пришлось, он действительно был очень удивлен.
- При нынешнем развитии науки на этот вопрос ответа нет. Быть может,
он вообще не имеет смысла. Артикуляционный аппарат Алькасана используется
другим разумом. Теперь слушайте внимательно. Вы, наверное, не слышали о
макробах.
- О микробах? - удивился Марк. - Ну, что вы...
- Я сказал не "микробы", а "макробы". Слово говорит само за себя. Мы
давно знаем, что существуют организмы ниже уровня животной жизни. Их
действия всегда оказывали немалое влияние на людей, но о них ничего не
знали, пока не изобрели микроскоп.
- И что же? - спросил Марк. Любопытство подмывало снизу его недавнюю
решимость.
- Сообщу вам, что соответствующие организмы существуют и выше уровня
животной жизни. Слово "выше" я употребляю не в биологическом смысле.
Структура макроба весьма проста. Я имею в виду другое: они долговечней,
сильнее и умнее животного мира.
- Умнее обезьян? - переспросил Марк. - Тогда это почти люди!
- Вы меня не поняли. В животный мир я, естественно, включаю и
человека. Макробы умнее нас.
- Почему же мы с ними не общаемся?
- Мы общаемся. Но прежде это общение происходило нерегулярно и
натыкалось на серьезные препятствия. Кроме того, умственный уровень
человека не представлял тогда особого интереса для макробов. Общение,
повторяю, было редким, но влиять на людей они влияли. На историю, скажем,
они воздействовали гораздо больше, чем микробы. Теперь мы знаем, что всю
историю следовало бы переписать. Истинные причины событий историкам
неизвестны. Поэтому историю и нельзя считать наукой.
- Разрешите, я присяду, - попросил Марк и снова сел на пол. Фрост
стоял прямо, опустив руки по швам.
- Мозг и артикуляционный аппарат Алькасана, - продолжал он, - служат
проводниками в общении макробов с людьми. Круг, в который вас, быть может,
примут, знает о сотрудничестве этих двух видов, которое уже сейчас создало
совершенно новую ситуацию. Как вы увидите, этот скачок гораздо больше, чем
превращение обезьяны в человека. Точнее будет сравнить его с
возникновением жизни.
- Надо понимать, - вставил Марк, - что эти организмы благосклонны к
людям?
- Если вы подумаете хотя бы минуту, - холодно ответил Фрост, - вы
поймете, что ваше высказывание имеет смысл разве что на уровне грубейшего
обыденного мышления. И добрые, и злые чувства - результат химических
процессов. Они предполагают организм нашего типа. Первые же шаги к
контакту с макробами покажут вам, что многие ваши мысли - вернее, то, что
вы считали мыслями - побочный продукт чисто телесных процессов.
- Я хотел сказать, их цели совпадают с нашими?
- Что вы называете нашими целями?
- Ну... овладение природой... уничтожение войн... нищеты и других
регрессивных явлений... в общем, сохранение и развитие человеческого рода.
- Не думаю, что псевдонаучный язык существенно меняет давно отжившую
этику. Но к этому я вернусь позднее. Сейчас замечу, что сохранение
человеческого рода вы трактуете неверно. Вы просто прикрываете обобщениями
субъективные чувства.
- В конце концов, - уточнил Марк, - уже для одного овладения природой
нужно очень много людей. Если же создается избыток населения, не войнами
же его уменьшать!
- Ваша идея - пережиток условий, исчезающих на наших глазах, -
остудил его Фрост. - Прежде действительно было необходимо большое
количество крестьян, и война наносила ущерб экономике. Теперь
необразованные слои общества становятся просто балластом. Современные
войны ликвидируют отсталый элемент, оставляя в неприкосновенности
технократов и усиливая их власть. Сравним наш вид с неким животным,
которое нашло способ упросить процессы питания и движения и больше не
нуждается в сложных органах. Тем самым, и тело его упростится. В наше
время, чтобы поддерживать мозг, достаточно одной десятой части тела.
Индивидуум, собственно, станет головой. Род человеческий станет
технократией.
- Понятно, - кивнул Марк. - Я, правда, думал, что интеллектуальное
ядро общества будет увеличиваться за счет образования.
