прямого, однозначного и ясного ответа, и оттого злился сам на себя.
Теперь он пытался сделать то, чего обычно не признавал: прибегнуть к
посторонней помощи и использовать уникальный жизненный опыт Старика в
качестве рабочего инструмента для решения задачи, оказавшейся не по зу-
бам ему самому.
Старик пошел навстречу: рассказывал, отвечал на вопросы, приводил
примеры. Они немного сошлись - побывали в гостях друг у друга, однажды
далеко за полночь пили водку, которую Элефантов не переносил, а Старик
употреблял как воду.
Элефантова удивляла монолитность личности Старика, исходившая от него
внутренняя сила и непоколебимая уверенность в себе, он остро ощущал:
именно этих качеств не хватает ему самому - и в глубине души надеялся,
что общение с новым знакомым поможет их почерпнуть. Но, передергиваясь
после пятой рюмки, от которой он при других обстоятельствах и в другой
компании, несомненно, отказался бы, Элефантов позволил себе понять, что
твердость характера и другие привлекательные личностные качества - штука
незаемная и, например. Старик не стал бы делать того, чего ему не хочет-
ся, чтобы не отстать от него, Элефантова, либо от кого-нибудь другого,
сколь бы уважаем и авторитетен ни был этот самый другой. Потому что Ста-
рик не ориентировался на других, не чувствовал зависимости от них и от-
того не старался им подыграть, не стремился понравиться, произвести бла-
гоприятное впечатление. Поддержку своим решениям и поступкам он находил
в себе самом. Склонный к образному мышлению, Элефантов, опьянев, предс-
тавил, что вместо позвоночника у Старика стальной стержень, откованный в
жестоком страшном горниле и имеющий форму трехгранного штыка. И тут же
почувствовал собственные гибкие позвонки, готовые в любой момент сло-
житься самым удобным образом.
Он был не прав, доходя до крайности в болезненном самоанализе. Он не
был трусом, подхалимом и приспособленцем, не кланялся начальству, не
угождал людям, от которых в какой-либо мере зависел, и твердостью позво-
ночника выгодно отличался от многих из тех, кто его окружал. Если бы он
хотел покоя, достаточно было оглянуться вокруг. Он, истязаясь вопросом о
своей состоятельности как личности, искал критериев высшей пробы и поэ-
тому проводил сравнение со Стариком, которое, естественно, успокоить не
могло, хотя и в Старике отыскивались крохотные человеческие слабости.
Некоторые странности поведения. Иногда он пропадал неизвестно куда,
появляясь так же внезапно, как исчез. Однажды Элефантов случайно встре-
тил его у привокзальной пивной в компании нетвердо стоящего на ногах та-
туированного субъекта и пока растерянно думал, следует ли подойти. Ста-
рик равнодушно повернулся спиной.
Были у него и свои болевые точки" которые Элефантов тоже нащупал слу-
чайно.
Из потертой планшетки вывалился пакет со старыми фотографиями. Пожел-
тевшая бумага, растрескавшийся глянец, на обороте чернильным карандашом
короткие пометки.
Группа немецких офицеров возле заляпанного грязью "Опель-Капитана".
Первый слева - Старик. Псков, 1942.
Трое обросших, изможденных, но весело улыбающихся парней в фуфайках,
с автоматами. Лес, 1942.
Печальный очкарик с впалыми щеками. Вася Симкин. Пог, в 1942.
Старик в польской форме, конфедератке, грудь в крестах. Радом, 1944.
А вот совсем другие снимки - портреты в три четверти, чуть нерезкие,
переснятые с официальных документов - кое-где в уголках просматривается
идущий полукругом готический шрифт печати. Одинаковые мундиры, похожие
лица - властность, высокомерие, презрение. Отто фон Клаймнихаль, Фриц
Гашке, Генрих фон Шмидт... И даты: 4 октября 42-го, 12 ноября 43-го, 3
января 44-го...
Последняя фотография того же формата, но отличная от других, коротко
стриженная симпатичная девушка, прямой взгляд, советская гимнастерка с
лейтенантскими погонами. Нерезкость, характерная для пересъемки, здесь
отсутствует, имени и фамилии на обороте нет, только цифры: 9.12.1944.
