- Я вам не мешаю, дорогой сосед?
Кожаный повел глазами, смерил поэта с головы до пят, как
бы выясняя, мешает тот ему или нет.
- Пока не мешаешь, - членораздельно сказал он. - А будешь
мешать - пеняй на себя.
- Нет! Нет! - воскликнул Тибулл, деликатно замахал
руками. - Мешать я вам никак не собираюсь.
- И правильно делаешь, - заметил Моня.
- Но мне бы хотелось задать вам один вопрос, - продолжал
неугомонный Тибулл. - Вот у вас на ногах написано: "Они
устали". Интересно знать, от чего они устали?
- Слушай, Лысый, - отчетливо сказал Кожаный, - читай свои
ноги!
- Но у меня на ногах ничего не написано! - наивно
воскликнул древний поэт и, приподняв простыню, показал свои
ноги, действительно белые, как лист бумаги.
- Ладно тебе, - вмешался Тиберий. - Наплюй ты на его
ноги. Устали они, и ладно. Может, они много бегали. Почитай
лучше, что у меня написано.
Тиберий скинул простыню и повернулся к поэту спиной. На
левой его лопатке был нарисован бегун в трусах и в майке, а на
правой синели два столба, между которыми тянулась надпись:
ФИНИШ.
Тиберий шевельнул лопатками - бегун сорвался с места,
стремясь к финишу.
- У тебя это любовь к спорту, - сказал Тибулл. - А тут -
разочарование в жизни. Этим ногам уже не хочется ходить по
земле - они устали.
- Зато руки у меня не устали, - сказал Кожаный и,
шевельнув плечами, сбросил простыню.
В узловатых, покрытых якорями и черными водорослями руках
и вправду не было видно ни капли усталости. Моня поглядел
поэту в глаза, расставил в стороны руки и пошевелил жутковато
пальцами. Затем встал, проделал плечами какую-то угрожающую
гимнастику и удалился в парилку, сказавши сквозь зубы:
- Пора погреться!
- Он мне, кажется, угрожал, - чуть заикаясь, сказал
Тибулл.
- Успокойся, не обращай внимания.
- Я сейчас ему ноги переломаю! - сказал Тибулл, показывая
желание встать.
- Ни в коем случае! - вскричал Тиберий. - Нас арестуют.
- Переломаю! - упорствовал Тибулл, но Тиберий схватил его
за локти и не отпускал, пока поэт не успокоился. Наконец с
мочалками в руках они ушли в мыльный зал.
- Надо действовать, - прошептал Крендель. Он высунулся из
простыни и оглядел соседние кресла. Все они были пусты.
Перегретый, с мокрым веником на голове, дремал. - Есть план, -
сообщил Крендель.
Он вскочил и быстро прошелся по залу. Простыня болталась
на нем, как плащ на мушкетере. Секунду Крендель кружил возле
Перегретого, оглядывая его со всех сторон.
- Здорово перегрелся, - издали шепнул Крендель, подошел к
трону, который занимал Кожаный, и поглядел на него с
ненавистью, как на трон тирана.
Кожаная майка, брюки, жилет были беспорядочно разбросаны.
Особенно беспорядочно выглядели брюки, которые нагло
развалились на троне, свесив к полу пустые замызганные
штанины. Хромовые колени вздулись волдырями, а снизу из-под
брюк глядели ботинки с на редкость тупыми рылами на микропоре.
Заприметив Кренделя, брюки оскорбительно подбоченились,
кажется собираясь повернуться к нему задом. Они явно бросали
вызов.
"Ну чего тебе надо, переросток? - как бы говорили они. -
Мы для тебя коротки".
Крендель вспыхнул, схватил пустую штанину и сдернул брюки
с трона.
Брюки взвизгнули, раздулись, обхватили Кренделя, но он
поднял их на воздух, напоминая укротителя питонов. Из кармана
брюк вылетела трехкопеечная монета, брякнулась об пол и,
радостно звеня, укатилась под трон. Брюки обмякли, а Крендель
скомкал их и сунул в санитарный шкафчик, который висел на
стене.
Закрыв дверцу шкафчика, он огляделся. Кажется, никто
ничего не заметил. Мочалыч считал простыни. Перегретый
безвольно шевелил босою пяткой.
