крыше "Правды". И сегодня опять! Разве не было войны и всего, с нею связанного?
"Что это там такое написано, сынок?" - раздается за нашей спиной дребезжащий
старческий голос.
Андрей отрывает глаза от светящихся букв. Рядом с ним стоит дряхлый старик. На
нем домотканный зипун неопределенного цвета. Всклокоченная рыжая бородка
обрамляет румяное старческое лицо, откуда поблескивают не по годам живые глаза.
Из под старого картуза висят пряди длинных волос. Старик стоит слегка сутулясь,
заложив руки за спину. Среди окружающей нас суеты центра Москвы он кажется
пришельцем из другой эпохи. Теперь таких можно встретить лишь на картинках, да
еще в глухих деревнях.
"Слаб я глазами стал, сынок, да и грамоте не учен," - как будто извиняясь
бормочет старик. - "Сделай милость - прочти темному человеку что там сказано."
Он говорит с Андреем так, как это принято у простых людей при обращении к
вышестоящим - с уважением и подкупающей искренностью.
"Что-же ты, отец, грамоте не научился?" - с улыбкой говорит Андрей, тронутый
видом и просьбой старика.
"К чему нам, простым людям, грамота," - рассуждает тот, переминаясь с ноги на
ногу. - "На то есть ученые люди, чтобы все понимать."
"Ты сам, отец, откуда будешь?" - подделывается Андрей под крестьянскую речь.
"Мы люди подмосковские," - отвечает старик протяжно - "Наша деревня шестьдесят
километров отсюда."
"Сына навестить приехал?" - спрашивает Андрей.
"Нет, сынок," - качает головой старик. - "За хлебом приехал."
"Что-же у вас на деревне - хлеба нет?"
"Нет сынок. Хлеб весь сдали. Теперь вот картошку со своих огородов возим на
рынок продаем, а на эти деньги хлеб покупаем."
"Почем сейчас хлеб на базарах?" - интересуется Андрей.
"Семьдесят рублей кило, сынок."
"А государству почем сдавали?"
Старик переминается с ноги на ногу, вздыхает и нехотя говорит: "По семь
копеек..."
Наступает неловкое молчание. Мы делаем вид, что забыли о первоначальной просьбе
старика прочесть ему светящиеся буквы, и идем дальше. Через несколько шагов мы
останавливаемся посреди площади перед острым гранитным обелиском, по сторонам
которого прикреплены бронзовые доски. Раньше я десятки раз ходил по этому месту,
но только сегодня гранитный обелиск привлекает наше внимание. Мы с Андреем
подходим ближе, пытаясь разобрать в сумерках выгравированные на досках бронзовые
надписи.
"Скажи мне, сынок, хоть про что тут говорится?" - опять звучит знакомый
старческий голос. Старик в картузе как тень стоит за нашей спиной, смиренно
переминаясь с ноги на ногу.
Улыбка скользит по лицу Андрея, когда он возвращается глазами к обелиску,
намереваясь исполнить на этот раз просьбу старика. Он медленно читает вслух
первые слова, затем замолкает и молча пробегает взглядом по рядам бронзовых
букв. Углы рта его постепенно опадают, между бровей ложится глубокая складка.
"Что-же ты, сынок?" - сочувственно бормочет в бороду старик. - "Али там не по
русски прописано..."
Андрей молчит и избегает смотреть в сторону старика. Я следую его взору и читаю
неясные в сумерках позеленевшие буквы. Это выдержки из конституции СССР, права и
свободы граждан Советского Союза. Голодная и оборванная Москва, жалкий
крестьянин, приехавший в Москву за хлебом - и бронзовые обещания земного рая. Я
понимаю почему замолчал Андрей, почему помрачнело его лицо.
Когда мы уходим от памятника, Андрей говорит сквозь зубы: "Сначала эти
инвалиды... Теперь этот старик... Называет меня сыном, а я должен читать ему
насмешку." Некоторое время мы идем молча. Когда я думаю, что Андрей уже забыл о
встрече у обелиска, он снова бормочет в пол голоса: "Во время войны эти ребята
со мной вместе кровь проливали. Такие старики мне свой последний кусок хлеба
отдавали. А теперь..."
На следующий день, это была суббота, мы решились, наконец, разыскать и навестить
Галину. Из писем наших общих знакомых я знал, что она работает в должности
инженера-химика на одном из московских заводов. Когда Андрей позвонил по
телефону в заводоуправление, ему ответили, что Галина не числится больше в
списке служащих завода, и отказались дать какую-либо более подробную информацию.