- Чистая химера. Подавляющее большинство людей способно только
получать информацию. Их невозможно научить той полной объективности,
которая нам нужна. Они навсегда останутся животными, воспринимающими мир
сквозь туман субъективных реакций. Но если бы они и смогли перемениться,
время больших популяций прошло. То был кокон, в котором созрел
человек-технократ, обладающий объективным мышлением. Теперь этот кокон не
нужен ни макробам, ни тем избранникам, которые могут с ними сотрудничать.
- Значит, две мировые войны вы бедами не считаете?
- Напротив. Было бы желательным провести не менее шестнадцати больших
войн. Я понимаю, какие эмоциональные - то есть, химические реакции
вызывает это утверждение, и вы зря расходуете силы, пытаясь их скрыть. Я
не думаю, что вы уже способны контролировать такие процессы. Фразы этого
типа я произношу намеренно, чтобы вы постепенно приучились смотреть на
вещи с чисто научной точки зрения.
Марк смотрел в пол. На самом деле он не испытывал почти никаких
чувств и даже удивился, обнаружив, как мало его трогают рассуждения о
далеком будущем. Сейчас ему было не до того. Он был поглощен борьбой между
твердым решением не верить, не поддаваться - и сильной, как прилив, тягой
совсем иного рода. Наконец перед ним именно тот, избранный круг, такой
избранный, что центр его даже вне человечества. Тайна из тайн, высшая
власть, последняя инициация. Гнусность всего этого ничуть не уменьшала
притягательности. Он думал, что Фрост знает все о его смятении, о
соблазне, об убывающей решимости; и ставит на соблазн.
Какие-то звуки за дверью стали громче, и Фрост крикнул:
- Пошли вон!
Но там не успокоились, кто-то на кого-то орал, стучась еще громче.
Фрост, широко улыбаясь, открыл дверь. Ему сунули в руку записку. Он
прочитал ее, вышел, не глядя на Марка, и повернул ключ в замке.
- Как же они у нас дружат! - сказала Айви Мэггс, глядя на м-ра
Бультитьюда и кошку по имени Пинчи. Медведь сидел у очага, привалившись к
теплой стене, а кошка, нагулявшись на кухне, долго терлась об его живот и,
наконец, улеглась между его задними лапами. Щеки у него были толстые,
глазки - маленькие, и казалось, что он улыбается. Барон Корво, так и не
слетевший с хозяйского плеча, спал, сунув голову под крыло.
Миссис Димбл еще не ложилась. Тревога ее достигла той степени, когда
любая мелочь грозит раздражением. Но по ее лицу никто бы этого не понял.
За столько лет она научилась обуздывать себя.
- Когда мы говорим "дружат", - сказал Макфи, - мы уподобляем их
людям. Трудно сберечься от иллюзии, что у них есть личность, в нашем
смысле этого слова. Но доказательств этому у нас нет.
- Чего же ей тогда от него нужно? - спросила Айви.
- Быть может, ее тянет к теплу, - предположил Макфи, - она укрывается
от сквозняка. Вероятно, играют роль и преображенные сексуальные импульсы.
- Ну, знаете! - возмутилась Айви. - И не стыдно, про смирных зверей!
В жизни я не видела, чтобы наш Бультитьюд, или Пинчи, бедняжка...
- Я сказал "преображенные", - уточнил Макфи. - Им приятно тереться
друг о друга. Возможно, паразиты в их волосяном покрове...
- Это что, блохи? - воскликнула Айви. - Да вы знаете не хуже меня,
какие они чистенькие!..
Она была права, ибо сам же Макфи облачался ежемесячно в комбинезон и
купал медведя в ванне, намыливая от хвоста до носа, долго поливал теплой
водой и насухо вытирал. Занимало это целый день, и он никому не разрешал
помогать себе.
- А вы как думаете, сэр? - спросила Айви Рэнсома.
- Я? - откликнулся он. - По-моему, Макфи видит в их жизни различия,
которых там нет. Надо быть человеком, чтобы отличить ощущения от чувств -
точно так же, как нужно обрести духовное начало, чтобы отличить чувства от
любви. Кошка и медведь их не различают, они испытывают нечто единое, где
есть зародыши и дружбы, и физической потребности.
