страшными карами, но он лишь улыбался в ответ и молча возился с
ветками. Потом неожиданно вспыхнул костер и Егерь предложил нам
обогреться и обсушиться пока готовится завтрак. А когда мы ели
он из своей куртки и двух толстых веток соорудил носилки для
нашего кучера, сломавшего ногу, и приказал моим пажам нести
его. А когда те отказались тащить на себе простолюдина Егерь,
все так же улыбаясь, сильно ударил каждого из них в лицо.
Больше возражений ни у кого не возникло и мы пошли к замку.
Знаешь, я лишь впоследствии поняла, -- вдруг вновь
очень-очень тихо и как-то проникновенно произнесла Королева, --
что наш проводник был настолько заботлив и внимателен ко мне,
насколько это вообще было возможно в тех условиях. И к концу
этого трехдневного похода я уже просто привыкла к тому, что в
трудный момент рядом всегда окажется его плечо или рука на
которые можно будет смело опереться изо всех сил. Да вобщем-то
я и продержалась-то в этом аду лишь благодаря его помощи. Когда
мы вышли к замку я, на радостях, потеряла сознание и очнулась
лишь через несколько дней. Я была безгранична счастлива что все
ужасы Леса остались позади, но уже через несколько дней вдруг
стала замечать насколько фальшивы и мелки многие из моих
кавалеров. Ведь теперь вольно и невольно я сравнивала каждого
из них с Егерем, прикидывала как бы они повели себя там, в
Лесу. А еще через пару недель я неожиданно для себя самой
осознала, что ужасно соскучилась по этому немногословному парню
и попросила отца розыскать и доставить его в Замок.
И вот он стоит передо мной, -- глаза Королевы
затуманились, -- та же потертая куртка, те же светлые, умные
глаза и непокорные русые волосы стянутые широким кожаным
ремешком. Он стоит и молча смотрит мне в глаза, а я ... я долго
несла всякую чушь, а потом и вообще начала оправдываться, но
Егерь прервал меня: "Не утруждайте себя, Принцесса, я все
понимаю. Я и Замок -- понятия не совместимые, так же как Вы и
Лес. Будьте счастливы!" И он ушел и навсегда исчез в этом
проклятом Лесу. А я даже не попыталась его вернуть.
Только повзрослев я поняла какую же я совершила глупость,
ведь больше никогда в жизни мне так и не удалось испытать то
восхитительное чувство спокойствия и уверенности возникавшее
когда он был рядом. И сейчас я не хочу чтобы ты повторила мою
ошибку. Егерь и замок -- понятия не совместимые, так что нужно
решать совместима ли ты с Лесом. Не на день, не на два -- на
всю жизнь! А потому -- вот тебе ключ, -- мать положила его на
дорожку, -- и хорошенько подумай, доченька, прежде чем ты
возьмешь его.
И она ушла прочь, а Принцесса, как завороженная,
долго-долго глядела на большой кованый ключ лежащий у ее ног.
53. Сказочник
Ксюше ...
Всю свою жизнь он писал сказки. Добрые и веселые, грустные
и лирические, они заставляли слушателей плакать и смеяться, и
удивленно раскрывать глаза, замирая от неожиданной развязки. И
как у всякого Мастера, была у Сказочника страна, в которой жили
герои его захватывающих историй. Страна полная приключений и
волшебства, мужества и благородства, и непримиримых схваток со
злом. Но даже ближайшие друзья вряд ли догадывались, что эта
страна не была лишь плодом его фантазии. На самом-то деле
висело на стене у Сказочника большое магическое зеркало, через
которое он, как через окно, наблюдал все то, что происходило в
волшебной стране. И каждый вечер, усевшись в старое дубовое
кресло и положив перед собой бумагу и перо, он пристально,
почти не мигая, смотрел в зеркало, лишь изредка делая какие-то
пометки на листах. А потом, словно бы очнувшись от долгого и
тяжелого сна, принимался лихорадочно записывать самое
интересное из увиденного и, как правило, к утру уже были готовы
одна, а то и две сказки. Конечно же, он мог и не писать никаких
сказок, а просто сидеть и смотреть в свое удовольствие. Но,
во-первых, очень уж ему хотелось поделиться увиденным;
во-вторых, он никогда не брал за это денег; а в-третьих,
Сказочник писал их чтобы увидеть искорку интереса в глазах той
единственной и самой прекрасной, которую встречают лишь раз. И
когда сказка удавалась и любимая замирала, сопереживая ее
героям, Сказочник был счастлив.
