наверно, и впрямь стоило бы поглядеть на Луну.
- Трубочник! - кричал кто-то где-то за толпой. -
Трубочник! Самый мелкий,
самый маленький,
самый махонький,
самый мельчайший
трубочник.
- Инфузория на банане! - вполголоса предлагал вполне
интеллигентный человек и показывал всем банку, доверху забитую
инфузориями.
Меня стиснули двое. Один продавал улиток, а другой
покупал их. Я встрял между ними, и покупатель так давил меня в
спину, будто хотел просунуть сквозь нее рубль.
- Красного неона Петух уронил! - заорал кто-то, и толпа
развалилась.
Я выскочил на свободное место и чуть не упал на человека,
стоящего среди толпы на коленях. Это был Петух - знаменитый на
рынке рыбный разводчик.
- Стой! - крикнул Петух и яростно снизу посмотрел на
меня. А потом быстро пополз на четвереньках и вдруг - ах,
черт! - уткнулся носом в землю прямо у моего ботинка. Он
накрыл губами красную с золотом рыбку, трепещущую на земле. Да
ведь и нельзя хватать пальцами красного неона, только губами,
только губами, чтобы не повредить нежнейших его плавничков.
Вскочив на ноги, Петух выплюнул неона в изогнутую
стеклянную колбу. Да, это был красный неон - редкая рыбка с
притоков реки Амазонки. Три пятьдесят штука.
А в голубиных рядах и народу и голубей было полно. Голуби
- носатые, хохлатые, ленточные, фильдеперсовые, жарые -
трепыхались в садках, плетенках, корзинках, за пазухами и в
руках у продавцов и покупателей. Десять... двадцать...
пятьдесят... сто монахов хлопали крыльями, клевали коноплю,
переходили из рук в руки.
- Крендель! Здорово, Крендель! - заорал какой-то парень и
под нос Кренделю сунул кулак, в котором был зажат голубь. -
Хочешь черно-чистого?
- Крендель пришел! Монахов своих ищет!
- Моньку у него украли!
- Когда?
- Вчера?
- Моньку-то моего никто не видал? - спрашивал поминутно
Крендель.
- Пара рубликов! Пара рубликов! - тянул меня за рукав
пожилой голубятник. - Бери, пацан, не прогадаешь!
У одной клетки, где сидели как раз пять монахов, Крендель
остановился. Это были не те монахи, но хорошие, молодые,
ладные.
- Чего уставился? - сказал Кренделю хозяин,
голубятник-грубиян по прозвищу "Широконос".
- А чего? - сказал Крендель.
- А то, - ответил Широконос.
- Ладно, ладно, - сказал Крендель.
- Еще бы, - добавил я.
- Гуляй, гуляй, - сказал Широконос. - Не твои монахи.
- Подумаешь. Поглядеть нельзя.
Мы отошли было в сторону, но Широконос сказал вдогонку:
- Дурак ты, и все. Бублик.
Крендель побагровел.
- Кто бублик? - сказал он и, прищурясь, подскочил к
Широконосу.
- Моньку прошляпил - дурак. На Птичьем ищешь - опять
дурак.
- Это почему же?
- Кто ж понесет Моньку на Птичий? Здесь его каждая собака
знает.
- Куда ж тогда нести?
- Думай. Мозгами.
- Куда? - растерялся Крендель. - Не пойму куда.
Широконос презрительно посмотрел на него и сплюнул:
- В город Карманов.
Карманов. Далее везде
Крендель позеленел.
Мы и раньше слыхали про город Карманов, но как-то в
голову не приходило, что монахи могут туда попасть. А ведь в
Карманове тоже был рынок, на котором продавали все, что
угодно. Бывали там и голуби, и, как правило, такие голуби,
которые "прошли парикмахерскую".
Так уж получается на свете, что не только люди ходят в
парикмахерскую. Голубям она бывает порой тоже необходима. К
примеру, есть у тебя чистый голубь, но кое-где белоснежную его
чистоту нарушают досадные черные или рыжие перья. Значит, этот
чистый не так уж чист. Что делать? В парикмахерскую его, а
потом - на рынок.