- Я не отрицаю, что им приятно быть вместе... - начал Макфи.
- А я что говорила! - восклицала тем временем Айви Мэггс.
- ...но я хочу разобраться в этой проблеме, - продолжал Макфи, - так
как она связана с одним серьезным заблуждением. Система, принятая в этом
доме, основана на лжи.
Грэйс Айронвуд открыла глаза (она дремала до сих пор), а Матушка
Димбл шепнула Камилле: "Господи, пошел бы он спать!.."
- Что вы имеете в виду? - спросил Рэнсом.
- Вот что. Мы, с переменным успехом, пытаемся проводить некую линию,
которую последовательно выдержать нельзя. Медведя держат в доме, кормят
яблоками, медом...
- Вот это да! - выговорила Айви. - Кто ж его кормит, как не вы?
- Итак, - гнул свое Макфи, - медведя перекармливают и держат,
повторяю, в доме, а свиней держат в хлеву и убивают. Я хотел бы узнать,
где тут логика.
- Чепуха какая, - произнесла Айви Мэггс, глядя то на улыбающегося
Рэнсома, то на серьезного Макфи. - Кто же это из медведя делает ветчину?
Макфи нетерпеливо взмахнул рукой, но ему помешали говорить смех
Рэнсома и сильный порыв ветра, от которого задрожали окна.
- Как им тяжело! - вздохнула м-сс Димбл.
- Я люблю такую погоду, - сказала Камилла. - Люблю гулять, когда
ветер и дождь. Особенно в холмах.
- Любите? - удивилась Айви. - А я - нет. Вы послушайте, как воет. Я
бы тут одна не смогла, без вас, сэр. Мне все кажется, в такую погоду ОНИ к
вам и приходят.
- Им безразлична погода, Айви, - сказал Рэнсом.
- Никак не пойму, сэр, - призналась Айви. - Ваших я очень боюсь, а
Бога - нет, хоть Он вроде бы пострашней.
- Он был пострашней, - согласился Рэнсом. - Вы правы, Айви, с
ангелами человеку трудно, даже если ангел и добрый, как и человек.
Апостолы пишут об этом. А с Богом теперь иначе, после Вифлеема.
- Скоро и Рождество, - вспомнила вдруг Айви, обращаясь ко всем.
- М-р Мэггс к тому времени уже будет с нами, - пообещал Рэнсом.
- Через два дня, сэр, - улыбнулась Айви.
- Неужели это только ветер? - спросила вдруг Грэйс Айронвуд.
- Мне кажется, это лошадь, - сказала миссис Димбл.
Макфи вскочил.
- Пусти, Бультитьюд! - крикнул он. - Дай, возьму сапоги. - Он
бормотал что-то еще, натягивая макинтош, но слов никто не разобрал.
- Не дадите ли вы мне костыль, Камилла? - попросил Рэнсом. -
Подождите, Макфи, мы выйдем к воротам вместе. Женщины останутся здесь.
Четыре женщины не двинулись с места; а двое мужчин стояли через
минуту в больших сенях. Ветер колотил в дверь, и нельзя было понять,
стучится ли в нее человек.
- Откройте, - приказал Рэнсом, - и встаньте позади меня.
Макфи не сразу отодвинул засовы. Мы не знаем, собирался ли он отойти
потом назад, но ветер отшвырнул дверь к стене, и его зажало между стеной и
дверью. Рэнсом стоял неподвижно, опираясь на костыль. Свет, идущий из
кухни, высветил на фоне черного неба огромного коня. Морда его была в
пене, желтые зубы скалились, алые ноздри раздувались, глаза горели, уши
трепетали. Он подошел так близко, что передние копыта стояли на пороге. На
нем не было ни седла, ни узды, ни стремян; но в эту самую минуту с него
спрыгнул огромный человек. Лицо его закрывала разметанная ветром
рыже-седая борода, и лишь когда он сделал шаг, Рэнсом увидел куртку цвета
хаки, обтрепанные брюки и рваные ботинки.
В большой комнате горел камин, сверкало на столиках вино и серебро, а
посередине стены стояло огромное ложе. Уизер смотрел, как четыре человека
