говорила также как ты, - это практически невозможно. Они все
сразу становятся чужими и далекими. Как что-нибудь скажет, так
все.
- Свечка скоро потухнет, - сделал я ценное замечание. Она
ничего не ответила, но теперь ее глаза были направлены на пламя,
огонь отражался в ее зрачках, но я по-прежнему не понимал, что
она хочет и как себя вести. Она тут достаточно одинока, и можно
завладеть ее временем. С другой стороны, она еще маленькая, ей
надо учиться и учиться, и что я буду ее отвлекать от Бетховена
своими приставаниями. Я вдруг почувствовал, что уже давно
закончил институт, и как далеко осталось то время.
Она, наверное, еще девственница и совсем неиспорченная, так
что мне стало ее даже жалко, что ей попался такой бомж. Я налил
еще чаю. Голода уже особенно не чувствовалось, желудок был
доверху заполнен горячей водой. Случайно я посмотрел на книжную
полку, и волосы мои зашевелились от страха.
На куче нот и тетрадей лежала коричневая потертая тетрадь с
надписью "Книга Учета. Книга Разврата". Последний раз я видел ее
на даче с покойниками. Неужели моя скрипачка тоже их этих? Как
иначе эта книга попала к ней? Или ее уже издали большим тиражом?
Стало еще тише, девушка не мигая смотрела на пламя свечи
восковым взглядом, как статуя. Я попятился к двери, выскочил в
коридор и спрятался в темном углу на чердаке.
12. Книга Учета. Книга Разврата.
Учитель Пирожников.
Хорошо все-таки, что всех моих учеников поселили в каюты на
одном этаже! А то пришлось бы бегать по этим крутым корабельным
лестницам туда-сюда и проверять, все ли "детки" на месте. А с
моим животом особенно не побегаешь. Хотя какие они детки, это
девятый да десятый класс! У Марфиной уже такая грудь, как у
завуча. Корабль, конечно, не самое подходящее место для
воспитательной работы. Не запретишь же им ходить на танцы, а
танцы, как назло, длятся до четырех утра. Уже тут тебе и матросы,
и папиросы, и прочая дрянь, а девицы и рады потанцевать со
взрослыми кавалерами. Никакого сна с ними нет! Да, это была
большая ошибка - устраивать плавание на корабле школьников со
взрослыми, да еще так долго. Они быстро учатся всему плохому.
Пирожников посмотрел на свои большие авторитетные часы. Уже
половина двенадцатого, пора загонять их в каюты. Сегодня целый
день так сильно качало, слава Богу, всех давно тошнит, и
укладывать силой спать никого не придется. Все и так давно лежат
трупами. Крепко держась обеими руками за поручни, Пирожников
вышел в коридор. У ребят было уже тихо, а у девочек горел свет и
раздавались голоса. Пирожников постучался и отворил дверь каюты.
- Илья Николаевич, Никольская упала с верхней полки и
разбила себе нос, мы кровь ей никак не можем остановить! -
заверещала Марфина с большой грудью, едва прикрытой легкой ночной
рубашкой. Никольская из 10 Б сидела на постели, задрав голову
кверху и зажав нос мокрым от крови платком. Пирожников
нахмурился.
- Так, Никольская! Пойдем-ка со мной в медпункт, а вы все
тушите свет и спать, уже ночь на дворе.
Кроме Марфиной, все остальные девицы уже лежали в койках.
Как хорошо все-таки, что сегодня такая качка!
- Марфина, проветри класс, а то у вас тут невозможно
заниматься.
За иллюминатором бушевало Черное море. Через мгновение
пароход накренился, и в каюту плеснули соленые теплые брызги.
Пирожников испугался и отскочил в сторону.
- Ну хватит, пожалуй.
Марфина закрыла иллюминатор и полезла на верхнюю полку. Илья
Николаевич с тоской наблюдал за ее движениями.
- Все улеглись? Ну, спите.
Он вывел Никольскую за ледяную руку в коридор, выключил в
каюте свет и закрыл за собою дверь.
- Сильно ударилась? - спросил он, оглядывая ее ночную
рубашку с пятнами крови.
