"Сегодня у меня настроения нет..." - повторяю я.
"Послушай, Гриша!" Андрей меняет тон. Наигранная личина спадает и голос Андрея
напоминает мне те дни, когда он ерзал верхом на стуле рядом с моим чертежным
столом. Тогда он также начинал напыщенный разговор о великих людях и великих
делах, а затем вдруг заискивающим тоном просил у меня конспекты по теоретической
механике или спрашивал к какому лектору лучше идти на экзамены.
"Послушай, Гриша!" - продолжает Андрей. - "Меня уже давно интересует один
вопрос. Для того чтобы ты понял этот вопрос, я должен несколько углубиться в
прошлое. Ведь нам с тобой нечего скрывать друг от друга. Ведь, пожалуй, нет
другого человека на свете который знал-бы меня лучше, чем ты." Андрей молчит
некоторое время, потом заканчивает: "А вот я тебя до сегодняшнего дня не
знаю..."
"Что тебя, собственно, интересует?" - спрашиваю я.
Андрей идет к двери и поворачивает ключ в замке. Затем он вытаскивает из стены
несколько розеток, шнуры от которых идут к его столу.
"Помнишь наше детство?" - говорит он, откидываясь в кресле.-"Ты был таким-же
мальчишкой, как и я. И ты должен был думать тоже, что и я. Но ты молчал. Я тогда
сердился на тебя за это. Сегодня я тебя могу за это похвалить. Знаешь почему?"
Я молчу.
После некоторого колебания Андрей говорит, глядя куда-то под стол: "Это дело
прошлого... Мне тогда было четырнадцать лет... Как раз в канун Октябрьских
праздников меня вызвали с урока в кабинет директора школы. Там был еще какой-то
человек. Коротко - этот человек отвел меня в ГПУ. Там меня обвинили, что я
приклеивал окурки на портреты Сталина и во всякой другой контрреволюции..
Конечно, все было выдумано. Затем сказали что, учитывая мою молодость, согласны
простить мои грехи, если я буду помогать им. Что я мог делать?! С меня взяли
подписку о сотрудничестве и молчании. Так я стал... сексотом. Ненавидел Сталина
всей душой, писал антисоветские лозунги в уборных - а сам был сексотом. Не
бойся. Я ни на кого не донес. Когда уж слишком жали, то писал доносы на таких-же
сексотов. Имея связь с ГПУ, я знал кое-кого. Им от этого не было вреда."
Андрей ворочается в кресле и говорит, не поднимая глаз: "Тогда я сердился на
тебя, что ты не разделял вслух мои искренние мысли. Я был убежден, что ты
думаешь как и я. Теперь! Когда мы были студентами... Помнишь Володьку?" Он
произнес имя нашего совместного товарища, который незадолго до войны окончил
Военно-Морскую Академию имени Дзержинского.
"Если жив, то теперь, наверное, крейсером командует," - продолжает Андрей. -
"Володька говорил со мной откровенно... А ты по-прежнему молчал. А дальше - все
больше и больше. Я вступил в комсомол. Ты - нет. Теперь я в партии. Ты - нет. Я
- майор Госбезопасности и вместе с тем... большая контра, чем все мои
заключенные вместе взятые." Андрей поднимает на меня глаза и спрашивает в упор:
"А ты по-прежнему праведный советский гражданин? Какого дьявола ты молчишь?!"
"Что ты от меня хочешь?" - со странным безразличием говорю я. - "Признание в
контрреволюции? Или в верности Сталину?"
"А-а-х! На это ты мне можешь не отвечать," - злобно махает ладонью Андрей. -
"Просто я считаю тебя своим ближайшим другом и хочу знать что ты из себя
представляешь."
"Что тебе для этого нужно?" - спрашиваю я.
"Почему ты не вступаешь в партию?" - Андрей смотрит мне в глаза настороженным
взглядом следователя.
"Мне на это вопрос ответить не трудно," - говорю я. - "Труднее ответить на
вопрос - почему ты вступил в партию."
"Опять ты виляешь хвостом!!" - в ярости кричит Андрей. С его губ срывается
грязное ругательство. "Не сердись! Это я просто так..." - спохватывается он
извиняющимся голосом.
"Все дело, Андрей, в том, что твоя жизнь идет наперекос к твоим убеждениям," -
говорю я. - "Я-же делаю ровно столько..."