Старик заваривал чай на кухне, и Элефантов пошел к нему спросить,
действительно ли он снят с немцами или это переодетые разведчики, зачем
в его архиве хранятся портреты врагов, что за девушка запечатлена на
последней фотографии и что обозначают даты на каждом снимке.
Но он не успел даже рта раскрыть, как Старик почти выхватил фотогра-
фии, сунул их в пакет, пакет - в планшетку, до скрипа затянул ремешок и
запер ее в стол.
- Ничего не спрашивай - про это говорить мне нельзя, время не вышло.
Элефантов, конечно, поверил бы в такое объяснение, если бы у Старика
вдруг резко не изменилось настроение: он замкнулся, ушел в себя, а потом
неожиданно предложил выпить водку и вместо обещанного чая поставил на
стол литровую бутылку "Пшеничной".
Тут-то Элефантов, которому подобные перепады настроений были хорошо
известны, понял, что дело не в каких-то запретах, а в глубоко личных,
тщательно запрятанных причинах нежелания ворошить некоторые эпизоды сво-
ей жизни. Он понял, что у железного Старика в душе тоже есть незажившие
раны, которые он неосмотрительно разбередил. И, не попытавшись отка-
заться, с отвращением проглотил содержимое первой рюмки.
- Вот этот твой прибор, он мог бы мысли читать? - неожиданно спросил
Старик, будто продолжая давно начатый разговор.
Элефантов качнул головой.
- Жалко. А то б я за него руками и ногами схватился - и людей подхо-
дящих разыскал для опытов, и у начальства вашего пробил все что надо:
деньги, штаты, оборудование!
- Для чего?
- Нужная штука. И нам для работы, и вообще всем.
- Непонятно.
- Вот смотри, - Старик загнул палец. - В прошлом веке разбойники из-
гоями жили, кареты грабили, купцов потрошили, женщин захватывали, наг-
рабленное в пещеры прятали да в землю зарывали. К людям путь заказан -
на первом же постоялом дворе, в любом кабаке узнают - в клочки разорвут.
Одним словом - полная ясность: кто есть кто. Тридцать лет назад на при-
тонах да "малинах" всяких жизнь ключом била: воровские сходки, гулянки,
"правилки", разборы - блатное подполье - документов нет, железяки разные
в карманах, облаву устраивай, хватай - тоже все понятно!
Старик загнул второй палец.
- А сейчас совсем по-другому... Выровнялось все, сгладилось, "малин"
нет, профессионады вымерли или на далеком Севере срок доматывают, кто же
нам погоду делает? Пьянь, шпана, мелочь пузатая, вроде работает где-то,
дом есть, какая-никакая семья, а вечером или в праздник глаза зальет и
пошел - сквернословить, бить, грабить, калечить... И снова под свою кры-
шу, в норку свою - юрк, сидит, сопит тихонько в две дырочки, на работу
идет, все чин-чинарем, попробуй с ним разберись! В душу-то не заглянешь!
Да это еще ерунда, а вот валютчики, взяточники, расхитители и прочая
"чистая" публика так маскируются, что бывает их тяжело раскусить - можно
себе зубы поломать. Вот тут-то такой прибор очень бы пригодился!
- И вообще, - Старик загнул еще два пальца. - Очень много живет на
свете перевертышей. Внешность у них обычная, может, даже приятная, а
нутро черное, гнилое...
Элефантов почувствовал, что у него захолодело сердце, а в голову уда-
рила знакомая горячая волна, как обычно, когда он вспоминал о человеке,
которого хотел выкинуть из памяти навсегда.
- ...одежда, слова, косметика - шелуха, а попробуй докопаться до су-
ти! Поступками человек меряется, только они тоже есть разные: для всех -
одни, правильные, похвальные, а для себя - другие, тайные, которые повы-
годнее.
В войну шелуха слетала, настоящие люди на фронт рвались или в тылу на
победу до кровавого пота вкалывали, а сволочь всякая до тепла и сытости
дотягивалась, продбазы, склады - и тогда жирные коты жировали, среди
смертей, голода, разрухи сало со спиртом жрали, баб пользовали, золото
на хлеб выменивали, впрок запасались... Только когда попадалась такая
мразь, разговор короткий...
Старик скрипнул зубами.