Наведя справки в адресном столе, мы к нашему удивлению получили адрес,
находящийся в пригородной местности в часе езды на электричке.
Солнце начинало клониться за верхушки соснового леса, когда мы с Андреем
постучали в двери сколоченного из бревен домика в дачном поселке неподалеку от
железной дороги. Поселок утопал в сыпучем песке, из которого тянулись кверху
голые стволы чахлых сосен. Открывшая нам дверь пожилая неряшливо одетая женщина
окинула нас недружелюбным взглядом, молча выслушала наши слова и так-же молча
указала рукой на шаткую лестницу, ведущую на второй этаж. Андрей пропустил меня
вперед, чтобы я не мог видеть его лица. По звуку его шагов и по тому, как он
тяжело опирался на дряхлые трясущиеся перила, я чувствовал как много значит для
него эта встреча. Мы медленно поднимались по скрипучим ступеням, с недоверием
оглядываясь кругом.
Наверху на площадке лестницы развешено для просушки мокрое белье. На
подоконнике, вперемежку с грязными тряпками, громоздятся закопченные кастрюли.
Худая облезлая кошка, пугливо оглядываясь, прыгает при нашем приближении в окно.
Непригляден замок, где ютится сегодня наша принцесса.
Перед нами дощатая дверь на заржавленных петлях. Из щелей между досок торчат
куски ваты. Я нерешительно берусь за разболтанную ручку и стучу.
За дверью раздаются шаркающие шаги. Кто-то толкает дверь изнутри. Ветхое
сооружение шатается на петлях, скребет по досчатому полу, медленно отходит
назад. На пороге в пролете двери стоит женщина в простеньком платье и стоптанных
туфлях на босу ногу.
Женщина вопросительно смотрит в неясный свет на лестнице, как-будто удивляясь
кто к ней может придти. Затем она различает фигуры в военной форме и удивление в
ее глазах сменяется испугом. Тот-же молчаливый испуг застыл на ее полуоткрытых
губах.
"Галина!" - тихо произносит Андрей.
Лицо молодой женищины в пролете дверей заливается густой краской. Она делает шаг
назад. "Андрей!" - срывается с ея губ подавленный крик. В этом всплеске чувств
смесь неожиданной радости, девичьей стыдливости и еще что-то неуловимо
печальное. Она часто и прерывисто дышит, как будто ей не хватает воздуха.
Андрей избегает смотреть по сторонам. Он старается не видеть нищенского
убранства полупустой комнаты, старается не замечать старенького платья на плечах
Галины и ее порванных туфель. Он видит только до боли знакомое лицо любимой
женщины. Весь мир уходит в небытие, утопает в глубине ее глаз.
Как часто в эти долгие годы мечтал Андрей о глазах, любимой. В снегах и туманах,
в крови и пожарах, шагая по трупам, он шел к этой встрече. И вот теперь глаза
любимой медленно ласкают Андрея с головы до ног. Молодая женщина скользит взором
по золотым погонам с синим кантом и майорской звезде на плечах Андрея, по ярко
малиновому околышку над лакированным козырьком фуражки. Ещё раз ея глаза, не
доверяя самим себе, возвращаются к нарукавному знаку МВД и затем смотрят в лицо
стоящего перед ней офицера.
"Галина!" - как во сне повторяет Андрей и протягивает вперед обе руки.
"Григорий, закрой, пожалуйста, дверь!" - произносит Галина, как будто не замечая
Андрея и не слыша его слов. Голос ее звучит как чужой, глаза потухли, лицо
похолодело. Она избегает встречаться взором с Андреем и, не говоря ни слова,
подходит к открытому окну в другом конце комнаты.
"Галина, что с тобой?!" - нервно спрашивает Андрей. - "Почему ты здесь..? В
таких условиях..?"
За окном бесшумно кивают колючими лапами облезлые сосны. Косые лучи заходящего
солнца бросают длинные тени по досчатому полу комнаты. Дыхание воздуха шевелит
пушистые пряди волос на голове молодой женщины у окна.
"Расскажите лучше что-нибудь о себе..." Галина избегает обращаться к нам по
имени. Видно, что эта встреча и наше присутствие для нее мучительны.
"Галина! Что с тобой?!" В голосе Андрея звучит поднимающаяся тревога.
Некоторое время в комнате царит молчание. Затем Галина поворачивается к нам
спиной и, глядя в окно, почти неслышно произносит: "Я уволена с работы... и
выселена из пределов Москвы."
