первое и второе?
- Да никто ему не готовит! Кому он нужен!
- А деньги откуда берет?
- "Откуда-откуда"! - ответила Райка. - Хитит.
- Да что это вы, - сказал дядя Сюва. - Чего навалились на
человека. Он меня так за душу брал. "Березкой".
- Да тебя кто хочешь за душу возьмет.
- Ну-да! - обиделся дядя Сюва. - У меня знаешь какая
душа! Не то что у тебя. У меня душа широкая.
- Постойте! - закричала тетя Паня. - Я ведь видела. Вчера
он лазил на крышу и крутился возле голубятни.
- Крутился?
- Что-то вынюхивал под буфетом.
- Вынюхивал?! - сказал Крендель. - Что же он вынюхивал? А
ну пойдем поглядим на этого нюхаря.
- Валяйте-валяйте, - сказала Райка. - Настала пора
вывести кое-кого на чистую воду.
Крендель кивнул мне и решительно направился к третьему
подъезду. Он явно торопился. Мне казалось, что нельзя так
сразу в лоб браться за дело. Надо было разузнать, разведать,
что к чему, но Крендель уже вошел в подъезд и сразу стал
рассматривать следы.
На каменных лестничных ступеньках за долгие годы
накопилось так много следов, что ступеньки просели,
покривились под их тяжестью. Кроме следов, повсюду валялись
улики: окурки, корки апельсина, старые трамвайные билеты.
Мы поднялись на второй этаж и остановились у двери, на
которой была выведена цифра: 29. Дерматиновая обивка местами
разорвалась, из дыр высовывалась пакля махорочного цвета.
Рядом с дверью торчал из стены небольшой пропеллер, вокруг
которого по бронзовой пластинке вилась надпись: "ПРОШУ
КРУТИТЬ".
Это и был звонок в квартиру. Под ним висела бумажная
табличка: "Николай Эхо. Крутить 1 раз".
- Только приехал, а уж табличку повесил, - пробурчал
Крендель, хотел крутануть звонок, но отдернул руку.
Я внимательно посмотрел на звонок, а надо было смотреть
не на звонок, а на пол.
На полу, у самой двери, лежало голубиное перо.
Сон жильца
Жилец из двадцать девятой квартиры в этот момент прямо в
брюках лежал на кровати. Он спал, и ему снился сон, будто он
идет по переулку, а навстречу - Райка Паукова.
"Рая, я хочу мороженого", - говорит ей будто бы Жилец.
А Райка отвечает:
"Уважаемый Жилец, хочите крем-бруле?"
И вот он как будто бы начинает хотеть "крем-бруле", а
Райка говорит:
"Уважаемый Жилец, а кто вам готовит первое и второе?"
А Жилец отвечает:
"Никто. Я один на этом свете".
А Райка говорит:
"Да заходите же вы ко мне. У меня курица на газу".
А Жилец и говорит:
"Я только об этом и мечтаю".
И Райка только открыла рот, чтоб сказать Жильцу еще
что-нибудь приятное, но тут он проснулся, потому что в дверь
кто-то сильно стучал.
Жилец поднялся, накинул пиджак и, приоткрыв парадную
дверь, улыбнулся:
- А, музыканты, прошу, пожалуйста. Можете заходить.
- А чего нам заходить, - ответил Крендель. - Нам заходить
нечего.
- Вот тебе раз, - сказал Жилец. - Да заходите же, раз
пришли.
- А чего нам заходить, - повторил Крендель, проходя в
комнату. - Нам заходить нечего.
В пасмурной комнате Жильца Крендель помрачнел и был похож
сейчас на слесаря-сантехника, которого вызвали чинить
умывальник. Неприветливо глядел он на измятую кровать, на
ботинок, который стоял у кровати и на другой ботинок,
отошедший от первого на несколько шагов.
- Вот видите, - сказал Жилец. - Живу монах монахом. Один
как перст.
- Монахом? - спросил Крендель.
- Да, - подтвердил Жилец. - Монах монахом.
- Как же это?
- А так. Один в двухкомнатной квартире и во всем мире.
Так что близкого существа не имею. А ты один живешь или нет?
- Я? - удивился Крендель.
- Ты, - подтвердил Жилец.
- Не один я. Вон Юрка - брат, да мама с папой на Севере.
- Ерунда все это, - сказал Жилец, - Мираж.
