метод на допросах - за такое он как минимум схлопотал бы выговор.
Правда, лишь в случае если официальная жалоба будет. А вряд ли испу-
ганный пацансемиклассник на такое отважится. Да, разумеется, в Столице
ему, отправляя в изолятор, вслух зачитают бумагу о его правах, но нуж-
но иметь очень уж ясную голову и крепкие нервы, чтобы хоть что-то из
той бумаги запомнить.
А если уж во время следствия всякое может получиться, то в спец-
монастыре тем более. Там, если разобраться, пиши - не пиши эти жалобы,
вся почта так или иначе на стол к коменданту попадает. А уж каков ко-
мендант, можно только загадывать. Владыка, конечно, раз в месяц приез-
жает. Но... Я вспомнил свои интернатские времена. У нас, если кто-то
из ребят рыпался, таких в преддверии всяких комиссий в изолятор клали,
во избежание. А как комиссия подпишет акт об идеальном порядке и всес-
торонней заботе, отбудет, накормленная сытным обедом, восвояси, так и
начнётся. Со всех сторон о наглеце позаботятся. Хотелось бы, конечно,
верить, что это время ушло, что в спецмонастырях не так. Но слишком
часто я устремлялся взором за облака - и плюхался носом в грязь. Жир-
ную и чавкающую. Мне всё-таки не шестнадцать лет, восторженной наив-
ности поубавилось. Да и слышал я краем уха какие-то разговоры об этих
монастырях. Сейчас уже и не вспомнить точно, не интересовали они меня
тогда, но кажется, о чём-то гадком шла речь.
И всё-таки это неизбежно. Уж лучше и Серёгинские допросы, и мо-
настырская гниль, чем то, что рано или поздно случилось бы здесь. Сце-
нарий стандартный, за годы работы в Управлении уже и на зубах навязло.
Гадания продолжаются, растёт клиентура, благодарные идиоты рекомендуют
ясновидящего мальчика своим знакомым, и в конце концов Мишкой обяза-
тельно заинтересуются взрослые оккультисты. В самом деле, способности
редкие, ценный кадр. Ну, а подъехать они умеют. Юноша, вы - гений, ваш
дар надо развивать. Мы вам поможем. Или вдруг непонятная болезнь пора-
жает маму. Нет, лучше братишку. Медицина, как водится, бессильна, оно
и понятно, куда ей, медицине, если это - мастерски наведённая порча. В
самый драматический момент, конечно, появляется добрый дяденька-цели-
тель, но, естественно, ему нужна Мишкина помощь для усиления энергети-
ческого потока, давай объединим наши поля - вот и пожалуйста, в под-
сознание занесён код. Дальше программа будет раскручиваться сама со-
бой, и пацан уже "добровольно" пойдёт в ученики к упомянутому дядень-
ке. Тот впоследствии окажется не только целителем, но и магом, Мишке
захочется того же, и он сам не заметит, как пройдёт мистерию Посвяще-
ния Бездне, и принесёт обеты жертвы своему новому Хозяину, и дальше -
утоптанная дорога к вожделенным глубинам.
В лучшем случае всё кончится арестом, и тут - пожизненный срок в
специзоляторе или, если следствие докажет факт принесения человеческих
жертв - петля. И это - действительно лучший случай, потому что сохра-
няется ещё некая надежда на покаяние. А вот если мы его не выловим -
рано или поздно свои же отправят его в это, как у них называется, Вы-
сокое Странствие. Проще говоря, заколют бронзовым ножом на базальтовом
столе, и, умирая, он будет счастлив - те несколько секунд, пока не
окажется там, за гранью, где уже ничто не сможет спасти его от вечно-
го, надрывного отчаяния. Сюда стоит ещё приплюсовать тех, кого он,
став Рыцарем, Адептом или Солдатом, потянет за собой.
Но, слава Богу, этого ничего уже не случится. Болезнь пресечена
вовремя. Да, теперь - неизбежные издержки нашей профессии, слёзы, боль
и разлука с родными, годы неволи, но зато он избежал худшего.
А перед глазами у меня то и дело вставал тёмный, залитый скучным
дождиком лес, замершие фигуры ребят из отделения, и звучала в голове
странная, ни на что не похожая музыка, вотвот готовая оборваться - и
тогда в замершей ватной тишине прозвучат слова, которые я всё никак не
мог вспомнить.
