацита тоже, просто я сообщаю тебе,
чтобы с этим покончить. Сняли картину! - восклицал Марраст все с большим
восхищением. - Невероятно! Лично сам Гарольд Гарольдсон! О чудо!
Николь забавляла эта восторженная манера говорить о вполне обычных
вещах, но прошло еще немало времени, пока Марраст угомонился и до него
стало доходить, что видимый и доступный этап операции закончился и что с
этого дня невротики станут еще более анонимными, чем когда-либо, за иск-
лючением одного-единственного, Остина.
- В каком-то виде все будет продолжаться, - сказала Николь, - только
мы этого уже не увидим.
Марраст, закуривая очередную сигарету, взглянул на нее. Медленно
сдвинув с места рюмку с портвейном, он посмотрел на еле заметный влажный
кружок на столе, ничтожный след чего-то минувшего, что кельнер сотрет
равнодушной рукой.
- Кое-что все же можно предугадать, первые концентрические круги.
Портрет доктора Лайсонса перевесят на другое место или, скорее всего,
оставят в запасниках музея до менее бурных времен. Мы вернемся в Париж,
Гарольд Гарольдсон постепенно забудет об этом служебном кошмаре, и Скот-
ланд-Ярд, если им стало что-то известно об этом деле, сдаст в архив едва
начатую папку.
- Гоген и Мане снова станут хозяевами положения. В зале номер два
опять будет только один смотритель.
Да, но это было не все, не могло быть все. Марраст чувствовал, что от
него что-то ускользает, столь же близкое, как Николь, которая тоже ус-
кользала, все это было ничуть не похоже на предвидение возможных вариан-
тов. Игра, затеянная из отвращения к жизни и тоски, нарушила порядок, в
причинную цепь вмешалась причуда, чтобы вызвать резкий поворот, и зна-
чит, посланные по почте две строчки могут взбудоражить мир, ну, скажем,
не мир, а мирок; Остин, Гарольд Гарольдсон и, возможно, полиция, два де-
сятка анонимных невротиков и два дополнительных смотрителя были на время
выбиты из своих орбит, чтобы встретиться, перемешаться, спорить, сталки-
ваться, и из всего этого возникла сила, сумевшая снять со стены истори-
чески ценную картину и породить следствия, которых ему уже не увидеть из
мастерской в Аркейле, где он будет сражаться с глыбой антрацита. Рука
Николь в его правой, потной, беспокойной, руке казалась еще меньше, чем
обычно. Левой он нарисовал над нежными бровями Николь воображаемые и еще
более нежные брови и улыбнулся ей.
- Если бы можно было, - сказал он. - Если бы все же можно было, доро-
гая.
- Что "можно было". Map?
- Не знаю. Снимать картины со стен, рисовать другие брови, ну, в об-
щем, такое.
- Не грусти, Map, - сказала Николь. - Я привыкну к тем бровям, кото-
рые ты мне сейчас нарисовал, дай только время.
- А каталог, представляешь? - сказал Марраст, как бы не слушая. - В
следующем издании придется им убрать упоминание о картине за номером во-
семь и заменить ее другой. И сразу тысячи каталогов во всех библиотеках
мира изменятся, они будут те же и, однако, станут другими, чем были, по-
тому что уже не будут сообщать правду о картине номер восемь.
- Вот видишь, все может перемениться, - жалобно сказала Николь, опус-
кая голову. Марраст медленно поднялся, взял ее за подбородок и опять
погладил лоб и брови.
- Вот тут у тебя вырос волосок, которого раньше не было.
- Он всегда был, - сказала Николь, прижимаясь лицом к плечу Марраста.
- Ты просто не наблюдателен.
- Не хочешь ли пойти в кино на фильм Годара?
- Пойдем. И пообедаем в Сохо, в испанском ресторане, где, ты сказал,
волосы у меня как-то особенно блестят.
- Я никогда такого не говорил.
- Нет, говорил. Ты сказал, там какое-то особенное освещение, вот так.
- Не думаю, чтобы от него менялся цвет твоих волос, - сказал Марраст,
- Не думаю, что в тебе, дорогая, что-нибудь изменится. Ты же сама сказа-
ла, что этот волосок был у тебя и раньше, так ведь? Просто я не наблюда-
телен, ты это тоже сказала.
Мы засиделись допоздна, беседуя и попивая коньяк, и в долгие паузы
Элен казалась далекой и безучастной, потом вдруг бралась снова за сига-
рету или рюмку или снова улыбалась, хотя только что и не видела меня,
