Успеваемость в старших классах школы Карлсхорста понизилась по сравнению с
учебой в СССР, зато прогулы пропорционально повысились. Улучшились только
отметки по немецкому языку, чему дирекция школы не особенно радовалась. Это было
доказательством контакта с немецкой средой и могло иметь неприятные последствия
для дирекции.
Комендантские патрули вылавливают школьников Карлсхорста из темноты берлинских
кинотеатров, куда они предпочитают ходить в учебное время. Немецкие кинофильмы
их интересуют больше, чем история Парижской коммуны и уроки по изучению
Сталинской Конституции. Обыск, произведенный в партах школьников старших
классов, обнаружил переписанные от руки листки с запрещенными стихами Сергея
Есенина и аморальные куплеты Константина Симонова, ходившие по рукам солдат во
время войны. "Нажимай на все педали - спишет все вой-на-аа..!" Видно война не
списала, а еще пишет свой послевоенный счет молодежи.
В довершение всего госпиталь СВА доложил Начальнику Штаба о нескольких
зарегистрированных случаях венерических заболеваний среди школьников старших
классов. В госпиталь была доставлена шестнадцатилетняя школьница с тяжелым
кровотечением в результате неудачного аборта. Несколько месяцев в госпитале
боролась между жизнью и смертью другая школьница, почти ребенок, после
безуспешной попытки отравления светильным газом на почве неудачной любви.
Все это вместе взятое привело к созыву чрезвычайного совещания в кабинете
Начальника Политуправления, где было решено принять радикальные меры по
улучшению коммунистического воспитания советской молодежи в Германии. Самым
действенным было признано испытанное лекарство ото всех болезней - ввести в
школах дополнительные часы по изучению "Краткого Курса Истории ВКП(б)" и
специальные часы по детальному ознакомлению школьников с детскими и юношескими
годами вождей мирового пролетариата - Ленина и его верного друга, соратника и
ученика Иосифа Виссарионовича Сталина. Попутно было принято решение о
возможности отправки неисправимых грешников в Советский Союз. До сего времени
это наказание распространялось только на взрослую часть населения Карлсхорста.
Хотя кинотеатр "Капитоль" теперь закрыт для немецкой публики и там показываются
только сугубо идеологически выдержанные советские фильмы, хотя трамвайную
остановку и перенесли подальше от Карлсхорста, все равно - яд послевоенной
Германии просачивается сквозь заборы и шлагбаумы берлинского Кремля. Все это
пахнет атмосферой "Дневника Кости Рябцева" и "Собачьим переулком", наделавшими
много шума в педагогических кругах в 20-х годах. Тогда молодежь находилась в
духовном тупике или на идеологическом распутье, когда старые идеалы были
втоптаны в грязь, а новые еще не были созданы. Чем это можно объяснить теперь?
"Молодежь - это барометр нашей Партии", - сказал в свое время Троцкий. Он сказал
это по отношению к Комсомолу, но его слова имеют более широкое значение.
Молодежь - это барометр народа. Стрелка барометра после войны пошатнулась. На
что она показывает?!
2.
"Ну, как - понравилось?"
"Да. Своеобразная вещь!"
"Спора нет - действительно шедевр..."
В темноте сплошной человеческий поток несет нас через задний выход из зала
кинотеатра Офицерского Клуба в Карлсхорсте. Невидимые люди на ходу обмениваются
мнениями о картине.
Сегодня Надя, секретарь Парторга Управления Промышленности поразила всех своей
вежливостью. Она обошла поочередно все комнаты и раздала каждому билеты в кино.
Даже любезно спрашивала кто сколько билетов желает. Обычно билеты в кинотеатр
достать не так просто. Когда у кого-либо появлялось желание пойти в кино, то
приходилось заранее звонить Наде по телефону с просьбой заказать билеты.
"А, Наденька, солнышко ясное! Что там сегодня за картина?" - спросил я, тронутый
таким необычным вниманием.
"Очень хорошая картина, Григорий Петрович. "Клятва"! Вам сколько билетов?"
"А-а! Клятва?!" -произнес я с уважением. - "Тогда давай два".
