приказал, чтобы его сначала привели в человеческий вид".
"Давно уже он у Вас здесь?" - спрашивает полковник Кондаков.
"Около семи месяцев", - отвечает подполковник в гражданском таким сонным
голосом, как будто он не спал с самого дня рождения.
"Как он к Вам попал?"
"Нам поступили агентурные сведения... После этого мы решили заняться им
поближе".
"А почему... в такой обстановке?" - спрашивает полковник.
"Он жил в западной зоне, а его мать здесь в Лейпциге. Мы предложили матери
написать ему соответствующее письмо с просьбой приехать к ней... Ну, вот и
приходится держать его под замком до выяснения".
"Как-же это мать согласилась?"
"Мы пригрозили, что в противном случае отберем у нее овощную лавку. А потом - мы
интересуемся сыном только для дружеской беседы", - поясняет подполковник,
позевывая.
Через некоторое время конвойный сержант вводит в дверь заключенного. Меловая
бледность лица и лихорадочный блеск глубоко запавших глаз говорят больше, чем
все старания следователя МВД привести своего подследственного в человеческий
вид.
"Ну, вы пока займитесь им, а я отдохну", - снова зевает подполковник и
растягивается на стоящем у стены диване.
Подследственный, инженер по артиллерийскому вооружению, представляет для нас
особый интерес, так-как, согласно агентурным сведениям, он работал в Пенемюнде в
так называемом отделе третьего периода. Первым периодом считались виды
вооружения, проверенные на практике и пущенные в серийное производство, вторым -
виды вооружения, не вышедшие еще из стадии заводских испытаний, и третьим - виды
вооружения, существующие только в расчетах и чертежах. С результатами первых
двух периодов мы знакомы довольно хорошо, последний-же период является для нас
темным пятном, т.к. почти все чертежи и расчеты были уничтожены в дни
капитуляции и в наши руки не попало никаких материальных доказательств, кроме
устных показаний целого ряда лиц.
Согласно протоколов предыдущих допросов подследственный работал в группе ученых,
имевших своим заданием создание реактивных снарядов противовоздушной обороны.
Разработку этого проекта начали в связи с безусловным превосходством средств
воздушного нападения союзников над оборонительными противовоздушными средствами
Германии. Особенностью проектируемых снарядов являлось наличие в головной части
высокочувствительных приборов, ведущих ракету на цель и производящих взрыв в
непосредственной близости от цели. Отстрел ракеты производится со специального
станка-лафета без точного прицела. Когда ракета попадает на определенное
расстояние от обреченного самолета-цели, начинает действовать аппарат-наводчик,
который самостоятельно корректирует предварительную наводку, ведет ракету на
цель и при определенном приближении к цели производит детонацию заряда. Подобный
принцип немцы удачно использовали в магнитных минах и торпедах, нанесших
чувствительный удар союзному флоту в первый период войны.
В случае ракеты, решение проблемы осложнялось несравненно большими скоростями
снаряда и цели, меньшей массой цели и тем фактом, что самолет в основном
построен из немагнитных металлов.
Несмотря на это, имелись данные, что немцам удалось справиться с решением
проблемы. Каким путем воспользовались немцы для преодоления специфических
трудностей данного задания - по принципу радара, фотоэлемента или каким другим
методом. В этом вопросе была масса расхождений.
Протоколы допросов показывают, что от подследственного требовали возобновления
на память всех расчетов и чертежей, относящихся к проекту ракеты "V-N."
Полковник Кондаков ведет допрос совершенно в ином направлении. Сверяясь с
имеющимися у него данными, он старается установить место, которое занимал
подследственный в сложной системе научно-исследовательского штаба Пенемюнде. Для
него ясно, что один человек не может знать всего объема работы над проектом, как
этого требует МВД.
"Согласны ли Вы продолжить Вашу работу в одном из советских научных учреждений?"
- обращается полковник к заключенному.
"Я уже несколько раз просил дать мне возможность доказать правоту моих
показаний", - отвечает подследственный. - "Я мало что могу доказать... здесь. Вы
понимаете!"
