старые расписки, но предусмотрительный Яковлев, опасаясь, что исчезнут
все доказательства участия Гаевского в подлогах и кражах, сохранил бума-
гу, на которой рука директора оставила автограф, а именно, семь предпи-
саний для перевода денег. Эту бумагу в запечатанном конверте достойный
казначей отдал для хранения своему брату. Любопытно, что допрошенные на
судебном разбирательстве 26 свидетелей все как один охарактеризовали
господина Яковлева как честнейшего, очень религиозного человека, достой-
ного всяческого уважения. Такой репутацией Яковлев пользовался у всех
начальников, у которых служил.
Суд присяжных признал виновным и одного, и другого. Гаевского приго-
ворили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири для поселения, с ли-
шением всех прав состояния, а статского советника Яковлева постановили
сослать на житье в Иркутскую губернию с лишением его всех присвоенных
прав и преимуществ. Правда, либеральный Государь Император облегчил
участь обоим казнокрадам - Гаевского он повелел сослать на житье в Ир-
кутскую губернию с запрещением любой отлучки из места, назначенного на
жительство, в течение трех лет, а Яковлева распорядился выслать в одну
из отдаленных губерний, кроме сибирских, с воспрещением отлучки в тече-
ние двух лет.
Что и говорить - эта история авторитета Синоду не прибавила.
После трагической гибели Александра II на престол взошел Александр
III, человек, страдавший извечной русской болезнью, которую Виссарион
Григорьевич Белинский (чей папа был жуткий пьяница), определил как
"русскую болезнь непонятого одиночества". Как и большинство не столь вы-
сокопоставленных алкоголиков, Александр III был человеком добрым, с по-
нятием, а потому проблемам коррупции в государстве уделял не очень боль-
шое внимание.
Более того, именно при Александре III, отличавшемся русофильством,
начала формироваться любопытная установка: сам русский чиновник-де не
так уж плох - просто его губит доверчивость к разным "финансовым вороти-
лам", которые, как правило, были инородцами. Подтверждение этого тезиса
легко увидеть в ряде шумных "банковских процессов", потрясших Петербург
в 80-е годы прошлого столетия. Первой ласточкой стал скандал вокруг
кронштадтского коммерческого банка, основанного в 1872 году. Сначала де-
ла в нем шли неплохо, но с конца 1874 года, когда в банке сменилось
правление, начались весьма характерные неупотребления, продолжавшиеся
вплоть до закрытия учреждения в феврале 1879 года. Члены правления банка
пустились в такие спекуляции и аферы, которые требовали выпуска заведомо
подложных вкладных банковских билетов. Таких фиктивных билетов было вы-
дано на сумму более семи миллионов рублей.
А дело заключалось в следующем: ловкие дельцы стремились получать
концессии или подряды, не имея капиталов, поэтому они вступали в сговор
с членами правления банка, которые выдавали фиктивные справки о том, что
у концессионеров и подрядчиков есть деньги, находящиеся в этом самом
коммерческом кронштадтском банке. Так, например, некоему господину Суз-
дальцеву, получившему концессию на постройку железной дороги, банк выдал
вкладными билетами под ничего не стоившие векселя более четырехсот тысяч
рублей. Дальше - больше. Князь Оболенский взял подряд на поставку суха-
рей в войска, для этого требовались большие деньги, которые "нашлись"
благодаря члену правления банка некому Шеньяну, а в результате Шеньян и
Оболенский получили на руки банковские билеты безо всякого обеспечения
на сумму в 6 миллионов рублей. Без обеспечения получал ссуды и знамени-
тый господин Путилов, который умер в 1880 году, не вернув ссуду в 200
тысяч рублей. Чтобы скрыть истинное состояние дел в банке, правление
составляло фальшивые отчеты, публиковало заведомо ложные балансы в газе-
тах, ну и, конечно, платило огромные взятки - "наверх". 25 апреля 1883
года в Петербургском окружном суде начался громкий и очень долгий про-
цесс о злоупотреблениях в Коммерческом Кронштадтском банке. Любопытно,
что наказание понесли в результате лишь три бывших директора - Шеньян,
Синебрюхов и Ландгваген. Первого сослали в Тобольскую губернию, второго
в Архангельскую, а Ландвагена заключили в работный дом на два с полови-
ной года. Стоит ли говорить, что вся эта троица, безусловно виновная в
злоупотреблениях и воровстве, была лишь своеобразной "прокладкой", от
которой нити тянулись гораздо выше. Но следствие наверх не пошло.