Об этой картине много писали в советских газетах, превознесли ее до небес как
новый шедевр подлинного киноискусства. Хотя я и отношусь критически ко всяким
шедеврам, но пойти все-таки решил. Вокруг картины создавалась такая назойливая
слава, что не посмотреть ее было бы просто опасно.
После пяти минут пребывания в зале, мы с капитаном Багдасарьяном не столько
смотрели на экран, как на часы. Уйти из зала было бы самоубийством, а
смотреть...
"Пойдем выйдем - вроде в уборную", - шепчет Багдасарьян.
"Сиди лучше, смотри ради научного интереса", - успокаиваю я его.
Если в довоенных советских фильмах наряду с Лениным усиленно выпячивалась фигура
Сталина, то в "Клятве" Ленин служит только декорацией. Крестьяне, узнав о
тяжелой болезни Ленина, приходят из далеких деревень в Горки. Оказывается они
пришли в Горки специально затем, чтобы со слезами на глазах умолять Сталина быть
ихним Вождем. На целом километре пленки они клянутся ему в верности.
Я тоже клянусь. Клянусь, что еще никогда в жизни, даже в довоенные годы, не
видел такой глупой, грубой и нахальной стряпни. Сам фильм и вся шумиха вокруг
него не случайны. Недаром уже несколько месяцев в нашем клубе перестали
показывать заграничные фильмы.
"Знаешь, что все это значит?" - говорит капитан Багдасарьян, когда мы идем
домой. - "Это значит - цурюкк!"
"Клятва" - это же не искусство", - продолжает он. - "Заграницей такую вещь
покажи, так люди подумают что все русские действительно дурачки".
"У них тоже дрянных картин хватает", - пытаюсь я успокоить расходившегося
приятеля.
Те немногие заграничные фильмы, которые показывались в СССР, были действительно
шедеврами мирового киноискусства. Конечно, показ этих фильмов был только
кратковременной уступкой каким-то высшим интересам и всегда соответствовал
зигзагам советской внешней политики.
Благодаря этому у советских людей создалось преувеличенно восторженное мнение о
заграничном киноискусстве. Попав в Берлин, мы имеем богатую возможность досыта
насмотреться кинопродукцией всех держав. Нередко мы до слез смеемся после
просмотра душераздирающего американского боевика, где больше выстрелов, чем
разговоров, где кровь течет рекой с экрана прямо в зал, и где невозможно понять
кто, кого и за что, собственно, убивает. Характерно, что эти фильмы не
доставляли удовольствия даже простым русским солдатам, если уж позволить себе
говорить у вкусах "плебса".
Недалеко от Карлсхорста, в Кепенике, находится кинофабрика "Кодак". Как-то
некоторые сотрудники СВА, находящиеся в деловом контакте с этой фабрикой,
пронюхали, что там есть зал для закрытого просмотра кинокартин и богатые
возможности пользоваться архивами всей европейской кинопромышленности. Они
отнеслись к своему открытию с подобающей осторожностью и ревниво хранили
заманчивую тайну, втихомолку наслаждаясь созерцанием запретного мира за все
тридцать лет назад. Но в мире нет ничего абсолютного, в том числе и абсолютных
тайн. Под страшным секретом с торжественной клятвой молчать до гроба тайна
"Кодака" ползла по Карлсхорсту.
Вскоре закрытые просмотры у "Кодака" стали неофициальным клубом для многих
сотрудников СВА. Там можно было увидеть все документальные и художественные
фильмы, которые после капитуляции были запрещены для демонстрации даже немецкому
зрителю. Там мы громко "возмущались" при демонстрации европейских фильмов
антисоветского содержания, показ которых мы сами-же заказали дирекции "Кодака" с
целью "технического просмотра". Фильмы эти по существу были безобидны, в
некоторой мере наивны. Но они в какой-то мере отражали взгляд Европы на
Советскую Россию. Нас интересовало смотреть на свое собственное изображение
глазами окружающего мира. В этом было своеобразное удовольствие. Кроме того было
приятно ощущение свободы, сознание, что мы смотрим "запрещенную" вещь.