Почти все голубятники - неплохие парикмахеры, но
встречаются среди них большие мастера этого дела. В городе
Карманове и жил, говорят, голубиный парикмахер "Кожаный". Ему
носили ворованных голубей, и он делал им такую прическу, что
родной отец не мог узнать.
- Если они в парикмахерской, - задумчиво сказал Крендель,
- хана.
- Еще бы, - согласился я.
- А ты помалкивай, - разозлился вдруг Крендель. - Тоже
мне знаток. Будешь много болтать - сам отправишься в
парикмахерскую. Вон какие патлы отрастил!
Через полчаса мы были уже на вокзале. Здесь толкалось
много народу, и мне казалось, что это те же самые люди,
которые только что были на Птичьем. Они бросили своих хомяков,
схватили лопаты, авоськи и ринулись к поездам.
- Где Бужаниновский? - кричал кто-то.
- А в Тарасовке остановится?
Дачники-огородники, с лейками, сумками, саженцами,
закутанными в мешки, толпились у разменных касс, топтались у
табло, завивались очередью в три хвоста вокруг мороженого.
"Где Бужаниновский? Где Бужаниновский?" - слышалось то и
дело.
- А в Тарасовке остановится?
- Поезд до Бужанинова, - рявкнуло под стеклянными сводами
вокзала, - отправляется с третьего пути. Остановки: Карманов,
далее везде.
Не успел заглохнуть голос, как весь вокзал кинулся на
третий путь, по-прежнему беспокоясь: "Где Бужаниновский?"
Выскочив на перрон, пассажиры наддали жару, а мы с
Кренделем ныряли то вправо, то влево, виляли между чемоданами
и узлами, стараясь первыми впрыгнуть в вагон. Но это нам никак
не удавалось: то встревал какой-нибудь чудовищный саквояж, то
братья-близнецы, поедающие мороженое, то седой полковник с
тортом в руках. Наконец мы втиснулись в вагон, в котором не
было ни капли места. Все было занято, забито, заполнено.
- Давай сумку! Давай сумку! - кричали все чуть не хором.
- Займи мне место!
- А в Тарасовке остановится?
Вдруг послышалось шипенье, двери вагона съехались,
прищемляя рукава и чемоданы, пассажиры дружно уклонились в
сторону Москвы - поезд мягко тронулся.
Пробиваться в вагон мы не стали, застряли в тамбуре. Нас
прижимали то к одной стене, то к другой и, наконец, притиснули
к остекленным дверям, на которых было написано:
НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!
На той двери, к которой прислонили меня, некоторые буквы
в надписи были стерты, и она читалась так:
НЕ СЛОН Я!
На другой половинке, к которой придавили Кренделя,
надпись читалась уже по-другому:
НЕ ПРИ СОНЯ!
Народу в тамбуре прибывало. Дверь, ведущая в соседний
вагон, то и дело открывалась. Через нее, не хуже той Сони,
лезли огородники с чемоданами.
Рядом с нами вплотную стояли два человека. Один из них
был высок, с рыжими усами под носом и в соломенной шляпе. На
плечах его висел пиджак-букле, на ногах блестели хорошо
начищенные сапоги. Второй был ниже ростом, молодой,
носатенький. На носу виднелись веснушки, меньше двухкопеечной
монеты. Усатый держал под мышкой черную папку на "молнии".
Веснушчатый нетерпеливо переминался с ноги на ногу,
покачиваясь вместе с электричкой.
Наконец он не выдержал и сказал:
- Когда?
Усатый недовольно огляделся и ничего не ответил.
- А где? - спросил Веснушчатый.
Усатый нахмурил усы, хотел что-то сказать, но посмотрел
на Кренделя и раздумал.
И только когда поезд дернулся, тормозя, и все пассажиры
уклонились в сторону города Карманова, когда зашипели двери
электрички, Усатый тихо-тихо шепнул что-то в ухо Веснушчатому.
Слов его никто бы не мог разобрать, но мы разобрали: "Жду тебя
у бочки с квасом".
Кармановский колхозный рынок
Пассажиры комом вывалили на перрон и кинулись к
переходному мосту, который стоял над железной дорогой, как
раскоряченная буква "П".
