комнаты, замыкая дверь на ключ. Наш разговор прерывают частые телефонные звонки.
"Хорошо!" - говорит наконец Андрей. - "Но я тебя прошу... Не думай при этом
ничего обо мне..." Он снимает трубку телефона и звонит в одну из соседних
комнат: "Товарищ капитан, что у Вас нового по делу 51-В?" Он выслушивает рапорт,
затем говорит: "Все по старому? Хорошо. Вызовите его на допрос. Я приду к Вам
еще с одним офицером".
Мы спускаемся этажом ниже. Здесь уже нет ковров по коридорам. Стены, окрашенные
серой масляной краской. Двери с номерами. Здесь рабочие кабинеты следователей.
Мы заходим в одну из комнат. За письменным столом лицом к дверям сидит капитан с
пехотными погонами. Над столом тот-же портрет, что и в кабинете Андрея. Андрей
кивком головы отвечает на приветствие, затем проходит к дивану, стоящему у
стены, и молча углубляется в папку следствия. Я так-же молча сажусь на другом
конце дивана.
Стук в дверь. Сержант в зеленой фуражке рапортует: "Заключенный 51-В по Вашему
приказанию, товарищ капитан!" Следом на пороге появляется темная фигура со
скрещенными на спине руками. Второй конвойный закрывает дверь.
"Ну! Как дела, Калюжный?" - приветливо спрашивает капитан.
"Что..? Давно меня не видел, собака..?!" - раздается хриплый клокочущий голос. В
нем смесь бесконечной ненависти и презрения, затаенная боль и смертная тоска. И
все это покрывают звучащие из глубины души вызов и угроза. Таким голосом говорят
люди, которые уже простились с жизнью и желают только одного - продать свою
жизнь подороже.
Заключенный, покачиваясь из стороны в сторону, подходит вплотную к столу и
останавливается. Ноги, ища опоры, широко расставлены в стороны. Голова
неестественно вывернута на бок. Руки за спиной скованы наручниками. К наручникам
МВД прибегает обычно в случае смертников или особо опасных заключенных.
Крупная мускулистая фигура в обрывках военного обмундирования. Крутые слегка
сутулые плечи. Характерная фигура молодого рабочего от станка. Настольное
"солнце" освещает только нижнюю часть туловища заключенного, оставляя все
остальное в тени.
"Ну как - вспомнил что-нибудь?" - спрашивает капитан, не поднимая голову от
протокола следствия.
В ответ звучит яростная нечленораздельная ругань. Темная фигура осыпает потоками
брани капитана, МВД, советскую власть и, наконец, человека в раме портрета над
головой следователя. "Хоть раз в жизни поговорю свободно..." - хрипит
заключенный и наклоняется вперед то-ли от изнеможения, то-ли намереваясь
броситься на следователя. Конвойные, стоящие по бокам, хватают шаткую фигуру за
плечи и силой усаживают на стул.
"Теперь давай поговорим спокойно", - произносит капитан. - "Курить хочешь?"
По знаку капитана конвойные снимают наручники. Несколько минут в комнате царит
тишина. Человек на стуле жадно затягивается папиросой. В груди его что-то
хлюпает и клокочет. Он натужно закашливается и отхаркивает на ладонь черные
сгустки.
"На, капитан, радуйся!" - он протягивает руку через стол. В ярком свете лампы
черным студнем колышутся сгустки крови. "Легкие отбили... Гады!" - хрипит
заключенный и вытирает кровь о край стола.
"Слушай, Калюжный", - ласковым голосом говорит следователь. - "Мне чертовски
жалко, что ты так упрям. Ведь ты был примерным гражданином Советского Союза.
Смотри! Сын рабочего, сам рабочий, герой отечественной войны. Ну, теперь
совершил ошибку..."
"Это не ошибка..." - хрипит по другую сторону стола.
"Мы умеем ценить прежние заслуги", - продолжает капитан. - "Раскайся, загладь
свою вину... И родина простит тебе..."
"Это кто - родина?" - клокочет из груди заключенного. - "Это вы, кровососы,
родина?!"
Капитан с трудом сохраняет спокойствие. Он поворачивает настольное "солнце" так,
что свет падает в лицо человека, сидящего по другую сторону стола. Лица нет.
Вместо лица сплошная маска запекшейся крови. Волосы ссохлись от крови колючей
корой. Кровавая рваная рана на месте рта. Когда человек говорит, слова его
выходят с трудом. Прокушенный распухший язык с трудом шевелится между
искрошенными остатками зубов.