Как это ни странно, но немецкие кинофильмы нравятся русским больше, чем какие
другие. Если сравнить музыку, литературу, кино искусство, - эти духовные
проявления жизни нации, - то немецкая душа более понятна русским, чем все
остальное. Здесь чувствуется та же сентиментальность, легкая грусть, поиски
глубинных причин явлений. Недаром Достоевский пользуется в Германии большим
успехом чем среди русских, а "Фауст" был и остается коронным номером на русской
сцене.
Часто приходится слышать, как русские оживленно дискутируют о немецком кино и
театре. Бросается в глаза необычайный для советского человека интерес к деталям,
фактам, самим артистам. Здесь есть о чем спорить. О "Клятве" спорить не
приходится.
"У них искусство пассивное, а у нас - активное. У них искусство показывает, а у
нас - приказывает", - говорит капитан Багдасарьян. - "Ты "Суд Народов" видел?"
"Да".
"Ну как?"
"Сильная вещь".
"Я ее недавно смотрел в американском секторе. Они дали совершенно другой монтаж
под названием "Нюренберг". Та-же самая тема, а никакого впечатления".
В свое время мы видели в нашем Офицерском Клубе документальный фильм по
материалам Нюрнбергского Процесса. Фильм был смонтирован исключительно искусно.
Кадры из боевой кинохроники переплетались со сценами из зала Суда, в темноте
звучала зловещая текстовка в чтении Хмары. Когда мы сидели в кинозале - у нас
сжимались кулаки, когда мы вышли из кинотеатра, то хотелось взять в руки автомат
и косить всех немцев подряд. Таково было колоссальное впечатление от фильма.
Этот же материал в американском монтаже "Нюрнберг" был абсолютно безобиден, это
была только холодная хроника.
Мы пришли на квартиру Багдасарьяна. Под впечатлением только-что просмотренного
фильма у нас завязывается разговор на тему о пропаганде с помощью средств
искусства.
"Американцам еще сто лет учиться надо как из черного белое делать", - лениво
потягивается капитан, снимая китель.
"Припечет, так тоже научатся", - говорю я.
"За один день тут ничего не сделаешь. Массы нужно воспитывать годами".
"А чего ты, собственно, за американцев болеешь?" - спрашиваю я.
"Да просто так - с точки зрения абсолютной справедливости".
"Кого она интересует - эта справедливость? Прав тот, кто силен. А справедливость
- это сказки для простачков".
"Ставлю Вам пятерку по диамату", - иронически замечает капитан.
"Англичане снова подготовляют "Анну Каренину", - говорит он, показывая на один
из журналов - "Ее уже наверное десятый раз заграницей кинофицируют. А наши эту
вещь еще ни разу на экран не поставили. Очередь не дошла. То Петра Великого
изнасилуют, то Ивана Грозного в голубку перекрасят".
"Что ты хочешь? Государственные интересы..." - пытаюсь возразить я.
Перед войной советская кинематография подняла подозрительную возню вокруг
кинофикации исторических личностей русского прошлого. Сначала к удивлению
зрителей Петр I предстал на экране не тираном и "эксплоататором", а великим
государственным деятелем. Затем еще больше шума, кончившегося прямым скандалом,
наделала постановка Ивана Грозного. Даже для привыкших к фальсификации советских
сценаристов и режиссеров заказ Политбюро оказался не под силу. Первый вариант
подвергся резкой критике и был снят с экрана. Это было еще не так удивительно,
такая судьба постигла уже не первый фильм. Удивительно было то, что приказали
фильм переделать заново. Такая же история произошла с постановкой "Ивана
Грозного" на сцене Московского Малого Театра. После первого спектакля весь
руководящий персонал был разогнан, подвергся репрессиям и... был снова дан
приказ - переделать заново.
Загадка нашла свое объяснение, когда на закрытых собраниях партактива лекторы ЦК
ВКП(б) безо всякого смущения объявили: в иностранной печати часто проводятся
исторические параллели между днями царствования Ивана Грозного и эпохой
сталинской России. Теперь все понятно - поскольку нельзя изменить настоящее, то
нужно постараться фальсифицировать прошлое. Надо еще заметить, что ни в какой
"иностранной печати" эти параллели не проводились. Они сами созрели в
воспаленном мозгу Политбюро.
Двадцать пять лет советские учебники истории или вообще молчали о Грозном или
упоминали его царствование, как пример самого зверского и кровавого абсолютизма.