Традицию "кидальных" банков продолжил российский торговый и комисси-
онный банк, устав которого был утвержден 22 августа 1887 года. Уже 26
июня 1893 года банк был объявлен несостоятельным должником, с убытками в
3 миллиона 70 тысяч рублей. Интересно, что среди преданных суду десяти
сотрудников банка был и подданный Великобритании Эдуард Рейн, состоявший
в должности заведующего иностранным отделением. Следствие установило,
что он под видом комиссионных операций использовал часть капиталов банка
для развития собственного "хлебного бизнеса", а также участвовал в неза-
конных биржевых сделках и попросту брал из банковской кассы наличку. Все
подсудимые, за исключением Рейна, были приговорены к различным срокам
ссылки, подданного же Великобритании отдали в исправительно-арестантское
отделение на 1 год и 4 месяца.
Следующим крупным банковским скандалом стала эпопея торгового дома
"Рафаловича и К". В 1891 году дела этого одного из самых крупных торго-
вых домов России существенно пошатнулись и на выручку ему кинулся целый
синдикат банков с государственным во главе. Господин Рафалович, пользу-
ясь полной доверенностью со стороны крупного землевладельца Дуранте,
предоставил Госбанку липовые закладные на имение этого Дуранте, причем
любопытно, что закладные подписывал не землевладелец, а сам Рафадович,
использовавший полную доверчивость, оправдывавшего свою фамилию Дуранте.
В результате сложных махинаций огромные имения землевладельца остались
за банком, а особенно трогательным во всей этой истории было то, что
весь "кидок" проходил при содействии высших должностных лиц государства
и, в частности, министра финансов Витте и члена государственного совета
Абазы. Дело в том, что Витте был личным другом семьи Рафаловичей и неод-
нократно ходатайствовал о предоставлении этому семейству ссуды. Более
того, именно при Витте в Петербурге в Европейской гостинице в номере
Александра Рафаловича переписывались заново бухгалтерские книги, состав-
лялись балансы и т.д.
Вообще, практически все коррупционные дела в Петербурге конца XIX -
начала XX в. имели интересную традицию обрываться, как только у следова-
телей появлялась информация о нитях, идущих наверх. Уже после того, как
на троне появился последний российский император Николай II, при котором
коррупция и мошенничество в высших эшелонах стали делом обыденным и даже
немножко скучным - в Петербурге была выявлена и предана суду так называ-
емая "черная банда", возглавлявшаяся неким Виктором Иосифовичем Дубец-
ким, сыном предводителя дворянства, воспитанником кадетского корпуса,
бывшим чиновником особых поручений губернатора, бывшим судебным следова-
телем. Собственно говоря, ничего такого особенного в деятельности "чер-
ной банды", занимавшейся в основном карточными мошенничествами в отноше-
нии богатых дураков, не было. Если бы не одно обстоятельство. Дубецкий
был когда-то судебным следователем и сохранил очень хорошие контакты в
правоохранительной системе, чем и пользовался всякий раз, угрожая своим
жертвам репрессиями со стороны полиции. И ведь были основания посмотреть
повнимательнее на связи Дубецкого - ан нет, никто этого делать не стал.
Высокопоставленных полицейских и судей хватали за руку при совершении
нехороших дел крайне редко. Однако ставшие все-таки достоянием гласности
дела подполковника Шафрова, Кронштадтского полицмейстера, и дело
Санкт-Петербургского мирового судьи Паталеева свидетельствуют о том, что
правоохранительная система того времени была поражена болезнью коррупции
в той же степени, как и все остальное чиновничество.