"Я хочу только облегчить твою участь", - говорит капитан. - "Укажи нам
остальных. Тогда я даю тебе честное слово коммуниста..."
"Слово коммуниста..." - безмерной ненавистью дышит кровавый хрип. - "Ты, гад,
под это честное слово... скольких уже расстрелял?" Терзаемый болезненным кашлем
человек на стуле переламывается пополам, сплевывает кровь на пол.
"Мое слово - это слово Партии. Сознайся - и ты будешь свободен", - усилием воли
сдерживается следователь.
"Свободу!?" - насмехается кровавая маска. - "Я эту свободу знаю... На небе
она..."
"Подпиши протокол!" - протягивает капитан через стол лист бумаги.
"Сам писал - сам и подписывай..." - звучит в ответ.
"Подписывай!" - угрожающе приказывает капитан. Он забывает о присутствии двух
безмолвных фигур на диване и, разражаясь проклятиями, вытаскивает из стола
пистолет.
"Давай... Подпишу..!" - хрипит заключенный. Он берет протокол допроса и полной
грудью харкает на бумагу кровавые сгустки. "На тебе... С коммунистической
печатью..!" - радостным торжеством вибрирует голос смертника. Окровавленная
фигура с трудом поднимается со стула, медленно наклоняется через стол навстречу
дулу пистолета: "Ну! Стреляй..!"
Искаженная судорогой кровавая маска ползет на дуло пистолета. Глаза заключенного
встречаются с глазами следователя: "Ну, палач, теперь стреляй...! Дай мне
свободу...!"
Капитан в бессильной злобе опускает пистолет и делает знак конвоирам, стоящим по
сторонам стола. Удар прикладом автомата бросает заключенного на пол. Щелкают
стальные браслеты.
"Так легко ты от нас не отделаешься", - цедит сквозь зубы капитан. - "Ты еще
смерть как родную мать звать будешь". Человек в наручниках лежит без движения на
полу. Конвоиры рывком ставят его на ноги. Он стоит пошатываясь, сдерживаемый
солдатами. "Поставить его к стойке!" - приказывает капитан и делает знак увести
заключенного. ("Стойка" - одна из пыток, применяемых МВД. Подследственного
ставят лицом к стенке и оставляют в таком положении, пока он не согласится
подписать протокол вымышленного обвинения. Если подследственный прислоняется к
стене или садится, его безжалостно избивают. После "стойки" подследственный
готов подписать любой протокол, даже означающий смертный приговор. Поэтому люди,
знакомые со стойкой, предпочитают умышленно вызвать на себя побои и, таким
образом, избежать "стойки".
Рекорд "стойки" побил бывший член японской секции Коминтерна, арестованный в
период "чисток" 1935-1937 г.г. Японец простоял по "стойке" 26 суток, после чего
умер в госпитале от паралича сердца.)
Неожиданно темная фигура отчаянным рывком освобождается из рук солдат. Скованный
заключенный бешеным ударом ноги с грохотом опрокидывает стол следователя. Тот
отскакивает в сторону, затем с ревом бросается вперед. Рукоятка пистолета глухо
опускается на голову человека, извивающегося в руках конвоиров. По заскорузлой
маске запекшейся крови торопливо растекаются горячие алые струи.
"Товарищ капитан!" - резко звучит голос Андрея Ковтун.
Когда заключенного волоком утаскивают из комнаты, капитан, тяжело переводя
дыхание, говорит: "Товарищ майор, прошу разрешения закончить следствие и
передать дело на рассмотрение Трибунала".
"Придерживайтесь тех инструкций, которые я Вам дал", - сухо отвечает Андрей и
направляется к двери.
Мы молча идем по коридору. За каждой дверью слышатся приглушенные звуки. Звуки,
обещающие соблазны жизни в обмен на предательство. Звуки, сулящие собственную
жизнь в обмен на жизнь других. Тех, кто сегодня еще смеется и наслаждается
жизнью, кто не знает, что на него уже пал жребий.
"Ты сам хотел видеть это", - мрачно говорит Андрей, когда за нами закрывается
дверь его кабинета. Он произносит эти слова торопливо, как-будто оправдываясь,
как-будто стараясь предупредить то, что должен сказать я.
"За что он арестован? - спрашиваю я.