- Как это так! У меня и мать, и отец, и бабушка Волк да в
школе приятели, в голубином клубе, да вон Юрка-брат.
- И Юрка-брат, и мать, и отец, а все равно один ты на
этом свете. Понимает ли тебя кто-нибудь?
- Да вон Юрка-то брат, - сказал Крендель, показывая на
меня. - Чего ж ему не понять?
- До глубины души понимает он тебя, Юрка-то брат? -
допытывался Жилец.
- А чего ж ему не понять?
Я ему головой киваю: еще бы, дескать.
- Нет, милый, - сказал Жилец. - Не понимает он тебя, и
никому тебя не понять - не только Юрке-брату.
Я и вправду ничего не понимал, а только глядел на Жильца.
Но тут Крендель, которого никто не понимает, прищурился,
подошел поближе к Жильцу и сказал:
- Где монахи?
- Какие монахи?
- Которых вы увели.
- Я? Монахов? - вскипел Жилец. - Что вы дурака валяете?!
- А это что такое, гражданин? - сказал тогда Крендель и
поднес к самому носу Жильца голубиное перо.
Жилец слегка покраснел, взял в руки перо, дунул на него и
сказал:
- Ах это! Ну, это - виноват.
Четырнадцать подушек
- Виноват, - сказал Жилец, и тут же мне стало стыдно.
Был Жилец как Жилец - Николай Эхо, и до самой последней
минуты я был уверен, что он не брал голубей. А теперь, как ни
крути, надо было посмотреть ему в глаза.
- Виноват, - повторил Жилец. - Они под кроватью.
Крендель упал на колени и заглянул под кровать.
- Что такое? - сказал он. - Здесь ничего нету.
- Как нету? - возразил Жилец, нырнул под кровать и
вытащил оттуда плоский деревянный чемоданчик.
- Что это? - вздрогнул Крендель, и глаза его расширились.
- Чемодан, - объяснил Жилец. - Вы уж меня простите
великодушно.
Он нажал большим пальцем серебряный замок, и крышка
чемоданчика открылась.
- Сожрал! - закричал Крендель. - Всех сожрал, окаянный!
В чемоданчике лежал ворох сизых, белых и коричневых
перьев.
- Всех монахов сожрал! - повторил Крендель, и слеза
покатилась по его лицу.
- Что это вы городите? Не ел я никаких монахов.
- Слопал, слопал, - твердил Крендель. - Сожрал. По глазам
вижу.
- Позвольте, - сказал Жилец, раздражаясь. - Я не ел
никаких монахов.
- А это что?
- Перья. И вообще попрошу вас не орать и разговаривать со
мной на "вы", а не то живо отсюда вылетите.
- Всех монахов сожрал, - в отчаянии повторил Крендель. -
А из перьев хочет подушку сделать!
- Подушку? - изумился Жилец, широко раскрыв свои голубые,
оказывается, глаза.
- А что ж еще? Конечно, подушку.
- "Подушку", - повторил Жилец с недоумением и затаенной
болью, сморщился, задумался, устало потер лоб. - Что ж, -
сказал он, горько усмехнувшись. - Наверно, и вправду надо бы
сделать подушку. Кому все это нужно? Зачем?
Он рассеянно прошелся по комнате, придвинул стул к шкафу,
обреченно взгромоздился на него.
- Надо сделать подушку. Вы правы, ребята.
Вздыхая, Жилец достал со шкафа четырехугольный коричневый
предмет, и вправду похожий на подушку, рукавом обтер с него
пыль и кинул сверху прямо на стол. От тяжкого удара стол ухнул
и присел.
- Вот, - сказал Жилец, - таких подушек у меня
четырнадцать штук.
Перед нами на столе лежал увесистый и пухлый, в кожу
оплетенный альбом. На обложке его золотом было вытиснено:
ПЕРЬЯ ПТИЦ ВСЕГО ЗЕМНОГО ШАРА.
СОБРАЛ НИКОЛАЙ ЭХО.
МОСКВА.
Крендель протянул к альбому руку, открыл обложку, и мы
увидели яркие, веером разложенные перья перепелок и кекликов,
удодов и уларов, сарычей и орлов. Каждое перо имело
собственный карманчик с надписью вроде: "рулевые балабана" или
"маховые буланого козодоя".
- Птицы летают и роняют перья, - говорил Жилец. - А я
хожу и собираю их, ведь каждое перо - это письмо птицы на
землю. Вот посмотрите - перо вальдшнепа. На вид скромное, но
какой цвет, какая мысль, какое благородство...