- Да нет, это у меня бывает от переутомления, - ответила
она, шагая впереди него. Пирожников с удивлением наблюдал за
контурами ее юного тела. Его тоже порядочно укачивало. Вот черт,
уже в десятом классе, и такая попочка! - подумал он. - Хорошо
все-таки работать учителем в старших классах, они ведь еще толком
ничего не понимают, и столько мимо тебя проходит таких вот
девочек в одних ночных рубашках, без всякого стеснения! А чего
стоят упоительные дополнительные занятия до позднего вечера!
Вскоре они добрались до медпункта, но там было уже все
заперто. Никольская немного приободрилась.
- У меня уже больше не течет, - сказала она, отнимая от носа
платок и пробуя пальцем верхнюю губу и ноздри.
- Ладно, ладно, пойдем-ка я дам тебе какое-нибудь лекарство
из нашей школьной аптечки и чистый платок, а то ты вся в крови,
будто с Бородинского поля.
Пирожников был учителем истории и больше всего любил
Наполеона и декабристов. Он помнил, что когда течет кровь из
носа, нужно лечь на спину, задрав голову, и приложить мокрую
холодную тряпочку или платок к переносице. Они вошли в его каюту.
Было около двенадцати ночи.
Илья Николаевич поехал с группой школьников потому, что он
был единственный молодой учитель в своей школе. С одними училками
детей отпускать в такое путешествие было никак нельзя, да и они,
молоденькие учительницы, все как один, ушли в декретный отпуск, у
других были свои больные дети, родители, или свое больное сердце,
печень, спина, ноги, и только толстый Пирожников был самый
здоровый из всех.
По дороге к своей каюте он заметил, что за дверьми его
школьников уже совсем тихо, света нигде не было, и даже Марфина с
большой грудью, наверное, уже спит. Пирожников аккуратно закрыл
за собой дверь. В его каюте была только одна койка.
- Ложись на спину и запрокинь голову назад, - грозно
скомандовал он Никольской. Она послушно вытянулась на его
покрывале. Он снял свою подушку и положил ее на стул. Стул стоял
в ногах койки, и когда Илья Николаевич отпустил подушку и
посмотрел на свою ученицу, сердце его заколотилось. Он увидел
подбородок Никольской как раз между двумя холмиками, обтянутыми
тонкой ночной рубашкой, которая в таком положении задралась даже
выше колен. Никольская смирно лежала, закрыв глаза и вытянув руки
вдоль тела.
- Сейчас я поставлю тебе холодный компресс, - сказал
Пирожников, завороженно следя за тем, как юная грудь Никольской
поднимается в такт ее дыханию. По дороге к раковине он сильно
ударился головой о полку, но даже не заметил этого.
Илья Николаевич открыл кран с холодной водой, но тут
вспомнил, что забыл достать из чемодана носовой платок. Он
вернулся к Никольской и нагнулся под койку, чтобы достать
чемодан. Никольская, вся обтянутая ночной рубашкой, парила над
его чемоданом прямо перед его глазами. Впопыхах, потеряв очки,
Илья Николаевич долго не мог отыскать в чемодане носовой платок,
поскольку его взгляд не мог оторваться от груди Никольской и
шарил он в чемодане вслепую. Ему как назло все время попадались
под руку полосатые зеленые носки, которые он искал с самого
отъезда из Москвы. Никольская шмыгнула окровавленным носом.
Наконец, Пирожников отыскал платок, по дороге к раковине опять
ударился головой о полку и только потом смог подставить руки под
ледяную струю. Это его немного освежило. Платок скоро намок, и
Илья Николаевич осторожно положил его на переносицу девушки.
Никольская дышала ртом, и Пирожников был совсем близко от ее
полных красивых губ, чуть дрожащих от холода.
- Ты, наверное, замерзла, - спросил он ее.
- Да, немножко.
- Сейчас я тебя укрою одеялом.
Никольская лежала сверху покрывала, и надо было вытаскивать
одеяло снизу. Чтобы помочь ему, она уперлась головой и попой в
койку, еще выше задирая свои прелестные юные груди, а потом,
когда нужно было вытаскивать дальше, Илья Николаевич просунул
руки ей под спину, приподнял ее и освободил одеяло из-под ее
сладкой попочки.