Он так и любил свою милую, от сказки к сказке, от искорки
к искорке, от улыбки к улыбке. И каждая новая сказка
становилась еще одним признанием, но милая лишь внимательно
слушала, склонив голову на плечо, и молчала. И потому Сказочник
вновь и вновь усаживался перед зеркалом и окунал свой взгляд в
зазеркалье, надеясь, что уж на этот раз он выберет такую
историю, что любимая не сможет не понять. Дописывая последние
строки, Сказочник замечал что ночь уже давно кончилась и пора
на работу. И, тяжело вздохнув, он уходил в пыльную затхлость
серого дня перекладывать бумажки в какой-то скучной конторе. Но
впереди был вечер, а в нем искорки в любимых глазах и ночь в
мире волшебства и приключений.
Но сказка сменялась сказкой, а любимая так и не хотела
слышать тех слов, которые он находил для нее в волшебной
стране. И однажды, отчаявшись и завесив зеркало одеялом,
Сказочник выплеснул на бумагу то, что переполняло его душу. Но
даже сейчас любовь и нежность, тоску и одиночество он облек в
сказочную форму, просто он не умел иначе. Только уж на этот раз
и слепому было ясно, кто такие Принцесса и Рыцарь. И желая
побыстрее прочесть любимой свою, по-настоящему первую, сказку,
он бросился к ней со всех ног.
И вновь светятся лукавые искорки, пьянит ее манящая
улыбка, а Рыцарь признается в любви и повисает в воздухе немой
вопрос, ответить на который может только Она, ведь без этого
сказка так и останется незавершенной. Мучительно долго тянется
так и не прерванная ответом пауза, и не выдержав, Сказочник,
неловко извинившись, уходит прочь.
Он не вышел на работу на следующий день, а через неделю,
обеспокоенные его исчезновением друзья, взломали дверь его
дома. Они с удивлением увидели беспорядочно разбросанные вещи и
кровать, густо усыпанную осколками вдребезги разбитого зеркала.
Но больше всего их удивил клок, вырванный из старой штормовки
Сказочника, непонятно каким образом зацепившийся за резную раму
разбитого зеркала...
54. Сказка об одиноком художнике
Анюте.
Солнце еще только едва позолотило крыши окрестных домов, а
Художник уже пристраивал на обочине Главной дороги свои
многочисленные полотна. Сегодня мимо них пройдут тысячи, а
может быть даже десятки тысяч жителей коро-левства съехавшихся
на Большой базар. И может быть (ну всяко же бывает!), хоть
кто-нибудь все-таки увидит, разглядит среди суеты его
гениальные полотна. И купит их. Хотя бы одно. Пусть самое
маленькое. Пусть самое крошечное, пусть даже без рамочки, лишь
бы купили! Тогда, Художник мучительно сглотнул, можно будет
наконец-то убить или хотя бы просто приглушить мучающий его уже
четвертые сутки голод. А если действительно повезет, то еще
останутся деньги на новые холсты и краски.
В том, что он гениален, Художник ни сколько не сомневался.
И это не пустое бахвальство, не глупый самообман, отнюдь! Это
была всего лишь трезвая и в меру объективная оценка собственных
способностей. Его талант был столь же очевиден, как ежедневный
восход и заход солнца. И именно сознание собственной
исключительности и не позволяло Художнику зарабатывать себе на
кусок хлеба. Он просто не мог заставить себя опуститься и
попусту тратить время на ремесленную мазню кабацких и
гостиничных вывесок. И живя тем, что подаст бог, он писал все
новые и новые шедевры. Писал, твердо веря в то, что в свое
время они еще обессмертят его имя.