- "Какая мысль, какое благородство"! - потерянно повторил
Крендель. - А там что, в чемоданчике?
- Ничего особенного, - махнул рукой Жилец. - В основном -
сойка, свиристель. Неразобранная часть коллекции. Маховые
перья вашего монаха. Вчера подобрал у голубятни.
Крендель побелел.
- "Какая мысль, какое благородство"! - бубнил он и
пятился к двери. - Вы это... вы уж это... Простите уж...
- Еще бы, - смущался я.
- Да ладно, чего там, - говорил Жилец, - заходите еще, о
жизни потолкуем, на перья поглядим.
- Еще бы, еще бы, - твердил я, глядя на закрывающуюся
дверь.
Появление гражданина Никифорова
В переулке фонарей еще не зажгли. Сумрачно было во
дворах, темно в подворотнях.
К вечеру многие жильцы вышли на улицу поболтать, подышать
воздухом. Вдаль по всему переулку до Крестьянской заставы, по
двое, по трое, кучками, они торчали у ворот и подъездов. У
нашего дома даже собралась небольшая толпа: Райка Паукова,
бабушка Волк, а с ними знакомые и незнакомые люди из соседних
домов и пришлый народ, из Жевлюкова переулка.
Из толпы доносились обрывки слов и разговоров:
- И что ж, их прямо в рясе повели?
- Денег полный чемодан...
- Да разве они залезут в корзинку?
- Тьфу! - плюнул Крендель. - Болтают, не зная чего.
Сраженный коллекцией перьев, он увял, устало сел на
лавочку под американским кленом.
- Монахов я и новых могу завести, но такого, как Моня, на
свете нет.
- Еще бы, - сказал я.
Крендель вздохнул, обхватил колени руками, сгорбился и
сейчас в точности оправдывал прозвище. Он вообще-то был очень
высокий, выше меня на три моих головы и на четыре его. Раньше
все его звали Длинным, тогда он нарочно стал горбиться, чтоб
быть пониже, тут и стал Крендельком.
- Вот уж в ком было благородство, так это в Моне. В нем
была мысль. А как он кувыркался - акробат!
От ворот послышалась какая-то возня, толкотня, народу еще
прибавилось, послышались крики типа: "Нет, постой! Погоди!"
- Крендель! - крикнул кто-то. - Крендель, сюда!
Подозреваемого поймали!
Мы выскочили за ворота.
- Вот он! - кричала бабушка Волк. - Вот он,
Подозреваемый, - и крепко держала за рукав какого-то
гражданина, который отмахивался граблями.
- Кто ты такой? - приставал с другого бока дядя Сюва. -
Чего ты тут ходишь? Вынюхиваешь?
- Я - Никифоров, - объяснял Подозреваемый, пытаясь
освободиться. - Иду, ни к кому не прикасаюсь, и вдруг -
попался.
- Теперь тебе, милый, не отвертеться.
- Не отвертеться, - соглашался гражданин Никифоров. -
Попался я, наконец.
- Попался, попался, - подтвердила бабушка Волк и толкнула
локтем гражданина Никифорова. - Ходит здесь, вынюхивает, где
что плохо лежит.
Тут бабушка нарочно носом показала, как именно вынюхивает
гражданин Никифоров, и получилось действительно некрасиво.
- Признавайся, ты лазил в буфет?
- Лазил.
- Ну и куда монахов девал?
- Каких монахов?
- Сам знаешь каких.
- Не знаю никаких монахов, - заупрямился покладистый, в
общем-то, гражданин. - Надо же мне было зайти в этот переулок.
По всем улицам ходил - не попадался.
- Ты нам зубы не заговаривай! - сказала бабушка Волк. -
Залез на крышу, грабли свои выставил - и нету голубей.
- Ничего подобного, - снова заупрямился гражданин
Никифоров. - Не лазил я на крышу и грабли не выставлял.
- Выставлял, выставлял. Я сама видела. Залез на крышу и
давай грабли выставлять, под антенну маскироваться, - сказала
бабушка Волк и размахнулась.
Но тут Крендель мягко сказал:
- Бабуля.
- Что еще? - недовольно обернулась бабушка Волк.
- Бабуля, - повторил Крендель. - Вы же не видели, как он
на крышу лазил. Вы в лифте сидели.