- Теперь не уйдет, - сказал Крендель. - Начнет
скандалить, а старик Мочалыч вызовет милицию. Пошли в парилку.
Пора погреться!
Пора погреться!
Крендель почти не волновался. Странное спокойствие было в
его тоне и голосе, неслыханное спокойствие, которое я бы
назвал кармановским. Я же обливался холодным и горячим,
совершенно московским потом.
- Это просто глупо, - говорил Крендель. - Быть в бане и
не сходить в парилку. Не бойся, мы же голые. Голыми он нас ни
за что не узнает.
Но мне казалось, что даже и голыми узнать нас нетрудно. Я
шел к парилке боком и немного спиной, чтоб быть на себя
непохожим.
В мыльном зале стоял пенный шум, который составлялся из
шороха мочал, хлюпанья капель, звона брызг. На каменных лавках
сидели и лежали светло-серые люди, которые мылили себе головы
и терлись губками, а в дальнейшем конце зала, у окованной
железом двери, топталась голая толпа с вениками и в шляпах.
Дверь эта вела в парилку.
Верзила в варежках и зеленой фетровой шляпе загораживал
дверь.
- Погоди, не лезь, - говорил он, отталкивая нетерпеливых.
- Пар еще не готов. Куда вы прете, слоны?! Батя пар делает!
- Открывай дверь! - напирали на него. - Мы замерзли. Пора
погреться!
- Пора погреться! Пора погреться! - кричали и другие,
среди которых я заметил Моню.
Дверь парилки заскрипела, и в ней показался тощий
старичок. Это и был Батя, который делал пар.
- Валяйте, - сказал он, и все повалили в парилку. Здесь
было полутемно. Охваченная стальной проволокой, электрическая
лампочка задыхалась в пару.
Уже у входа плотный и густой жар схватил плечи, и я
задрожал, почувствовав какой-то горячий озноб. Мне стало как
бы холодно от дикого жара.
Гуськом, один за другим, парильщики подошли к лестнице,
ведущей наверх, под потолок, на ту широкую деревянную
площадку, которую называют по-банному полок. Там и было
настоящее пекло - черное и сизое.
Падая на четвереньки, парильщики заползали по лестнице
наверх. Батя нагнал такого жару, что ни встать, ни сесть здесь
было невозможно. Жар опускался с потолка, и между ним и
черными, будто просмоленными, досками оставалась лишь узкая
щель, в которую втиснулись и Батя, и Моня, и все парильщики, и
мы с Кренделем.
Молча, вповалку все улеглись на черных досках. Жар
пришибал. Я дышал во весь рот и глядел, как с кончиков моих
пальцев стекает пот. Пахло горячим хлебом.
Пролежавши так с минуту или две, кое-кто стал шевелиться.
Один нетерпеливый махнул веником, но тут же на него закричали:
- Погоди махаться! Дай подышать!
И снова все дышали - кто нежно, кто протяжно, кто с тихим
хрипом, как кролик. Нетерпеливый не мог больше терпеть и опять
замахал веником. От взмахов шли обжигающие волны.
- Ты что - вентилятор, что ли? - закричали на него, но
остановить нетерпеливого не удалось.
А тут и Батя подскочил и, разрывая головой огненный
воздух, крикнул:
- Поехали!
Через две секунды уже вся парилка хлесталась вениками с
яростью и наслаждением. Веники жар-птицами слетали с потолка,
вспархивали снизу, били с боков, ласково охаживали, шлепали,
шмякали, шептали. Престарелый Батя орудовал сразу двумя
вениками - дубовым и березовым.
- А у меня - эвкалиптовый! - кричал кто-то.
- Киньте еще четверть стаканчика, - просил Батя. -
Поддай!
- Кожа его приобрела цвет печеного картофеля, и рядом с
ним, как елочная игрушка, сиял малиновый верзила в зеленой
фетровой шляпе. Себя я не разглядывал, а Крендель из молочного
стал мандариновым, потом ноги его поплыли к закату, а голова
сделалась похожей на факел.
От криков и веничной кутерьмы у меня забилось сердце, от
близости Мони стучало в ушах. Я схватил Кренделя за руку и
потянул по лестнице вниз.
- Давай еще погреемся, - ватно сипел Крендель, кивая
факельной головой, но я все-таки вытянул его из парилки под
душ.
