кто сильнее их.
- Господин мой, - возразил Мерлин, - этого быть не может, ибо это
нарушило бы Седьмой Закон.
- В чем он состоит? - спросил Рэнсом.
- Всемилостивейший Господь поставил Себе законом не посылать этих сил
на Землю до конца времен. Быть может, конец наступил?
- Быть может, он начался, - тихо произнес Рэнсом, - но я ничего о том
не знаю. Мальдедил поставил законом не посылать небесных сил на Землю, но
техникой и наукой люди проникли на небо и потревожили эти силы. Все это
происходило в пределах природы. Злой человек на утлой машине проник в
сферу Марса, и я был его пленником. На Малакандре и на Переландре я
встретил моих повелителей. Ты понимаешь меня?
Мерлин склонил голову.
- Так злой человек, подобно Иуде, сделал не то, что думал. Теперь на
Земле один из всех людей узнал ойярсов и говорил на их языке не чудом
Господним и не волшебством Нуминора, а просто, как путник, повстречавший
других на дороге. Наши враги лишили себя защиты Седьмого Закона. Они
сломали барьер, который Сам Бог не пожелал бы сломать. Вот почему силы
небес приходили в этот дом и в комнате, где ты сидишь, беседовали со мной.
Мерлин побледнел еще сильнее. Медведь незаметно нюхал его руку.
- Я стал мостом, - пояснил Рэнсом. - Посредником.
- Сэр, - проговорил Мерлин, - если они будут действовать сами, они
разрушат Землю.
- Они не будут, - ответил Рэнсом. - Вот почему им нужен человек.
Волшебник провел по лбу своей большой ладонью.
- Человек, чей разум открыт им, и кто открывает его по своей воле.
Господь свидетель, я сделал бы это, но они не хотят входить в неискушенную
душу. И чернокнижник не нужен им, он не вместит их чистоты. Им нужен тот,
в чьи дни волшебство еще не стало злом... и все же, он должен быть
способным к покаянию. Скажу прямо, им требуется хорошее, но не слишком
хорошее орудие. Кроме тебя, у нас, в западной части мира, таких людей нет.
Ты же...
Он остановился, ибо Мерлин встал, и из уст его вырвался дикий вопль,
подобный звериному реву, хотя это было древним кельтским плачем. Рэнсом
даже испугался, увидев, как по длинной бороде бегут крупные, детские
слезы. Все римское слетело с волшебника, он был теперь не знающим стыда
чудищем, воющим на диких наречиях, одно из которых напоминало кельтский
язык, другое - испанский.
- Прекрати! - закричал Рэнсом. - Не срами и себя, и меня!
Безумие прекратилось сразу. Мерлин сел в кресло. Как ни странно, он
ничуть не был смущен тем, что до такой степени утратил власть над собой.
- И для меня, - продолжил Рэнсом, - непросто встретить тех, кто
спускается в мой дом. На сей раз придут не только Малакандра и Переландра.
Я не знаю, как сможем мы глядеть им в лицо. Но мы не вправе глядеть в лицо
Божье, если от этого откажемся.
Волшебник ударил ладонью по колену.
- Не слишком ли мы поспешны?! - воскликнул он. Ты - Пендрагон, но и я
- верховный советник королевства, и я посоветую тебе иное. Если силы
уничтожат нас, да свершится воля Божья. Но дошло ли до этого, сэр? Ваш
саксонский король, сидящий в Виндзоре, может помочь нам.
- Он ничем не может помочь.
- Если он так слаб, почему бы его не свергнуть?
- Я не собираюсь свергать королей. Их помазал на царство архиепископ.
В Логрисе я Пендрагон, в Британии же - королевский подданный.
- Значит, графы, легаты, епископы, творят зло без его ведома?
- Творят, конечно, но не они нам опасны.
- Разве мы не можем встретить врагов в честном бою?
- Нас четверо мужчин, пять женщин и медведь.
- Некогда Логрис состоял из меня, одного рыцаря и двух отроков. Но мы
победили.
- Сейчас не то. У них есть орудие, называемое прессой. Мы умрем, и
никто даже не узнает о нас.