"Почему?!"
"Я - враг народа..." - звучит тихий ответ.
"В чем дело?!"
Снова молчание. Затем как шелест ветра за окном: "Потому что я любила моего
ребенка..."
"Ты замужем?" - голос Андрея захлебывается беспредельным отчаянием человека,
услышавшего свой смертный приговор.
"Нет..." - тихо роняет Галина.
"Так это... Это-же не так плохо, Галя" - страх в дрожащем голосе Андрея
сменяется облегчением. В нем мучительная борьба чувств - прощение, просьба,
надежда. Снова в комнате повисает тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием
Андрея.
"Посмотри!" - молодая женщина медленно кивает головой на маленькую фотографию,
стоящую на столе. Глаза Андрея следуют ея взору. Из простенькой деревянной рамки
навстречу майору Государственной Безопасности Союза СССР улыбается человек в
форме немецкого офицера.
"Это отец моего ребенка," - звучит голос девушки у окна.
"Галина... Я ничего не пойму... Расскажи в чем дело..." - дрожа всем телом,
Андрей бессильно опускается на стул.
"Я полюбила этого человека, когда наш город был под оккупацией," - едва слышно
отвечает молодая женщина, снова повернувшись к нам спиной и глядя в окно. -
"Когда немцы отступили, я прятала ребенка. Кто-то донес. Ну, а дальше ты сам
должен знать..."
"Где-же ребенок?" - спрашивает Андрей.
"Его у меня забрали," - горло Галины перехватывает судорожная спазма. Ея плечи
беззвучно вздрагивают. Так плачет человек, когда у него нет слез.
"Кто взял?!" - в голосе Андрея прорывается угроза.
"Кто?" - Как эхо звучит ответ Галины. - "Люди в такой-же форме, как и ты!"
Она поворачивается к нам лицом. Теперь это не хрупкая и ласковая девушка первых
дней нашей юности. Перед нами женщина во всем величии своей женственности.
Женщина, потерявшая своего детеныша.
"А теперь прошу тебя оставить мой дом..." - Галина в упор смотрит на неподвижную
фигуру Андрея. Тот согнувшись, как под ударами кнута, сидит на стуле и
бессмысленно смотрит в дощатый пол. Плечи его повисли, глаза лишены выражения,
жизнь ушла из его тела.
За окном догорает оранжевое солнце. Бесшумно качают ветвями пыльные сосны. Лучи
солнца озаряют трепетным ореолом пушистые волосы женщины в пролете окна, они
ласкают ее горделиво откинутую голову, неясные очертания шеи, хрупкие плечи под
стареньким платьем. Это сияние оставляет в тени нищенское убранство полупустой
комнаты и все низменные следы человеческой бедности. У окна, ласкаемая лучами
солнца, стоит женщина, еще более далекая и еще более желанная, чем когда-либо.
На стуле посреди комнаты, сгорбившись и дрожа всем телом, сидит живой труп.
"Галя... я попытаюсь..." глухо говорит Андрей. Он сам не знает на что можно
надеяться и умолкает.
"Нам не о чем больше разговаривать," - тихо и твердо произносит Галина. Ея глаза
неподвижно устремлены на поблескивающий в последних лучах солнца знак МВД на
рукава когда-то любимого человека.
Андрей тяжело поднимается на ноги, беспомощно оглядывается по сторонам. Он
невнятно бормочет, протягивает вперед руку, то-ли прося чего-то, то-ли прощаясь.
Галина смотрит в сторону, не замечая протянутой руки. Так продолжается несколько
томительных мгновений.
Осторожно, как в присутствии покойника, я первый покидаю комнату, где Андрей
надеялся найти свое счастье. Андрей выходит следом. Как слепой держась за стену,
он спускается по лестнице. Его лицо посыпано пеплом, с губ срываются несвязные
слова. Глухо отдается звук наших шагов по скрипучим ступеням.
Мы идем назад к станции. Над нашими головами шумят иглами сосны. Ноги вязнут в
сыпучем песке. Бессмысленный шепот вверху - и тянущая тяжесть внизу. А между
голыми стволами пусто. Так-же пусто в глазах и на душе майора Государственной
Безопасности Андрея Ковтун.
Когда мы сидим в поезде электрички, Андрей стеклянным невидящим взором смотрит в
окно и упорно молчит. Я пытаюсь разговором отвлечь его мысли в сторону. Он не