Быстро обмывшись, мы вернулись в раздевальный зал и
притаились на тронах. Я волновался и только надеялся, что Моня
не сразу заметит пропажу. Но он заметил. Сразу.
Распаренный, как морковь, он вышел из парилки, глянул на
трон, и ноги его подкосились. Он упал на колени и заглянул под
трон.
- Пространщик, - шепнул он, - пропажа!
- Чего такое? - подбежал Мочалыч и, не размышляя, тоже
встал на колени, заглядывая под трон.
- Товарищи, пропажа, - шептал Моня, шевелил дрожащими
губами и стремительно натягивал кожаные трусы и жилет.
Взгляд его прыгал по раздевальному залу в поисках брюк и
вдруг наткнулся на древних римлян, которые выходили из
парилки. Подозрительная молния вылетела из его глаз.
- Где брюки, Лысый?! - крикнул Моня, подбегая к Тибуллу.
Поэт оторопел:
- Какие брюки?
- Пропажа, товарищ! - пояснил Мочалыч.
Тибулл подлетел к своему трону, схватил собственные
шоколадно-вишневые брюки, махнул ими, как вымпелами.
- Эти?! - крикнул он на весь зал. - На! Бери! На! Нужны
мне твои брюки! У меня восемь пар в гардеробе!
- А у меня знаешь сколько? - воскликнул Тиберий, не желая
отставать от поэта. - Знаешь, сколько у меня пар?
- Постойте, - влез Мочалыч. - А ботинки целы?
- Ботинки? - туповато повторил Кожаный. - Не знаю, где
ботинки.
Между тем ботинки он давно уж успел надеть. Он вообще
оделся с ног до головы, и только одной важнейшей детали не
хватало, чтоб завершить его человеческий облик.
- А знаешь, сколько у меня ботинок? - продолжал наседать
Тибулл, но Кожаный отмахнулся и вдруг подошел ко мне,
развернул пальцами простыню.
- Может, ты видал, кто взял мои брюки?
Сердце мое стукнуло в последний раз. Я высунулся из
простыни, выставил голову, как под топор палача.
"Я не знаю, кто взял ваши брюки", - хотел сказать я и не
мог. В этой истории мне была отведена только одна фраза.
Одна-единственная. А большего, как ни крути, я сказать не мог.
- Еще бы, - сказал я, и топор взлетел над моей головой.
- Подкидыш! - сказал Кожаный. - Подкидыш, собака такая!
Со свистом топор рассек воздух и отрубил мою голову.
Голова покатилась по полу в мыльный зал, но Моня ловко поймал
ее за уши.
- А ну отпусти его! - крикнул Крендель, вскакивая с
места.
- Кто? - крикнул Кожаный. - Ты? Подкидыши!
И он протянул руку, чтоб схватить Кренделя, но тут
послышался сухой и официальный голос:
- Гражданин! Ваши документы!
Прямо по плечу Моню барабанил пальцами Перегретый с
дубовым веником на голове.
Белый медведь
- Чего? - сказал Кожаный, резко оборачиваясь. - Чего
такое?
- Документы! - повторил Перегретый и сделал мизинцем
особенный жест, каким обычно требуют документы.
Кожаный окаменел. В голове его с огромной силой
столкнулись два неожиданных факта: пропажа брюк и требование
документов.
- Как же так, - сказал Кожаный, отступая на шаг, - у меня
украли брюки, и у меня же требуют документы.
На щеках его вздулись желваки, в голове метались
тревожные мысли, которые я читал примерно так: что это за
человек с веником, почему требует документы и, главное, имеет
ли право требовать их? Веник на голове говорил, что никакого
права у Перегретого нет, но, может, этот Перегретый вовсе не
Перегретый, а Переодетый и под веником - форменная фуражка?!
- Если не предъявите документов, придется вызвать
милицию, - сказал возможный Переодетый.
- Да, да, надо вызвать милицию, - подтвердил неожиданно и
Тибулл, злопамятно глядя на Моню.
- Какая милиция, что вы, ребята! - заволновался Мочалыч.
- Ботинки здесь, сейчас брюки найдем.
- Пускай покажет документы, - настаивал Тибулл. - Вот,
например, мои документы, и я могу их показать.
- Успокойся, успокойся, - оттягивал поэта Тиберий. - Не