Веснушчатый сразу нырнул в толпу и растворился, а шляпа
Усатого долго маячила впереди. Река пассажиров швыряла ее, как
некую соломенную шлюпку.
Вместе с толпой мы взнеслись на переходной мост и увидели
город Карманов: красные крыши, башни монастыря и трубу, на
которой написано было - "1959", чтоб в будущем люди не
мучились, размышляя, в какую эпоху возведено это сооружение.
Кроме башен и трубы, среди кармановских крыш больше ничего не
возвышалось, скорее проваливалось, но что проваливалось, мы не
успели разобрать, река пассажиров смыла нас с моста на
привокзальную площадь.
Здесь река распалась на ручьи, которые закрутились у
продуктовых палаток, но на другом конце площади ручьи снова
слились в одно русло и ворвались в ворота, на которых было
написано:
КАРМАНОВСКИЙ КОЛХОЗНЫЙ РЫНОК
В воротах пассажиры обратились в покупателей, стиснули
нас и потащили вперед.
- Семечки! Семечки! Солнечны! Тыквенны!
Жарены!
Калены!
Подсушены!
Как солдаты, в две шеренги стояли за воротами продавцы
семечек. Прямо в нос покупателям совали они граненые стаканы,
между ног зажимали туго набитые мешки.
Семечками, клюквой, сушеными грибами и раками обрушился
на нас Кармановский рынок и пошел кидать от прилавка к
прилавку. Как щепки, болтались мы в волнах покупателей. То
прибивало нас к одному берегу, на котором были навалены кочны
капусты, холмы брюквы, курганы моркови, то к другому, на
котором понаставлено было деревянного товару: матрешки с
пунцовыми щеками, липовые ложки и половники, свистульки в
форме птенца.
Кармановская толкучка нас ошарашила. Крендель безвольно
крутился вокруг деревянных яиц. Да и то сказать: два рынка
подряд кого хочешь вышибут из седла.
Впрочем, на Кармановском рынке пихались, толкались и
отдавливали ноги куда сильней, чем на Птичьем. Но мы уж и не
видели особой разницы. Весь мир превратился в огромный рынок,
и мы не понимали, что мы сами такое - продавцы, покупатели или
просто семечки.
- Семечки! Семечки!
- Жарены!
Калены!
Подсушены!
Наконец мы попали в струю, которая принесла нас в самый
угол рынка, под башню.
Здесь пели петухи, глядели из кошелок гуси, мычали бычки.
Прямо на земле лежали индюки, связанные, как пленные туземцы.
Они раздраженно трясли сизыми бородами.
- Где индюки - тут и голуби, - оживился Крендель.
Но голубей нигде не было видно. Парень лет десяти принес
продать кошку. Кошка была пятнистая, будто корова.
- Почем? - спросил Крендель.
- Три рубля... а вправду купишь, за рубль отдам.
- Чего ты ее продаешь-то?
- Царапается, дьявол.
Кошка сидела за пазухой спокойно, прикрыв хитрые
кармановские глаза, и при народе царапаться не решалась.
- Кожаного знаешь, который голубей стрижет? - спросил
Крендель.
- Голубей? На кой же их стричь?
- Да ты сам-то кармановский? Не слыхал, что у вас голубей
обстригают?
- Не слыхал.
- С такими знаниями тебе кошку сроду не продать, - сказал
Крендель, и мы стали проталкиваться к другой башне, у которой
прямо на крыше росла береза.
Здесь под монастырской стеной на клеенках, на тряпках,
просто на земле грудами лежали дверные ручки, скобы,
подсвечники, шпингалеты, рубанки, напильники. Сидя на
корточках, покупатели рылись в железном хламе, а продавцы
стояли поодаль. Чуть не у каждого продавца на груди висело
ржавое ожерелье, составленное из английских, амбарных,
секретных, сарайных, бородатых и трехбородых ключей. На ключи
было много покупателей, их брали десятками.
Здесь же стоял человек, который продавал ошейники. На
каждую его руку, от запястья до плеча, были нанизаны самые
разные ошейники - мягкие кожаные, строгие железные, фигурные,