Кронштадтский полицмейстер, подполковник Шафров начинал свою службу
еще в Москве 1887 года, будучи сначала помощником участкового пристава,
а потом приставом. Интересно, что московский начальник Шафрова, полков-
ник Власовский однажды сказал командиру петербургского жандармского ди-
визиона, полковнику Модему, что Шафрова надо бы уволить, как чемпиона
среди приставов по взяткам. Тем не менее, в 1896 году Шафров назначается
кронштадтским полицмейстером. Медем выразил Власовскому свое удивление
по этому поводу, на что получил сногсшибательный по логике, ответ - дес-
кать, ему, Власовскому, неудобно выдать Шафрову "волчий паспорт", но
точные сведения о новоиспеченном полицмейстере московский обер-полиц-
мейстер предоставить может.
В Петербург Шафрова перевели еще в 1892 году, где он начал служить
старшим помощником пристава второго участка Нарвской части, откуда его
затем вышибли в январе 1894 года - по причине доказанного случая лихо-
имства. Однако уже в апреле 1896 года господин Шафров восстанавливается
на службе, получает назначение на должность кронштадтского полицмейстера
и начинает жить на широкую ногу - участвовать в кутежах, крупно играть в
карты и тратить денег столько, сколько у него просто не должно было
быть, если бы он жил на одно казенное жалованье. Простая логика подска-
зывает, что ни восстановиться на службе, ни получить неплохое назначение
без засыпания взяток наверх Шафров просто не мог... В должности кронш-
тадтского полицмейстера достойный господин Шафров, помимо неинтересных
обязанностей, предусмотренных должностной инструкцией, занимался еще и
гораздо более важными делами, а именно: присвоением денег, поступавших
на наряды полицейских чинов, кражей наградных денег у нижних чинов, зло-
употреблениями суммами, отпускаемыми на обмундирование и содержание по-
лиции и пожарной команды, а также поборами с содержательниц притонов. В
результате, количество притонов в Кронштадте резко возросло, и в этот
маленький город стали даже стекаться "мадамы из Петербурга". Господин
Шафров заботился о содержательницах, как отец о детях. Когда в одном из
притонов некоему офицеру проломили голову, полицмейстер, как ему было и
положено, закрыл заведение, но после получения взятки в тысячу рублей
открыл его снова. Кроме того, господин Шафров решил обложить своих прис-
тавов данью (например, с пристава Великопольского он требовал тысячу
рублей), а также торговал вновь открывавшимися вакансиями. Пикантно, что
военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал Макаров заявил позже, когда
дело полицмейстера все-таки дошло до суда, что, по его мнению, господин
Шафров был весьма распорядительным полицмейстером, при котором значи-
тельно улучшилось санитарное состояние города. Суд, состоявшийся в 1900
году, заслушал 169 свидетелей (вызывавшиеся содержательницы притонов
все, как одна, отказавшись от того, что давали Шафрову взятки). Суд
признал полицмейстера виновным, его приговорили к лишению всех особых
прав и преимуществ, к исключению из военного ведомства и отдали в испра-
вительно-арестантское отделение, сроком на два года. Любопытно, что в
своем последнем слове подсудимый Шафров сказал: "У меня была только одна
привилегия... эта привилегия - моя спокойная совесть".
Очевидно, такая же "спокойная совесть" двигала и Санкт-Петербургским
столичным мировым судьей надворным советником Паталеевым, который "зале-
тел" в 1900 году на совершенно пустяковом уголовном деле по обвинению
крестьянина Ильи Трушина в присвоении денег у ремесленника Александра
Дмитриева. Паталеев, ведя процесс, начал угрожать Дмитриеву арестантски-
ми ротами за якобы совершенный подлог и потребовал у бедного ремесленни-
ка триста рублей за непреследование. Если бы у Дмитриева были эти