- А как же священство? Неужели нам не помогут служители Божьи? Не
может быть, чтобы они все развратились.
- Вера теперь разорвана на куски. Но если бы она и была едина,
христиан очень мало. Не жди от них помощи.
- Тогда позовем людей из-за моря. Разве не явятся на наш зов
христиане из Нейстрии, Ирландии, Бенвика, чтобы очистить эту землю?
- Христианских королей больше нет. Страны, о которых ты говоришь,
стали частью Британии или еще глубже погрязли в неправде.
- Что ж, обратимся к тому, кто поставлен сражать тиранов и оживлять
королевства. Воззовем к императору.
- Императора больше нет.
- Нет императора?!. - начал Мерлин и не смог продолжить. Несколько
минут он сидел молча, потом проговорил:
- Да, в дурной век я проснулся. Но если весь Запад отступил от Бога,
быть может, мы не преступим закона, если взглянем дальше. В мои времена я
слышал, что существуют люди, не знающие нашей веры, но почитающие Творца.
Сэр, мы вправе искать помощи там, за Византийским царством. Вам виднее,
что там есть - Вавилон ли, Аравия - ибо ваши корабли обошли вокруг всего
света.
Рэнсом покачал головой.
- Ты все поймешь, - сказал он. - Яд варили здесь, у нас, но он теперь
повсюду. Куда бы ты не пошел, ты увидишь машины, многолюдные города,
пустые троны, бесплодные ложа, обманные писания, людей, обольщаемых ложной
надеждой и мучимых истинной скорбью, поклоняющихся творенью своих рук, но
отрезанных от матери своей, Земли, и отца своего, неба. Можешь идти на
Восток, пока он не станет Западом, и ты не вернешься сюда через океан.
Повсюду ты увидишь лишь тень крыла, накрывающего Землю.
- Значит, это конец? - тихо спросил Мерлин.
- Нет, - спокойно произнес Рэнсом, - это значит, что есть только один
путь. Да, если бы враги наши не ошиблись, у нас не было бы надежды. Если
бы собственной злой волей они не ворвались туда, к нездешним силам, теперь
бы настал их час победы. Но они пришли к богам, которые не шли к ним, и
обрушили на себя небо. Тем самым, они погибнут. Ты видишь, другого выхода
нет. Осталось одно: повинуйся.
Бледное лицо стало медленно меняться, понемногу обретя почти звериное
выражение - очень земное, очень простое и довольно хитрое.
- Знал бы я это все, - сказал наконец Мерлин, - я бы тебя усыпил, как
твоего шута.
- Я плохо сплю с тех пор, как побывал на небе, - ответил Рэнсом.
14. "ЖИЗНЬ - ЭТО ВСТРЕЧА"
День и ночь слились для Марка, и он не знал, сколько минут или часов
проспал он, когда к нему снова явился Фрост. Он так и не ел. Профессор
пришел спросить, надумал ли он что-нибудь после их разговора. Марк решил
сдаваться не сразу, чтобы получилось убедительней, и ответил, что его
беспокоит лишь одно: он не совсем понял, какая польза ему в частности и
людям вообще от сотрудничества с макробами. Он ясно видит, что все
действуют так или иначе отнюдь не из долга перед обществом (это лишь
пристойный ярлык). Человеческие поступки порождает организм, и их различие
определяется особенностями поведенческих моделей данного социума. Что
заменит теперь эти внеразумные мотивы? На каком основании следует отныне
осуждать или одобрять тот или иной поступок?
- Если вы хотите употреблять эти термины, - ответил Фрост, - лучший
ответ дал нам Уолдингтон. Существование само себя оправдывает. Процесс,
именуемый эволюцией, оправдан тем, что именно так действуют биологические
сообщества. Контакт между высшим биологическим видом и макробами оправдан
тем, что он существует.
- Значит, - заключил Марк, - нет смысла спрашивать, не движется ли
Вселенная к тому, что мы назвали бы злом?
- Никакого смысла, - подтвердил Фрост. - Суждение ваше отражает лишь
чувства. Сам Гексли впадал в такую ошибку, называя "беспощадной" борьбу за
существование. На самом деле, по словам Уолдингтона, межвидовая борьба
настолько же вне эмоций, как и интеграл. При объективном взгляде на вещи
нет внешнего, нравственного критерия, порожденного чувством.