- Да не все попались, не все, многие так и проскользнули в хорошую
жизнь, на ценностях, мародерством добытых, благополучие свое построили и
не сгорели синим пламенем, не провалились под землю.
Старик зло усмехнулся.
- И смех и грех. В сорок втором в Пскове охотились за одним эсэсов-
цем, большая шишка, вредил нам много и хитрый, гад, осторожный, как лис,
всегда с охраной, маршруты меняет, каждый шаг в секрете держит, никак
добраться до него не можем. Потом отыскали зацепку: он с секретаршей
бургомистровой спутался, молодая сучонка, красивая, ушлая... Пришли к
ней, прищемили хвост, дескать, сдавай, овчарка подлая, своего любовника,
если жить хочешь, она шкурой почувствовала, что на краю стоит, и сдала
его с потрохами. У него, оказывается, для постельных делишек специальная
квартира была, ясное дело, без охраны - шофер с адъютантом, и все, там
мы его и шлепнули, даже штаны надеть не успел. Ее, как обещали, - отпус-
тили, живи, сучонка, да держись от фашистов подальше, а то заработаешь
свою пулю. Пропала она куда-то, да иначе ей и не уцелеть бы - гестапо ее
разыскивало, а лет пять назад выплыла: хлопочет о льготах как участник
партизанского движения. Я, мол, помогала подпольщикам в ликвидации круп-
ного эсэсовского чина, скрывалась от гестапо.
Старика передернуло от отвращения.
- Так что не только ценности мародерством добывали, но и славу, по-
чести, пенсии... Этой-то овчарке не удалось: факты вроде сходились один
к одному, да вспомнил ее кто-то, а сколько проскочило таких переверты-
шей! Тех, кто сильно напакостил, до сих пор находят и судят, а другие
скрипят потихоньку, коптят белый свет, слюной заразной брызжут во все
стороны. Они свое дело сделали - пронесли в наше время бациллы жадности,
подлости, жестокости, посеяли их, потому что хорошего сеять не умеют, -
щеки старика побагровели от гнева. - Когда юнцы своего сверстника до по-
лусмерти избивают, чтобы джинсы содрать, завскладом дефицитный товар
прячет и спекулянтам отдает за взятки, контрабандист икону старинную че-
рез границу тащит - все это всходы тех посевов. Так что нужен нам при-
бор, чтоб мысли читать, очень нужен!
Старик разлил водку, подвинул Элефантову банку консервов.
- Ну а пока его нет, давай выпьем, чтобы передохла нечисть двоедуш-
ная. Я ее всю жизнь давил и до самой смерти давить буду!
В сознании Элефантова мелькнула догадка, связывающая рассказ Старика
с содержимым его архива. Вот оно что...
- Фотография того эсэсовца у вас в планшетке? В фуражке с черепом?
Фон... как там его?
- Клаймнихаль. Все они там, - мрачно процедил Старик и перевел разго-
вор на другую тему, предупреждая вопрос, который неминуемо должен был
последовать.
- Однажды я здорово жалел, что у меня такого прибора нет... Провали-
лась наша группа, серьезное задание сорвалось, шесть человек погибли -
ребята на подбор. Такое происходило по двум причинам: случайность или
предательство. Здесь случайность исключалась - операция готовилась дав-
но, все продумано, взвешено, отработаны запасные варианты... Преда-
тельство исключалось тоже - люди испытанные, проверенные много раз,
стальные люди. А факт налицо! Ломали головы, ничего не придумали. И
вдруг оказывается, что немцы пятерых расстреляли, а шестой через пару
дней к нам в лес пришел. Коля Финько - командир группы. Я ему как самому
себе доверял. Раньше... До того...
Рассказал он, как их врасплох застали, у самого глаза тоскливые, ждет
вопроса, а как ты-то жив остался? Спрашиваю. Отпустили, говорит, почему
- не знаю.
Вот такой расклад. Сидим, молчим. Дело ясное - просто так немцы не
отпускали. Он первый начал: если бы я ребят выдал, если бы на гестапо
работал, они бы как-то правдоподобно все обставили - побег бы имитирова-
ли, меня подготовили: синяки, ссадины, следы пыток, сквозное ранение...
А то ничего - выпустили, и все. Логично? Логично. Только логика тут фак-