- Ну что, нагулялся? - кивнул мне хлопотавший у плиты Никитич. -
Садись, пожуй маленько, я вот тут картошки отварил, да ещё макароны с
утра остались, если хочешь, разогрей.
- Макароны - это дело, - согласился я, притулив сумку возле дива-
на. По правде говоря, есть мне не хотелось, но не обижать же заботли-
вого старика. Переживает, небось, из-за вчерашнего ночного разговора.
Непонятно вот только, в какую сторону переживает. Похоже, не удалось
мне тогда его убедить. Ну и ладно. С собой бы разобраться.
- И чайку я поставлю, - добавил Никитич, не обернувшись. - По та-
кой жаре самое оно, чайку горяченького. Квасу бы ещё неплохо, да вишь,
старуха моя ещё когда приедет. У неё, знаешь, такие квасы, пока не
выпьешь, не поверишь. А у меня вот всё никак руки не доходят. Где
был-то сегодня?
- Да дурью маялся, дядя Федя. В парке сидел, читал, потом по го-
роду бродил. Думал.
- Ну, и надумал чего? - с плохо изображаемым равнодушием осведо-
мился Никитич.
- Надумал, что надоело мне это Барсовское сидение как зубу дупло.
Ладно, последняя ночь осталась, завтра спозоранку снимаюсь с якоря - и
всё, к тётке в деревню, в глушь.
- Отдохнёшь, значит, - прищурился Никитич. - Бог с тобой, отдыхай
от трудов праведных.
Нет, ни в чём я не смог его поколебать. Надо же, какой упёртый
дед.
- Я тебе ещё чего должен, Фёдор Никитич?
- Это в каком смысле?
- Ну, за еду, туда-сюда. Те не стесняйся, мне же всё равно потом
вернут как командировочные, а тебе прямая выгода.
- В расчёте мы, - отвернулся Никитич к плите, точно у него там
что-то подгорало. - Как тогда условились, так ты и заплатил, какие ещё
дела?
- Ну, в расчёте так в расчёте, - я решил не настаивать. - Тебе,
дядя, виднее.
- Мне много чего виднее, - хмуро кивнул Никитич. - Ты это... Я
отойду часика на два, на три. Дело тут, понимаешь, у меня.
- Культурный отдых? - понимающе усмехнулся я.
- А то! Воскресенье же, как-никак.
- Ну, успехов! Домой-то без проблем дойдёшь?
- Я, Лёша, не то что некоторые, - с сожалением оглядев меня, со-
общил Никитич. - Я пить умею. Ну ладно, не скучай тут.
Он плотно затворил дверь и, удаляясь, мелькнул пару раз в окне -
сухонький, напряжённый. Отойдя подальше, оглянулся вдруг - вороватым
каким-то движением. И быстро зашагал к перекрёстку, где Старопетровс-
кая вливается в Аллею маршала Овчинникова.
Почему-то шёл он налегке. Видно, ждало его где-то в Барсовских
дебрях даровое угощение. А может, заранее с мужиками скинулись.
Скоро он растаял в густом, цвета спелого апельсина, пламени зака-
та. А закат был потрясающий. В полнеба раскинулось рыжее зарево, тон-
кие сверкающие нити уходили от него в жидкую синеву, редкие клочья об-
лаков то и дело вспыхивали вдруг снизу, точно к ним поднесли плюющуюся
искрами спичку, вспыхивали - и минуту спустя осторожно гасли, раство-
ряясь в тёплом ещё, жидко-сиреневом воздухе.
Я долго стоял у окна, ни о чём не думая, ни на что не надеясь -
просто прислушивался к деловитому звону кузнечиков, к далёким петуши-
ным выкрикам, к еле заметному ветерку - и почему-то не мог оторвать
глаз от стынущей синевы, которую уже кое-где пробуравили острыми свои-
ми лучиками первые, самые нетерпеливые звезды.
Негромкий стук в дверь застал меня врасплох. Я дёрнулся так, что
чуть было язык не прикусил, и сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, в нео-
жиданно открывшуюся гулкую пустоту.
Впрочем, всё это длилось не больше секунды. В самом деле, что же
я так? Словно мне три года, а там, с той стороны - ждёт меня Кробастл.
Было у меня в детстве такое страшилище.
Сейчас и не вспомнить, сам ли я его выдумал, или напугал кто-то
из старших, в воспитательных целях. Мол, если не доешь манной каши...