- Следовательно, - снова сделал вывод Марк, - нынешний ход событий
оправдан, даже если он приведет к исчезновению жизни?
- Несомненно, - снова подтвердил Фрост, - если вы настаиваете на
таких понятиях. На самом деле вопрос ваш вообще не имеет смысла. Он
предполагает причинно-следственную модель мира, идущую от Аристотеля,
который, в свою очередь, лишь привел в систему опыт аграрного общества
времен железного века. Вы попусту тратите время, размышляя о причинах. Не
причина порождает действие, а действие причину. Когда вы достигнете
объективности, вы увидите, что все мотивы - чисто телесны, субъективны.
Вам они не будут нужны. Их место займет то, чего вы сейчас не поймете.
Действия же ваши станут много эффективней.
- Понимаю... - протянул Марк. Такую философию он знал и действительно
понял, что именно к этому придешь, если думать, как он думал прежде. Это
было ему чрезвычайно противно.
- Именно поэтому, - продолжал Фрост, - вы должны пройти
систематический курс объективности. Представьте себе, что у вас убивают в
зубе нерв. Мы просто уничтожим систему инстинктивных предпочтений, как
этических, так и эстетических, какой бы логикой они не прикрывались.
- Ясно, - сказал Марк и прибавил про себя, что если уж освобождаться
от этики, он бы прежде всего расквасил профессору морду.
Потом Фрост куда-то его повел и чем-то покормил. Здесь тоже не было
окон, горел свет. Профессор стоял и смотрел на Марка. Тот не знал,
нравится ли ему еда, но был слишком голоден, чтобы отказаться, да это и не
было возможно. Когда он поел, Фрост повел его к Голове, но, как ни
странно, ни мыться, ни облачаться в одежды хирурга они не стали, а быстро
прошли к какой-то дверце. Впуская его неизвестно куда, Фрост сказал: "Я
скоро вернусь", - и ушел.
Сперва в этой комнате Марку стало легче. Он увидел длинный стол, как
для заседаний, восемь-девять стульев, какие-то картины и, что удивительно,
стремянку. Окон снова не было, а свет поистине напоминал дневной, таким он
был серым и холодным. Не было и камина, и казалось, что в комнате очень
холодно.
Наблюдательный человек заметил бы, что все немного смещено. Марк
почувствовал что-то, но причину понял не сразу. Дверь направо от него была
не совсем посередине стены и казалась чуточку кривой. Он начал искать, с
какой же точки это впечатление пропадает, но ему стало страшно, и он
отвернулся.
Тогда он увидел пятна на потолке. Не от сырости, настоящие черные
пятна, разбросанные там и сям по бледно-бурому фону. И не так уж много,
штук тридцать... а, может, все сто? Он решил не попадаться в ловушку, не
считать их. Но его раздражало, что они расположены без всякого порядка. А
может, он есть? Вон там, справа, пять штук... Да, какой-то рисунок
проступает. Потому это все так и уродливо, что вроде проступает, а вроде и
нет... Тут Марк понял, что это еще одна ловушка, и стал смотреть вниз.
Пятна были и на столе, только белые. Не совсем круглые. Кажется, они
были разбросаны так же, как и те, на потолке. Или нет? Ах, вон оно что!
Сейчас, сейчас... Рисунок такой же, но не везде. Марк снова одернул себя,
встал и принялся рассматривать картины.
Некоторые из них принадлежали к школе, которую он знал. Был среди них
портрет девицы, разинувшей рот, который всплошную порос изнутри густыми
волосами, и каждый волос был выписан с фотографической точностью, хоть
потрогай. Был большой жук, играющий на скрипке, пока другой жук его ест, и
человек с пробочниками вместо рук, купающийся в мелком, невеселой окраски
море, под зимним закатным небом. Но больше было других картин. Сперва они
показались Марку весьма обычными, хотя его и удивило, что сюжеты их,
главным образом - из Евангелия. Только со второго или третьего взгляда он
заметил, что фигуры стоят как-то странно. И кто это между Христом и