А пока, стоя у обочины, он заискивающе вглядывался в
струящиеся в суетном потоке глаза прохожих, надеясь заметить в
них хотя бы мельчайшую искорку интереса. Солнце теперь висело
прямо над головой, а спешащая на базар толпа все так же
равнодушно текла мимо его вернисажа. Голод уже разорвал своими
когтистыми лапами все внутренности, и Художник, даже устав
сплевывать заливающую рот слюну, начал медленно сходить с ума.
Проплывающий мимо калейдоскоп торопливых фигур торговцев как-то
само собой сменился мешками свежайшего хлеба и фруктов, кусками
нежнейшего мяса и сыра, вместительными бутылками прекраснейших
вин и молока. Не выдержав этого соблазнительного зрелища
Художник торопливо схватил первую подвернувшуюся картину и
ринулся с ней в толпу.
-- Возьмите! Возьмите картину! За хлеб возьмите! За сыр,
за сыр отдам! Возьмите, любую возьмите, только поесть, поесть
что-нибудь дайте!
Он метался среди насмехающихся над ним торговцами до тех
пор, пока один из них грубо (- Да уйди ты отсюда!) не оттолкнул
его прочь в придорожную пыль. Художник упал, опрокинув с
десяток своих картин, а толпа сгрудилась вок-руг зло хохоча над
тем, как неуклюже он пытается поднять сразу несколько упавших
полотен. Этот смех был как последний приговор для Художника, и
душа неестественно съежилась, сжалась, безвольно поникнув. Но
тут самодовольный, сытый смех толпы как-то странно сменил свой
тембр, окрасившись злобой и истеричностью. Художник затравленно
обернулся.
Между ним и заходящейся в мерзком раже толпой стоял ужасно
уродливый и какой-то весь скрюченный карла. Он был настолько
безобразен, что, не будь на его камзоле охранного королевского
значка, толпа позабавилась бы с ним совсем иначе. А так, она
лишь обрушивала на него град насмешек и оскорблений, вдоволь
куражась над убогим. А тот, не обращая на это никакого
внимания, запрокинув голову, пристально смотрел прямо в глаза
Художника. И так был мудр и внимателен этот взгляд, проникающий
в самую душу, что Художник даже отшатнулся и закрылся рукой. И,
одновременно радуясь, тому что толпа сменила свою мишень, он
тоже засмеялся тыча в карлу пальцем.
А тот, вызвав новый взрыв хохота, грустно улыбнулся и
достав из дорожной сумы большой каравай хлеба разломил его
пополам. Смех замер, примерз к горлу Художника, и он ошалело
смотрел на здоровенный шмат хлеба протянутый ему сморщенной,
узловатой рукой.
А когда Художник молниеносным броском схватил эту краюху и
судорожно впился в нее зубами, карла развернулся и быстро пошел
прочь. Подальше от этой безумной какофонии красок окружавшей
Художника, от радостно гогочущей толпы, подальше от этого злого
и жестокого мира. Домой, скорее домой!
55. Родник
Ксюше или Девочке, которая не любила ...писать письма ...
Это поистине было чудом, -- самый настоящий Родник с
прохладной, ломящей зубы, свежайшей водой посреди бескрайней
жестокой пустыни. Палящий, немилосердный и нескончаемый
солнечный дождь выжег все своими яркими каплями, превратив эту
пустыню в край смерти и безмолвия. И лишь в одном месте этот
жестокий зной оказался бессилен перед крохотным Родничком, без
устали питающим свой скромный оазис живительной влагой. Самые
страшные и долгие засухи ничего не могли с ним поделать, и, в
конце-концов, пустыня сдалась, уступив Роднику маленький
пятачок зелени. И Родничок день за днем исправно наполнял свое
небольшое озерцо и с нетерпением ждал прихода настоящего,
живого Дождя. Дождь очень редко заглядывал в пустыню, а потому
Родничок очень хорошо научился ценить эти визиты, и, стоило
упасть на песок всего лишь нескольким его каплям, как Родничок
сразу же присовокуплял их к своим многочисленным подземным