В этот момент серая фигура, до того безмолвно лежавшая на диване спиной к нам,
как пружина взвивается вверх. Подполковник МВД с дикой руганью вскакивает на
ноги: "Свободы захотел? Почему на Запад бежал? Почему здесь ничего не говоришь?"
Он в ярости шагает к сидящему на стуле заключенному. Тот беспомощно пожимает
плечами и виновато смотрит на нас через стол, как будто извиняясь за поведение
своего следователя.
"Я предлагаю передать его в распоряжение генерала..." - обращается полковник
Кондаков к следователю и называет имя генерала, руководящего советской
научно-исследовательской базой в Пенемюнде. - "Там мы получим от него все, что
он может дать".
"А если он сбежит?" - недоверчиво косится следователь в сторону заключенного.
"Товарищ подполковник", - натянуто улыбается Кондаков. - "Для нас решающим
является максимальная целесообразность каждого случая. В данном случае я буду
ходатайствовать перед высшими инстанциями о переводе этого человека в
Пенемюнде."
Покончив с первым делом, мы переходим ко второму. Здесь речь идет о довольно
фантастичном изобретении. Проект не вышел еще из стадии расчетов и чертежей
самого изобретателя и рассмотрению официальными немецкими учреждениями не
подвергался. Перед тем как попасть за решетки МВД в Потсдаме, изобретатель жил
во французской оккупационной зоне Германии. Первоначально он предложил свой
проект на рассмотрение соответствующим французским властям. В результате, через
каналы французской компартии об этом узнали заинтересованные советские
учреждения, призвавшие на помощь МВД. Методика и маршрут путешествия немецкого
изобретателя в папке следствия на указывается, но из протоколов ясно, что
подследственный уже десятый месяц гостит в подвалах Потсдамской Оперативной
Группы, где его всеми доступными "мерами следственного воздействия" поощряют к
дальнейшей работе над своим изобретением.
Перед нами еще сравнительно молодой человек, инженер по слаботочной технике. Во
время войны он работал в исследовательских лабораториях целого ряда ведущих
электротехнических фирм Германии, особо специализировался на телемеханике и
телевидении. Над своим изобретением он работал продолжительное количество лет,
но реальные формы его проект принял только к моменту окончания войны, когда
немецкие военные власти уже не интересовались подобными вещами.
Подследственный начинает объяснять свое изобретение. Он постепенно развивает
свою мысль, подтверждая ее ссылками на труды крупных немецких ученых в области
оптической физики. Его изобретение в технической форме состоит из двух аппаратов
- датчика и приемника. Датчик, сравнительно миниатюрный аппарат, будучи заброшен
на несколько километров за вражескую линию фронта, позволяет видеть на экране
приемника, находящегося в расположении собственных войск, то, что находится
между датчиком и приемником, т. е. диспозицию противника и его технических
средств. Комбинация ряда датчиков и приемников позволяет охватить любой участок
по фронту.
Неизвестно из каких соображений МВД в течение десяти месяцев держало
изобретателя у себя в погребе. Со свойственной этому учреждению
подозрительностью следователи предполагали, что заключенный стремится утаить от
них свой секрет, и всеми мерами пытались заставить его сказать больше, чем он на
самом деле знал.
На этот раз допрос полковника Кондакова преследует несколько иную цель, чем в
случае ракетного специалиста. Теперь он старается установить насколько идея
изобретателя обрела технически осуществимую форму. Полковник интересуется не
только теоретическими обоснованиями, но и путями их технического осуществления.
Сыпятся специальные вопросы по технике беспроволочной связи и телевидению. К
нашему общему удовлетворению подследственный с честью выдерживает испытание.
Одновременно он с упорством, кажущимся странным в стенах МВД, отказывается
давать показания о ключевых узлах своего проекта. Может быть он опасается, что
вырвав у него сущность изобретения, МВД просто ликвидирует его, как ненужного и
неудобного свидетеля.