"Как раз за то, чем ты интересовался" - говорит Андрей и устало опускается в
кресло. - "Человек, который говорит открыто - да, я против. Прошел всю войну с
первого до последнего дня. Много раз ранен. Много раз награжден. Когда после
войны подошел срок его демобилизации, то добровольно остался на сверхсрочную
службу. А месяц тому назад арестован за антисоветскую пропаганду в Армии. После
ареста его окончательно прорвало. Рубашку на груди рвет и кричит: "Да! Я
против!"
"Ты его допрашивал? - спрашиваю я.
"Да..." - после некоторого колебания отвечает Андрей.
"Чем ты объясняешь все это?"
Недавно он был в отпуске в России. Приехал домой, а там - пусто. Старуху-мать
выслали в Сибирь... За коллаборацию. Во время оккупации, чтобы не умереть с
голоду, она мыла посуду у немцев. Младший брат в 1942 году был угнан немцами на
работу в Германию. После репатриации брата осудили на 10 лет рудников... Да и
вообще посмотрел он, что кругом творится. Когда вернулся в часть, то начал об
этом рассказывать. В результате... сам видишь."
"0 каких там сообщниках шла речь?" - спрашиваю я.
"У, как обычно", - пожимает плечами Андрей. - "Из одного человека нужно раздуть
целую контрреволюционную организацию".
"Вот тебе яркое доказательство того, что каждый - враг", - монотонным голосом
продолжает майор Государственной Безопасности. - "Внешне - образцовый советский
человек. Вот такие во время войны умирали с криком: "Да здравствует Сталин!" А
когда, копнешь глубже..."
"Так ты считаешь его идеологическим врагом?" - спрашиваю я.
"У него нет идеи", - отвечает майор. - "Но он уже пришел к отрицанию
существующего. Главная опасность в том, что он -- это миллионы. Брось сюда
направленную идею - и все это вспыхнет как пороховая бочка".
"Недаром идею в СТОН (СТОН - Сибирская Тюрьма Особого Назначения. Место изоляции
особо важных политических врагов СССР, приговоренных к пожизненному заключению.
Алексеевский равелин сталинской эпохи) загнали", - добавляет он беззвучно. -
"Хозяева в Кремле учитывают эту опасность".
Я молчу. Как будто угадывая мои мысли, Андрей беспомощно шепчет. "Что я могу
сделать?!" Затем с неожиданной злостью кричит: "Зачем ты хотел это видеть..?
Ведь я тебе говорил..."
В полусвете комнаты лицо Андрея выглядит усталым и постаревшим. Глаза его мутны
и лишены выражения. Он избегает встречаться со мной взглядом и вялыми пальцами
перебирает документы на столе.
"Андрей!" - громко окликаю я и поворачиваю абажур лампы так, что луч света
ударяет ему в лицо. Майор Государственной Безопасности вздрагивает, поднимает
голову и недоуменно смотрит на меня. Я пристально смотрю ему в глаза. Черные
глаза Андрея, не мигая, устремлены через стол. Зрачки не суживаются. Зрачки не
реагируют на свет. Затем я в первый раз вижу как в глазах Андрея мелькает страх.
"Ты знаешь, что такое реакция светом?" - по возможности мягко спрашиваю я.
"Знаю..." - отвечает Андрей и тихо опускает голову.
"Это значит, что ты уже дошел до ручки" - говорю я. - "Через пару лет от тебя
останется только живой труп".
"И это знаю..." - еще тише шепчет Андрей.
"Неужели у тебя нет другого пути, как морфий?" - спрашиваю я и кладу руку на
плечо моего школьного товарища.
"Нет пути, Гриша... Нет" - шепчут тубы майора Государственной Безопасности.
"Знаешь, иногда меня преследуют... Как это в медицине называется - навязчивые
представления", - голосом безо всякого выражения говорит Андрей. - Меня повсюду
преследует запах крови... Не просто крови... Свежей крови... Этот ковер. Эти
папки. Мои собственные руки... Потому я иногда и заезжаю к тебе так неожиданно.
Я бегу от этого запаха".
"Успокойся, Андрюша", - говорю я и поднимаюсь на ноги. Я беру с вешалки фуражку
и смотрю на часы: "Уже 6 часов утра. Поедем в город!"
Майор Государственной Безопасности подходит к металлическому шкафу, вделанному в
стену, и вынимает оттуда гражданский костюм. "У нас у всех обязательная
гражданская форма", - поясняет он в ответ на мой молчаливый взгляд. - "Теперь я
этим костюмом тоже пользуюсь, чтобы забыть проклятый запах".
Перед тем, как покинуть кабинет, Андрей достает из ящика стола книгу и говорит,
