конечно, от Мони Кожаного и читалось так: "Меня раскололи
Скорей бодай телевизоры И рви когти".
Содержание письма настолько потрясло Похитителя, что он
чуть было не стал бодать телевизоры, совершенно забыв, что
"бодай" на Монином языке "продавай". Потрясающим, на наш
взгляд, было не только содержание письма, но и тот факт, что
письмо отослано было из Карманова два часа назад и за эти два
часа успело доехать до Похитителя. Кармановская почта, так же
как и милиция, работала поистине великолепно. Удивительным
было и то, как Моня сумел написать, зашифровать и отослать
письмо, находясь на допросе.
Не зная, что делать, Похититель схватил журнал и снова
глянул на барсуков. Мозг его в этот момент работал так
блестяще, что обнаружил восемнадцатое различие.
С яростью отбросив журнал, Похититель замер, схватился за
грудь. Он почувствовал, что в душе его рухнула гора.
"Гора! - в ужасе подумал он. - Рухнула гора!"
Похититель давно замечал, что в душе у него есть какие-то
горы. Вроде даже целый горный хребет. Они помогали жить,
укрепляли душу и хоть рушились время от времени, но в целом
хребет был крепок. А тут рухнула огромная гора типа Эверест.
Обломки ее завалили сердце, которое вдруг совершенно перестало
биться.
"Вот как, оказывается, умирают, - подумал Похититель,
судорожно пытаясь найти свой пульс. Пульса не было. - А
сердце? Бьется или нет?"
Сердце не билось и совершенно не прощупывалось. В
отчаянии Похититель каким-то образом вывернул голову и прижал
ухо к собственной груди. Сердце стояло на месте, не шевелясь.
Оно совершенно не билось, и тем не менее Похититель был жив.
Да, это было настоящее медицинское чудо: человек с небьющимся
сердцем подошел к шифоньеру, достал веревку и принялся
увязывать телевизоры.
Однако связать четыре телевизора в один узел было делом
совсем непростым. Даже человек с бьющимся сердцем изрядно бы
попотел, а Похититель ловко опутал экраны веревкой, успевая
щупать время от времени свой пульс.
Прозвенел звонок в дверь, и Похититель схватился за
сердце, но оно по-прежнему молчало, окаменев. Он подошел к
двери, заглянул в щелочку и опять ничего не увидел: за дверью
что-то серелось, а что именно, разобрать было невозможно.
- Кто там? - очень ласково спросил Похититель.
- Почта, - ответили за дверью.
Похититель открыл дверь, и тут же сердце его ударило
громом. Началось настоящее сердцетрясение, от которого рухнули
остатки душевного горного хребта, - за дверью стояли два
милиционера.
Турман и Тучерез
К вечеру мы как-то поглупели.
Я давно заметил, что люди немного глупеют к вечеру. Днем
еще как-то держатся, а к вечеру глупеют прямо на глазах:
часами смотрят телевизоры, много едят.
Вот и мы слегка поглупели. Мы глядели на Моню - и не
могли понять, кто это перед нами. А он, белокрылый, в черном
капюшончике, прохаживался по крыше и клевал крошки.
Наконец Крендель упал на колени, схватил Моню, прижал к
груди, не замечая, что к ноге великого турмана прикручено
проволочное кольцо, в котором явно светит записка. Я хотел
указать на это, но не находил подходящих слов, а "еще бы" не
годилось к случаю. Крендель записки не замечал.
- Еще бы, - сказал все-таки я.
Крендель не обращал внимания, дул Моне в нос и считал
перья.
- Еще бы, а, еще бы, - продолжил я.
Крендель высунул язык, кончиком языка стал трогать Монин
клюв. Все это выглядело довольно глупо.
- Еще бы, черт, - не удержался я. - Моньку он видит, а
записку не видит. Что ты, ослеп, что ли?
Крендель дернулся, изумленно глядя на меня, прижимая Моню
к груди.
- Еще бы тебе очки протереть, - говорил я, меня прямо
понесло. - Разуй глаза, записка у Моньки на ноге.
Крендель пугливо глядел на меня, ничего не соображая.
Тогда я взял дело в свои руки, достал записку. Вот что было
написано в ней: "Пуговица сработала. Остатки монахов, в
количестве четырех, находятся в Кармановском отделении
милиции. Куролесов".
