отношения не имеет и не понимает, почему моя укоризна
направлена на него. Он чувствует, что происходит какая-то
проверка моей учебы и что эта проверка для меня неблагополучна.
Он сидит, положив ладони на колени, и смотрит перед собой
немигающим взглядом своих зеленых глаз. Он как бы говорит мне
своим взглядом: я в твоих учебных делах не разбирался, не
разбираюсь и не хочу разбираться... Вот придет время пить чай,
я его с удовольствием выпью и пойду с бабушкой спать, а
остальные меня мало интересуют...
Но дядюшка ошибается, думая, что я на него смотрю с
обычной целью подразнить его. Нет, на этот раз я на него смотрю
с тоскливой завистью. Хорошо жить, как он, думаю я, ни за что
не отвечать, ничего не стыдиться, не ведать, что делается
вокруг.
А между тем эта моя страница в кровоточащих рубцах красных
чернил. Это следы гневных ударов пера Александры Ивановны.
-- Пло-хо,-- читает тетушка по слогам и растерянно
оглядывает окружающих,-- но вот эти восклицательные знаки для
чего?
После оценки Александра Ивановна поставила три
восклицательных знака, барабанные палочки, выбивающие тревожную
дробь по поводу резкого ухудшения работы моей головы. Наверное,
тетушка и в самом деле не может понять, для чего эти
восклицательные знаки в таком количестве, но нет, скорее всего
ее артистизм доигрывает, дополняет мою катастрофу, она как бы
внушает окружающим истолковать эти восклицательные знаки, как
признак утроенности моей плохой оценки.
-- Подумаешь, большое дело, да?! -- говорит дядя Алихан,
по доброте своей пытаясь отвлечь внимание тетушки от моих
оценок.-- Я кофейни-кондитерские терял и то жив-здоров?!
Он смотрит на тетю своими круглыми глазами, потом на
остальных, как бы говоря: ну-ка, напрягите свое воображение и
попробуйте представить, что страшнее: временное ухудшение учебы
этого мальчика или же полная потеря прекрасной
кофейни-кондитерской. Представляете, какая разница?
Но никто не хочет напрягать воображение и сравнивать его
кофейню-кондитерскую с моей учебой. Тем более этого не хочет
тетушка. Тетушка обращает свой взор, выражающий затравленность
доброй женщины бесчувственными племянниками, на дядю Самуила:
-- О, помогите несчастной!
-- Восклицательный знак означает усиление интонации! --
говорит дядя Самуил несколько хмуро. Он показывает своим
голосом неизменность своего желания не отходить от фактов и в
то же время самой хмуростью своей интонации как бы признает
некоторую неуместную поспешность, проявленную им много лет
назад, когда он похвалил мои математические способности. Дело в
том, что именно эта моя домашняя работа была связана с
неправильным решением арифметической задачи.
-- Но почему три, Самуил? -- умоляет тетушка.
-- Усиление интонации! -- повторяет дядя Самуил, упрямо
давая знать, что расшифровывать усиление интонации не будет.
-- С тремя восклицательными знаками даже брат твой не
приносил,-- говорит тетушка и смотрит на брата.
-- Никогда! -- подтверждает брат.
Я понимаю, что восклицательные знаки означают степень
тревоги Александры Ивановны, а не что-нибудь другое. Но стоит
ли сейчас оправдываться? Тем более, что это займет лишнее время
и тетушкин разбор может затянуться до прихода дяди.
-- Пос! -- читает тетушка следующую оценку, и так как
спектакль ужаса уже прошел эту степень, уже сцена удивления
посредственной оценкой была продемонстрирована, она не знает,
что сказать, и листает тетрадь дальше. Но дальше ничего нет.
-- Дье,-- говорит она, глядя на чистый разворот, как бы
осознавая еще одну форму обмана, которую я ей неожиданно
подсунул. Она несколько растеряна. Она хотела бы еще несколько
новых сцен ужасов показать, а тут сама пьеса оборвалась. Она в
растерянной задумчивости отворачивает назад последнюю страницу,
словно взвешивая, не разыграть ли ее по-новому, но, видно, так
и не решив, повторяет с выражением брезгливости:
-- Пос...