"Ага! Так вот почему ты не вступаешь в партию?!" - с нескрываемым злорадством
восклицает Андрей. У меня появляется чувство, что он хочет уличить меня в
чем-то.
"Не совсем..." - возражаю я, - "Когда я улетал из Москвы в Берлин, то собирался
по возвращении вступить в партию."
"Собирался?!" - повторяет Андрей насмешливо.
"Не будем придираться к грамматическим временам, гражданин следователь!" -
пытаюсь я придать разговору шутливый характер. У меня в голове мелькает забавная
мысль. Мне начинает казаться, что сидящий напротив меня майор Государственной
Безопасности СССР подозревает и пытается уличить меня в симпатиях к коммунизму.
"Гриша, шутки в сторону," - тихо говорит Андрей, наклоняясь вперед и глядя мне в
глаза. - "Скажи - подлец ты или не подлец?"
"А ты?" - бросаю я через стол.
"Я - жертва..." - шепчет Андрей и снова опускает глаза вниз.- "У меня нет
выбора... А ты ведь свободен..." В кабинете воцаряется мертвая тишина. Затем
снова звучит истерический беззвучный крик: "Скажи - подлец ты или нет?!"
"Я прилагаю все усилия, чтобы стать полноценным коммунистом ..." - отвечаю я
задумчиво. Я хочу говорить искренне, но мои слова звучат неестественно и
фальшиво.
Андрей сидит некоторое время молча, как-будто ища в моих словах скрытый смысл.
Затем он говорит спокойно и холодно: "Мне кажется что ты сказал правду. И мне
кажется, что я могу тебе помочь. Ты хочешь полюбить советскую власть? Не
так-ли?!"
Не получив ответа, Андрей продолжает. "У меня был один знакомый. Сейчас он
большой человек в Москве. Так вот он делал так. Арестует человека, обвинит его в
подготовке покушения на Сталина, во взрыве Кремля, отравлении московского
водопровода и тому-подобное. Затем дает ему готовый протокол и говорит: "Если
любишь Сталина, то подпиши все это!" Андрей натянуто смеется и говорит: "Я тоже
могу помочь тебе полюбить Сталина. Хочешь? Я тебе устрою маленький эксперимент.
Это тебе определенно поможет в твоем стремлении стать полноценным коммунистом."
"Что я должен делать?" - спрашиваю я, в душе досадуя на Андрея. Весь этот
разговор, тем более в стенах Главной Квартиры МВД в Германии, непроизвольно
действует на нервы. "Протоколов никаких я подписывать не буду. И второй раз я к
тебе сюда больше не приеду."
"С тебя хватит и одного раза," - криво ухмыляется майор Государственной
Безопасности и смотрит на часы. - "Вот скоро и театр начнется. Скучать не
будешь."
"Теперь ни звука!" - говорит Андрей и приключает розетки телефонных шнуров к
гнездам в стене. Он вынимает из ящика стола папки с делами и, сверяясь с
бумагами, берется за телефонную трубку. Так он повторяет несколько раз,
выискивая что-то по внутреннему коммутатору. Судя по разговорам, на другом конце
находятся кабинеты следователей, подчиненных Андрею по службе. Наконец, он
удовлетворенно кивает головой и кладет трубку.
"Действие первое. Явление первое. Название можешь придумать позже сам," -
говорит Андрей в пол-голоса и поворачивает переключатель диктофона (Диктофоны -
это аппараты, поддерживающие двухстороннюю связь между кабинетом начальника и
подчиненными ему следователями. Диктофоны дают возможность слышать все,
происходящее на другом конце, с такой-же ясностью, как если-бы все происходило в
данном помещении. Кроме того МВД широко использует микро-диктофоны, маскируемые
в стенах или меблировке, которые позволяют тайное подслушивание. Оператор,
сидящий на подслушивании, имеет под рукой звукозаписывающую аппаратуру,
позволяющую, в случае необходимости, записывать разговор на пленку), стоящего на
его столе. В тишину огромной комнаты врываются два голоса. Мелодичный женский
голос говорит чисто по-немецки. Мужской голос отвечает с сильным русским
акцентом.
"...Теперь, если герр лейтенант позволяет, я хотела бы спросить о судьбе моего
мужа," - звучит женский голос.
"Единственное, что я могу сказать Вам определенно, это что судьба Вашего мужа
целиком зависит от Вашей работы для нас," - отвечает мужской голос.