- Какой еще Куролесов? - нервно переспрашивал Крендель. -
Откуда?
Не выпуская Моню из рук, Крендель наконец побежал к
чердаку, по черной лестнице вниз - во двор. Только у
трамвайной остановки я догнал его. И как-то особенно медленно
добирался этот трамвай до вокзала, долго-долго ждали мы
электрички. Останавливаясь то и дело, ползла электричка, и
все-таки быстро добрались мы до Карманова и поспели в тот
самый момент, когда старшина Тараканов кормил голубей
колбасой.
- Как вещественное доказательство она устарела, - говорил
старшина. - А для голубей подойдет.
- Голуби колбасу не едят, - возражал Фрезер, - им надо
зерновых культур, типа гречки.
- Все в порядке, Кренделек! - смеялся Куролесов. - Можешь
гонять своих монахов сколько угодно.
Крендель смущался и краснел, жал руку Фрезеру, то и дело
пересчитывая голубей.
- Ну, а ты-то доволен? - спрашивал меня Вася. - Что ж ты
молчишь? Ну, скажи, давно тебя не слыхали.
- Еще бы, - говорил я, вытягивая Кренделя за рукав.
В этот же вечер мы вернулись домой и еще успели погонять
голубей. Весь двор, конечно, был заполнен жильцами, многие
залезли даже на крышу, чтоб увидеть это чудо - монахов,
летающих в вечернем небе.
Вдруг со стороны Красного дома послышался пронзительный
свист. Это свистел Тимоха-голубятник. И вслед за свистом из
глубины Зонточного вырвался голубь. Белый как снег, он
стремительно прошел мимо монахов, прямо подымаясь вверх.
Это был знаменитый Тимохин Тучерез.
Завидев его, Моня оторвался от стаи и дунул следом.
Тут бешено засвистел Крендель, засунув в рот буквально
все пальцы, и я поддержал, и дядя Сюва, и Райка Паукова, и
тетя Паня ужасно засвистела со своего этажа, и даже бабушка
Волк засвистела тем самым свистом, который называется
"Воскрешение Лазаря".
А Тучерез поднялся уже высоко и все шел вверх, чуть с
наклоном, набирая высоту... Просто жалко, что не было в небе
тучи, которую он бы с ходу разрезал пополам.
Вот он встал, как жаворонок, на месте, сложил крылья и
камнем стал падать вниз.
Тут же Моня подхватился вокруг него - завил спираль.
Тучерез упал на крышу Красного дома, раскрыв крылья в
самый последний момент, а Моня перевернулся через крыло, через
голову, пролетел у самой Тимохиной головы и снова взмыл
кверху, догоняя монахов.
А солнца уже и не было видно. Хвост заката торчал из-за
кооперативного дома, фонари зажглись в Зонточном, а в небе
появились две или три звезды. Сумрачный, фиолетовый лежал
Зонточный переулок под вечерним московским небом. Сверху, с
крыши, уже и не было видно лица бабушки Волк, сидящей под
американским кленом, и дяди Сювы в окне третьего этажа. До нас
долетали только отдельные их слова:
- Сейчас бы селедочки баночной.
- Да есть у меня пара красноглазок, заходите, бабушка.
Жильцы перебегали из подъезда в подъезд, хлопали дверями,
и в окнах уже зажигался свет.
На пустыре опять горели овощные ящики, и возле огня виден
был какой-то кривой силуэт с граблями в руках. Он то взмахивал
граблями, как будто гоняя ворон, то вскидывал их на плечо
наподобие винтовки, то шарил ими в огне. Переломивши грабли об
колено, он бросил, наконец, их в костер и долго сидел на
корточках, глядя, как сгорают они.
За Красным домом на Крестьянской заставе вспыхивали фары
троллейбусов и автомашин, из метро вылезали на площадь
разноцветные человеческие тени, рассыпались в разные стороны и
редко какая-нибудь их них поворачивала в наш переулок.
- Опять она повесила курицу между дверями, - послышался
сердитый голос. - Да купи же ты холодильник.
- Не твое дело, - отвечала Райка, - куда хочу, туда
вешаю. Отцепитесь от меня.