Но очень скоро я уже верил в Кробастла безоговорочно, и как ни убежда-
ла меня мама, как ни подшучивал надо мной отец, я знал - во тьме зата-
ился Кробастл, и он очень хочет забрать меня. Я почти видел его - при-
земистого, необъятно-широкого, в издевательски строгом чёрном костюме.
А из рукавов торчат зелёные, в склизкой чешуе, болотом пахнущие лапы.
На каждом пальце, изогнутый хитрым рыболовным крючком, бурый коготь. А
головы и вовсе нет - лишь какой-то расплывшийся нарост поверх плеч, и
из этого нароста смотрят тухлым взглядом узенькие, едва заметные глаз-
ки.
Он заберёт меня, уведёт к себе, во тьму, а там... Я боялся ду-
мать, что же там, но воображение не больно слушалось мозгов, оно упря-
мо рождало картины. Вернее, лишь кусочки картин, но кусочки складыва-
лись во что-то столь гадкое, что я захлёбывался отчаянным рёвом.
Взрослые чаще всего не понимали, что же со мной случилось. А я сперва
было доверчиво объяснял, кто стоит за дверью, а потом понял, что самое
правильное - молчать. Именно тогда сделал я страшное открытие - есть
на свете такие вещи, от которых мама с папой не защитят. Вещи, с кото-
рыми приходится воевать самому.
А воевать пришлось, потому что Кробастл совсем уж обнаглел. Он
снился едва ли не каждую ночь, он, чуть только темнело, прятался за
сиреневую ткань штор, он глядел на меня ночью с потолка, по которому
проплывали нервные блики машин с улицы. Я понял, - а ведь мне тогда не
было и пяти, - что дальше так продолжаться не может. Или он очень ско-
ро просочится сквозь хлипкую, стоящую между нами дверь и, сдавив ког-
тистыми пальцами мой локоть, уведёт туда, или... Мне ужасно не хоте-
лось делать или, но чем больше я размазывал слёзы по щекам, тем яснее
становилось - другого пути нет.
И когда родители, уверенные, что посмотрев вечерний мультфильм,
их сын видит безмятежные сны, глядели в соседней комнате очередной
скучный сериал про вредных тёток и дядек, я вылез из постели, щёлкнул
кнопочкой ночника. Его свет, хоть и мутновато-тусклый, всё же придал
мне уверенности. Да и Топтыжка, плюшевый медвежонок, ободряюще глядел
из угла жёлтыми пуговками глаз. И я, на цыпочках подобравшись к двери
кладовки, рывком распахнул её.
Оттуда на меня пялился Кробастл.
Войди сейчас встревоженная мама, она бы, конечно, обнаружила
только груду коробок и пыльные банки с огурцами, но у меня-то было
совсем иное зрение, и я видел его - пристально, с нехорошим весельем
щурившегося на меня, и жуткие пальцы медленно сжимались и разжимались,
и из невидимой щели рта исходило гнилое, мёртвое дыхание.
- Уходи, Кробастл! - сумев всё же не заплакать, прошептал я. - Я
тебя больше не боюсь, вот! Даже если ты меня съешь, всё равно не бо-
юсь. Потому что ты - злой, и вообще тебя нет. Потому что, - тут я сде-
лал напряжённую паузу, удивившись, как это Кробастл до сих пор не
схватил меня за горло, и докончил прерывистым, хриплым, точно бы и не
своим голосом, - потому что тебя не должно быть!
И тут он еле заметно кивнул мне, будто соглашаясь, а потом...
Чёрный костюм его вдруг расплылся, стал нечётким - а может, причиной
тому послужили выступившие не к месту слёзы - и грязным облаком утя-
нулся в незаметную какую-то щель. Зелёные чешуйчатые руки высохли и
вмиг оказались безобидной пластмассовой вешалкой. Дольше всех остава-
лись глаза - злость уже испарилась из них, и теперь там светилось
странное, безнадёжное и вместе с тем привычное понимание. Потом и гла-
за растаяли в пыльной полутьме кладовки.
И тогда я наконец понял, что Кробастла в моей жизни больше нет. И
что прогнал его - я сам. Не Илья-Муромец с мечом-кладенцом, не милици-
онер с чёрным пистолетом, а всего лишь я - пятилетний мальчик Лёша,
который до сих пор ещё, стыдно сказать, иногда писается ночью.
И мне сделалось чуть ли не до слёз грустно - зачем же я так дол-
го, так уныло и бесполезно боялся?
Я отогнал не к месту хлынувшие воспоминания. Да и не нравилась
мне эта страница биографии. Хотелось верить, что кроме буйной детской