"Герр лейтенант, ровно год тому назад Вы обещали мне что, при определенных
условиях, мой муж будет отпущен на свободу через несколько дней," - звучит
женский голос.
"Ваша работа для нас является почетным долгом. Этим Вы только подтверждаете Вашу
приверженность к новой демократической Гер мании. Или Вы хотите сказать..?" - в
голосе мужчины звучат угрожающие нотки.
"Я ничего не хочу сказать, герр лейтенант. Я только спрашиваю о моем муже," -
звучит тихий голос без акцента.
"Ваши материалы за последнее время нас не удовлетворяют. Мне будет очень
неприятно, если мы будем вынуждены принять соответствующие меры. Может
получиться так, что Вы встретитесь с Вашим мужем не там, где это Вам
хотелось-бы," - раздается в ответ.
Слышно приглушенное женское рыдание. Так плачет человек, уткнув голову в руки.
Андрей поворачивает рычажок диктофона. Затем достает из папки листок бумаги и
протягивает его мне. Это приговор Военного Трибунала МВД, гласящий 25 лет
каторжных работ "за террористические действия, направленные против Оккупационных
Войск Советской Армии."
"Коммунист с 1928 года," - поясняет Андрей. - "Сидел 8 лет в гитлеровском
концлагере. Через месяц после начала оккупации подал заявление о выходе из
компартии. Слишком много разговаривал. результат - перед тобой. Жена его
работает переводчицей у англичан. Пользуется у них доверием, как жена
пострадавшего от фашизма. После ареста мужа нами, ей доверяют еще больше. До
последнего времени была нашим ценным агентом."
Андрей снова берется за трубку телефона, спрашивает номера дел, по которым
ведутся допросы в соседних кабинетах, одновременно сверяется со своими папками.
Когда я интересуюсь почему он не пользуется диктофоном Андрей отвечает: "Третьи
лица не должны слышать, что говорят следователи. Да и вообще они не должны знать
о существовании и цели диктофонов. Эти вещи здесь преимущественно для внутренней
слежки начальника за своими подчиненными. Я могу в любую минуту слушать, что
делают мои следователи. При том они не знают включен-ли мой аппарат или нет.
Отключать диктофоны от сети запрещается. Советская система в миниатюре! Притом
совершенно откровенно."
Наконец он находит то, что ему нужно, снова делает мне знак молчания и
поворачивает рычажок диктофона. На этот раз слышны два мужских голоса,
разговаривающих опять-таки по-немецки.
"...Вы хорошо оправдали себя за последнее время. Теперь мы даем Вам более
ответственную работу," - звучит голос с акцентом-- "В свое время Вы были
активным членом национал-социалистической партии. Мы стараемся дать людям
возможность исправить их ошибки в прошлом. Мы даже дали Вам возможность вступить
в ряды СЕД. Теперь мы ждем, что Вы с честью оправдаете оказанное Вам доверие."
"Герр капитан, даже будучи, в силу обстоятельств, в рядах НСДАП, я всегда
сочувствовал идеям коммунизма и с ожиданием глядел на Восток", - раздается голос
без акцента.
Сегодня в рядах СЕД находится значительное количество людей, раньше
сочувствовавших идеям национализма," - звучит первый голос. - "Возможно, что и
теперь они продолжают сочувствовать этим идеям. Нас очень интересуют эти
националистические тенденции среди членов СЕД. Такие люди, прикрываясь
партбилетом СЕД, на деле работают за реставрацию фашизма и являются злейшими
врагами новой демократической Германии..."
"О, да! Я Вас понимаю, герр капитан!" - поддакивает собеседник.
"Так вот!" - продолжает голос, принадлежащий капитану МВД. - "Вам, как бывшему
национал-социалисту, люди подобного склада мыслей, конечно, доверяют больше, чем
кому-либо другому. Вашей задачей будет не только слушать все высказывания на
подобную тему но также и самому зондировать настроения Ваших коллег в этом
вопросе. Персонально я поручаю Вашему особому вниманию следующих лиц..." Следует
перечисление ряда имен.
"Будут какие-либо детальные инструкции, герр капитан?" - деловитым тоном
осведомляется невидимый немец.
"Нас в особенности, интересует следующее," - разъясняет капитан МВД. - "Может
быть Вам удастся услышать среди членов СЕД высказывание, что политика товарища
Сталина является отклонением от идей марксизма и коммунизма, что советская
система не имеет ничего общего с социализмом, что братская дружба компартии