Сейчас в ее произношении эта оценка приобретает оттенок
какого-то особого позора, какой-то жалкой бездарности. Словно я
и не утонул в болоте, но и не вырвался на чистый берег, а так,
все еще барахтаюсь в мерзостной тине возле берега. Уж лучше бы
совсем утонул!
Тетушка, подпершись ладонью, сидит в горемычной позе.
-- Хватит, отстань от мальчика,-- говорит бабушка
по-абхазски, чтобы дядя Алихан и дядя Самуил не поняли ее.
Тетушка на ее слова не обращает никакого внимания. Она молча
сидит за столом, подпершись ладонью, и голова ее слегка
подрагивает, как бы подтверждая бесконечный, как жизнь, список
разочарований, и одновременно это подрагивание головы означает
старческую слабость.
-- И вот на кого сгубила я свои лучшие годы,-- говорит
она, не меняя позы и только слегка усиливая подрагивание
головы. Имеет в виду она меня и моего старшего брата.
-- Я не согласен,-- твердо возражает дядя Самуил и кивает
на меня,-- этого еще можно исправить... А старшего надо ремеслу
учить...
Я сижу, опустив голову, искоса следя за происходящим. Мне
очень стыдно, но и стыдясь, я помню, что будет еще стыдней,
если дядя мой все это застанет. Поэтому никакого оправдания, ни
одной щепки в этот костер.
-- Нет, Самуил, не утешай меня,-- говорит тетушка, не
меняя позы и меланхолично вглядываясь в свою напрасно прожитую
жизнь.-- Лучше бы я сюда совсем не возвращалась... Лучшие годы
сгубила...
Тетушка была замужем за каким-то провинциальным персидским
консулом, который в свое время жил в нашем городе, а потом увез
ее в Персию. Потом она оттуда приехала без консула, одна. Об
этом с детства говорили в нашем доме. И о том, что она, бросив
консула, вернулась на родину, тоже говорили как-то естественно,
словно консул этот от старости развалился, и ей ничего не
оставалось, как приехать домой.
Судя по легенде, похожей на правду, учитывая тетушкин
темперамент, на свадьбе моей мамы, которая состоялась после ее
приезда из Персии, тетушка танцевала целые сутки. И теперь я,
вспоминая рассказы об этом, думаю все с той же рациональностью:
как же она могла из-за нас покинуть Персию, когда нас, а среди
нас в особенности меня, потому что я младший, когда нас тогда
на свете не было?!
-- Тетя,-- говорю я, подымая голову,-- но ведь когда ты
возвращалась из Персии, нас не было на свете!
-- Дье,-- произносит тетушка и, протянув в мою сторону
бессильную длань, замирает, как бы удивляясь, что я в моем
положении еще смею разговаривать. Но вот она отводит бессильную
руку и потухший взгляд в сторону бабушки и дяди Коли.
-- А эти инвалиды? -- говорит она устало. Получается, что
никакой разницы между нами нет, все мы одна цепь, которую она
тащит, надрываясь. Все оглядываются на бабушку и дядю Колю,
словно впервые их замечая. Дядюшка приосанивается, как бы
подчеркивая правовую полноценность своего пребывания на кухне.
Он не совсем понимает причину всеобщего внимания к нему и
бабушке. Дело в том, что иногда он задерживается, уже выпив
вечерний чай, и тогда (как он думает,-- с полным основанием)
тетушка гонит его в постель.
Но сейчас-то он чаю не пил?! Вот напьюсь чаю, и мы с
бабушкой пойдем спать, говорит он всем своим видом, а какого
черта вы все на нас уставились, я не понимаю...
-- Отстань от нас,-- говорит бабушка несколько
раздраженно. Скорей всего она не слышала, что тетушка сказала,
но сам жест ее руки, выражающий, мол, вот они, мои гири, делает
понятными ее слова.