Райка подошла к окну, полила из лейки зеленый лук,
выглянула во двор, но никого не было уже видно во дворе - ни
бабушки Волк, ни дяди Сювы. И Жильца из двадцать девятой
квартиры не было видно.
Скучный сидел он дома и перебирал перья - красные и
золотые, скромные и многоцветные.
"Что в них толку, - думал он. - Взлететь они мне не
помогут".
Жилец вспомнил было сон про Райку Паукову, но тут же
подумал:
"Какая такая Райка? Эта грубая женщина?! Да она даже
улыбнуться не может. Только грубит".
Жилец захлопнул альбом, кинул его на шкаф, надел пиджак и
вышел на улицу.
Мрачный-мрачный постоял он под американским кленом,
вздохнул и пошел за ворота.
"Не жилец я на этом свете", - думал Жилец.
Мрачный-мрачный шел он по переулку, шел и шел и не
оглядывался назад. А зря не оглядывался, потому что следом за
ним шла Райка Паукова и улыбалась, как умела.
* ДОКУМЕНТЫ И ПРИЛОЖЕНИЯ К ПОВЕСТИ "ПЯТЬ ПОХИЩЕННЫХ МОНАХОВ" *
Отрывок из беседы старшины Тараканова и Мони Кожаного
- Итак, гражданин Кожаный, с алмазами все ясно. Осталось
выяснить последний вопрос: где вы взяли мешок?
- Сшил.
- Из каких материалов?
- Из кожаных.
- А где вы, интересно, взяли так много кожи?
- С детских лет собирал старые перчатки.
- С какой целью?
- Для производства мешка.
- Итак, вы сшили мешок из старых перчаток. Вы работали
один?
- Я только шил, а кроил Сопеля.
- Посмотрите внимательно. Узнаете ли вы какой-нибудь из
этих мешков?
- Эти мешки мне не знакомы.
- А вот этот, сшитый из замшевых варежек?
- Ах, этот. Этот я кроил, а шил Сопеля.
- Откуда вы взяли так много замшевых варежек?
- "Откуда, откуда"!.. Сами знаете...
- Да, мы знаем это, гражданин Кожаный. Знаем и многое
другое. Знаем, что вы собирались шить мешок из кожаных
кепок... но не вышло... Признаете себя виновным?
- Признаю.
Список вещественных доказательств по делу "Мешок"
1. Алмазы . . . . . . . . . . . . . . . . . . мешок.
2. Мешок . . . . . . . . . . . . . . . . . . один.
3. Лошадь . . . . . . . . . . . . . . . . . . чугунная.
4. Сундучок с музыкой . . . . . . . . . . . . потайной.
5. Винтовка духовая . . . . . . . . . . . . см. примечание.
Примечание. Из винтовки стреляли алмазами во время похищения с
четвертого этажа одного дома на пятый другого дома и точно в
мешок.
Загадочный рисунок, зашитый в воротник рубашки Барабана
Примечание. Следователем было установлено, что на рисунке
изображено дерево. Не ясно было происхождение полосочек,
торчащих из-за ствола. После долгих запирательств Барабан
сознался, что рисунок был прислан Моней и означал следующее:
"Не ходи в лес, там Тараканов".
Последняя запись в "краткой описи преступных деяний" Похитителя
...Корабль моей жизни дал сильную течь. Ударился дном об
скалу закона. Руки не удержали штурвала судьбы...
Сидел спокойно, искал различия в барсуках и вдруг как
осенний листок оторвался от ветки родимой и упал на сырую
землю.
Озеро моей жизни оковано теперь холодным льдом
наказания...
Я шел по грязной дороге преступлений... Зачем?!
Зачем мне четыре телевизора?! Зачем? Хватило бы и двух, в
комнате и в кухне, обычный и цветной. А теперь только сердце
плачет в груди...
Сердце мое! О сердце мое! Прошу тебя, не плачь! Не плачь,
слышишь?.. Нет, не слышит... Плачет... Тонет корабль... вот
уже трюм затопило... слышится команда "К насосам!"... Плачет,
плачет сердце!!!
Ну что ж ты плачешь, родимое?! Сожми зубы, прошу тебя,
сердце, сожми... Горемыка ты мое!.. Возьми себя в руки,
сердце, ведь тебе еще много стучать...