Плотно укрыв Никольскую одеялом, Пирожников огорчился.
Теперь он уже не мог видеть тонких деталей ее юного тела. Смочив
свое полотенце водой, он стал вытирать кровь под ее носом,
стараясь как можно меньше приминать ее пухлые алые губы.
Никольская улыбнулась.
- Щекотно, Илья Николаевич!
Вот дура, подумал он. Но кровь никак не останавливалась.
- Тебе надо полежать так без движения, - сказал он, меняя
холодную примочку.
- А как же вы? - вдруг спросила она, - давайте я пойду
назад, в свою каюту.
- Нет, нет, что ты, тебе ни в коем случае нельзя теперь
вставать, - строго сказал он, испугавшись, что она уйдет. -
Постарайся успокоиться и уснуть, а я пока посижу рядом.
Он вышел в коридор проверить, тихо ли в остальных каютах.
Все дети, утомленные качкой, спали мертвым сном. Пирожников
вернулся к себе в каюту и как следует запер за собой дверь.
Птичка в клетке, - вдруг пришло ему в голову.
Никольская лежала с закрытыми глазами. Он потушил свет и сел
на стул рядом с койкой. Через полчаса он решил, что можно сесть
рядом с ней. Никольская подвинулась к стенке, освобождая ему
место.
- Илья Николаевич, давайте я еще подвинусь, койка широкая, и
вы тоже уместитесь. В палатке и то теснее, - невинно сказала она.
Пирожников положил под голову подушку и лег рядом с ней, но
поверх одеяла.
Он вспомнил, как часто в школьных походах рядом с ним в
палатке спали в своих спальниках разные девочки. Одни были еще
совсем мальненькие, и их надо было засовывать посреди ночи
обратно в спальник, чтобы они не простудились. Другие были уже
настолько взрослыми, что прикосновения их широких бедер в тесноте
палатки даже сквозь толстые спальные мешки так волновали
Пирожникова, что он долго не мог уснуть.
Вот и сейчас между ним и Никольской было лишь тонкое колючее
одеяло и разница в возрасте лет в двадцать. Он даже не помнил
точно, как ее зовут. Вскоре она уснула, и ее тело стало
непроизвольно принимать различные положения. Илья Николаевич
лежал на спине, вытянув ноги и скрестив руки на груди в позе
Наполеона. Неожиданно Никольская повернулась к нему лицом и
положила на него сверху свою ножку, согнутую в коленке. Ее
дыхание оставалось ровным, а вот Пирожников напротив, набрал
полные легкие воздуха и боялся выдохнуть, чтобы не спугнуть
птичку. Одеяло с нее слезло, покрыв самого Пирожникова, зато ее
ножка оголилась почти до самого верха, лаская бедного учителя
истории легким теплом и очаровательным изгибом тугого бедра.
Зря все-таки в педагогический институт поступает так мало
юношей! Профессия учителя, тяжелая, но благородная, таит в себе
необыкновенные открытия и свежесть жизни. Илья Николаевич, затаив
дыхание, чувствовал, как ее коленка двигается все выше и выше
вдоль его ноги. Как жаль, что его левая рука оказалась замотанной
одеялом, а то он мог бы почувствовать пальцами самую нежную часть
ее ножки, лежащей сверху. Видимо, Никольская крепко спала, и
не понимала, что с ней происходит. Вскоре она положила на
него левую руку и уткнулась в его плечо. Как бы ее теперь снова
укрыть, лихорадочно соображал Илья Николаевич. Рука лежала
вначале на его груди, потом Никольская медленно почесала
комариный укус на соей коленке, и после этого положила свою руку
прямо на живот несчастного Пирожникова. Я для нее, наверное, как
подушка, подумал он.
Ему и в голову не приходило сейчас, что он лежит почти в
объятиях своей ученицы, и что в какой ужас привела бы эта картина
ее родителей. Она спала, между ними было жаркое колючее одеяло, к