-- Отстань! -- повторяет дядя, видя, что бабушка действует
примерно в таком направлении. В то же время он более
целенаправленно и сердито начинает смотреть на моего брата,
потому что брат, воспользовавшись тем, что все обернулись в
сторону бабушки и дяди, успел пригрозить ему, на что дядюшка
быстро и охотно откликнулся. Все-таки это общее и расплывчатое
внимание всех хотя и неприятно ему, но как-то слишком
безадресно. Другое дело -- вот этот мальчик пригрозил ему, вот
отчетливо выявилась точка зла, и с ней он готов скрестить
оружие. Он уставился на моего брата, взглядом предлагая вместо
скрытой угрозы попробовать какое-нибудь открытое враждебное
действие.
Но тут в кухонном окне, выходящем на веранду, мелькнула
чья-то тень.
-- Гости! -- крикнул мой брат и вскочил. Дядя Коля отвел
от него глаза.
Дверь в кухню отворилась. В дверях стояла тетя Медея.
Тетушка мгновенно преобразилась и расцвела, превратившись из
трясущей головой старухи, загубившей свою молодость на двух
балбесов, в цветущую тридцатипятилетнюю царевну-лебедь.--
Сколько лет, сколько зим! -- говорит она, улыбаясь и подходя к
тете Медее.
-- Золотая моя,-- отвечает ей тетя Медея, все еще щурясь
от света, а тетушка смачно целует ее в губы.
-- Как это ты догадалась, кто тебе подсказал зайти к
нам,-- говорит тетушка с певучей грузинской растяжкой слов,
потому что тетя Медея грузинка. Я знаю, что тетушка это делает
не из лести, а опять же из-за артистичности натуры, из
наслаждения самой гибкостью своих возможностей. С кубанцами она
говорит, незаметно впадая в гаканье, а с грузинскими евреями,
очень плохо знающими русский язык, она говорит на такой
тарабарщине, что сама запутывается и для простоты переходит на
грузинский язык.
-- Сейчас почаевничаем, скоро хозяин придет,-- говорит
тетушка, усаживая гостью на свое место, вытряхивает раковину
пепельницы и подставляет ей. Тетя Медея закуривает и, несколько
поерзав, усаживается в очень уютной скульптурной позе.
-- Самовар,-- показывает тетушка дяде Коле на самовар. Тот
радостно вскакивает.
-- Су, су,-- по-турецки объясняет ему тетушка, чтобы он не
только вынес на веранду и разжег самовар, но и принес из
колодца (напротив через улицу) свежей воды.
-- Вода? -- перекрестно по-русски переспрашивает он у нее,
чтобы не спутать чего-нибудь там.
-- Да, да, воду,-- кивает тетушка, и дядя хватает самовар
и вытаскивает его на веранду. Потом он со звоном схватывает
ведра, стоящие на веранде, и бежит вниз по лестнице.
-- Собаки! -- раздается его яростный голос с лестницы. Это
он гонит нашу собаку Белку.
В сущности говоря, чай у тетушки на кухне с небольшими
перерывами пьется с самого обеда. Зайдет кто-нибудь, тетушка
его угощает чаем и сама заодно пьет. Но самовар -- это большое
вечернее чаепитие. Вдруг тетушка, пошарив на кухонной полке,
обнаруживает, что в железной коробке для чая нету чая.
-- А где же чай? -- спрашивает она, растерянно озираясь.
-- Я только заварила свежий,-- ворчливо замечает бабушка
по-абхазски,-- хватит на вечер.
-- Чтобы я этими помоями поила лучшую из моих подруг?! --
отвечает ей тетушка по-русски и потому несколько предательски
по отношению к бабушке. Она с размаху выливает в помойное ведро
всю заварку.
-- Пойду на сон энциклопедию почитаю,-- говорит дядя
Самуил и непреклонно, словно сейчас все на нем повиснут,
встает.
-- Хорошо, Самуил,-- говорит тетушка, как я думаю, с
тайным удовольствием. Дядя Самуил, попрощавшись, выходит. Мне
кажется, что тетушка с таким же удовольствием сейчас рассталась
бы и с дядей Алиханом, но тот не собирается читать энциклопедию
и продолжает сидеть. Он даже пытается остановить дядю Самуила,
но тот непреклонно выходит.
-- Сходишь к Мисропу,-- говорит мне тетушка и сует
деньги,-- две пачки цейлонского чая и две пачки папирос
"Рица"... Если у Мисропа не будет, сбегаешь возле почты, а если
там не будет, сбегаешь возле аптеки...