"Согласны-ли Вы доказать техническую осуществимость Вашего проекта в условиях
соответствующего советского научно-исследовательского учреждения?" - задает
вопрос полковник.
В глазах у заключенного вспыхивает искра надежды. "Герр полковник, это
единственное, чего я желаю и о чем уже давно прошу," - отвечает он дрожащим
голосом.
"Врет, сволочь!" - как эхо звучит голос с дивана и подполковник МВД снова
вскакивает на ноги. - "Он только ищет возможности сбежать. Почему он предлагал
свое изобретение французам?!"
"Я предлагаю перевести этого человека в распоряжение полковника Васильева в
Арнштадт," - обращаясь к следователю, делает свое заключение полковник Кондаков.
- "Если Васильев отрицательно отзовется о его работе, тогда можете получить его
обратно и решать вопрос по своему усмотрению."
"Так Вы у меня всех заключенных распустите," - ворчит подполковник.
Остаток дня мы посвящаем разбору документов, имеющихся в распоряжении МВД, но
касающихся науки и техники. В основном это агентурные материалы о немецких
научных работниках и их работах, находящихся в западных зонах Германии. Здесь
требуется установить техническую ценность данных ученых и их работ для
Советского Союза. В случае положительной оценки МВД берет на себя практическое
осуществление дальнейших шагов для реализации дела. По многим документам уже
были вынесены решения специальными комиссиями.
К вечеру мы покончили со всеми делами и собирались ехать домой. Взглянув на часы
и на стоящий на столе телефон, я решил позвонить Андрею Ковтун. Узнав что я
нахожусь в Потсдаме, Андрей попросил меня немедленно заехать к нему на службу.
Со времени нашей первой встречи с Андреем на моей квартире в Карлсхорсте прошло
несколько месяцев. Андрей почти каждую наделю бывал у меня. Иногда он приезжал
среди ночи, иногда под утро. Когда я предлагал ему ужин или завтрак, он устало
отмахивался рукой и говорил: "Я просто так на минутку заскочил. Я буду спать у
тебя здесь на кушетке." Сначала эти неурочные и беспричинные визиты меня
удивляли. В наших разговорах он с болезненной радостью наслаждался
воспоминаниями о наших совместных похождениях в школе и на студенческой скамье.
Он готов был десятки раз до мельчайших подробностей пережевывать наши юношеские
романы, сопровождая их неизменной репликой: "Эх! Хорошее было время!" Порою мне
казалось, что в моем обществе и в этих разговорах он ищет спасения от окружающей
его действительности.
Я попросил полковника Кондакова ссадить меня у подъезда здания Центрального
Управления МВД, где работал Андрей. Комплекс нескольких зданий был обнесен
глухой стеной, через которую тянулись ветви деревьев. В проходной уже лежал
пропуск на мое имя. В сумерках летнего вечера я пересек сад и поднялся на второй
этаж здания, где помещался кабинет Андрея.
"Ну сворачивай свои дела!" - произнес я, входя в обитую войлоком и клеенкой
дверь. - "Поедем в Берлин!"
"Хм! Кому работа кончается, а кому начинается," - буркнул Андрей.
"За каким-же ты хреном меня сюда звал?!" - с некоторой досадой произнес я. Целый
день пребывания в кабинете подполковника Динашвилли был достаточен, чтобы я
стремился поскорее выбраться на свежий воздух.
"Не волнуйся, Гриша! Я у тебя уже пол протолок, а ты ко мне еще ни разу в гости
не заехал. Один раз тут интересно побывать," - говорит Андрей.
"Я сегодня целый день сидел в подобной берлоге," - отвечаю я и не могу скрыть
своего недовольства.
"День?!" - усмехается Андрей. - "А ночью ты здесь никогда не бывал?"
"Знаешь что Андрей," - говорю я. - "У меня сейчас нет никакого настроения
торчать здесь. Если хочешь, то поедем в Берлин в театр. Если нет..."
"Так ты значит в театр хочешь," - перебивает Андрей. - "Тут тоже можно кое-что
увидеть. Такое не увидишь ни в каком театре."
