вскоре начнешь раскачиваться из стороны в сторону с ним в такт.
И вот уже я скачу на лошади рядом с прекрасной дамой вдоль
Ленинградского проспекта, ветер раздувает волосы и платье, ноги
дрожат, мимо проносятся фонари и деревья, и все
ближе мост через пути рядом с Белорусским вокзалом. На улице нет
ни души, и только какой-то грязный бомж неожиданно отделяется от
чугунной ограды моста и бросается нам навстречу. Лишь бы он не
испачкал мой фрак. От них всегда так ужасно воняет, и герцогине
это будет неприятно.
Они выехали из-за деревьев и стремительно приближались к
мосту. Шлейф ее длинного платья развевался за нею на несколько
метров, ее черные волосы сливались с лошадиной гривой. Она летела
вперед, но лошадь двигалась в каком-то замедленном темпе. Рядом
ехал какой-то придурок в длинном фраке. Выждав еще мгновение, я
бросился им наперерез. Дальше все произошло так быстро, что я
не понимал, что делаю.
Она заметила меня, но останавливаться не собиралась,
поравнявшись со мной, она вдруг выхватила небольшую плетку и
ударила меня по лицу. Я вскрикнул от боли, она уже уходила
вперед, к Маяковскому, но ее спутник еще был рядом, я успел
ухватиться за уздечку его коня, столкнул всадника с лошади и
вскочил как Гойко Митич в седло на его место. Горячая кровь
заливала мне лицо, левый глаз ничего не видел, но впереди
раздавался цокот копыт ее лошади, я пришпорил своего коня и
понесся за ней. Она даже не оглянулась и неслась все дальше и
дальше.
А Вы участвовали когда-нибудь в гонках по ночной Москве?
Когда я буду губернатором города, в первую же ночь с субботы на
воскресение устрою торжественные скачки по улицам Москвы. Зрители
должны будут стоять на тротуарах со свечками и фонариками.
Факелами пользоваться нельзя - это напоминает фашизм. Всю рекламу
на время скачек отключим, она не будет сочетаться с благородным
духом старинных состязаний. Про маршрут надо еще подумать, а вот
форма одежды может быть только маскарадная, и ни в коем случае не
спортивная. При чем тут спорт? Это будет скорее
духовно-историческая процессия, или скачки за девушками. Да,
именно скачки за девушками - это прекрасно и возвышенно. Всадник,
поймающий беглянку, объявляется ее рыцарем на весь год до
следующего заезда. Это приведет к развитию и подъему наших конных
заводов, так незаслуженно забытых в это тяжелое время. Подымется
также производительность труда, увеличится рождаемость и
понизится смертность. Люди объединятся вокруг скачек, рыцари
будут выбирать короля, и здоровый дух раннего средневековья
воцарится над пошлой купеческой Москвой.
У Маяковского она свернула направо и поскакала по Садовому
кольцу. Нас разделяло всего несколько десятков метров, но
останавливаться сейчас нельзя - она легко могла бы укрыться в
переулках около Патриарших прудов. Пока я не думал, что буду
делать с ней дальше, лишь жажда погони иссушала мое горло и
голову. Вряд ли она готовит мне новую ловушку, с меня уже взять
нечего, скорее, мой новый богатый соперник, которого я скинул у
Горького, должен был стать очередной жертвой подземных козней.
Зачем только она меня ударила плеткой? Наверное, решила, что
я - какой-нибудь пьяный бродяга с вокзала. Неужели она меня
все-таки не узнала? Придется теперь прикинуться маньяком,
насильником или вором. Вид у меня теперь подходящий, и, пользуясь
этим преимуществом, я мог бы многое узнать у нее. Возьму вот и
придушу ее для начала, или укушу ее за грудь.
Она неслась впереди, шлейф вытянулся почти горизонтально и
повторял в воздухе ее плавную траекторию. Вдруг ее прозрачная
косынка отделяется от нее и повисает на мгновение в воздухе. Я
успеваю поймать ее на лету. Левый глаз ничего не видел, и я
приложил косынку к ране, чтобы остановить кровь.
На Смоленской площади она чуть замедлила ход, оглянулась, и
снова погнала лошадь вперед, к Парку Культуры. Вокруг никого не
было, и даже на освещенном Арбате было тихо, как никогда. Куда
она направляется на этот раз? Хорошо, что не на кладбище, а то
там ее покойные покровители опять дадут мне яду или засунут в
деревянный ящик.
В школе я занимался лыжным спортом. Нас гоняли по
десятикилометровому кругу в любую погоду. Зимой рано темнело, и
гонки происходили в серебристом свете уличных фонарей, стоявших
вдоль дорожек парка. В нашей секции было несколько девочек моего
возраста, и больше всего мне нравилось, когда одна из них, Марта,
оказывалась впереди меня на лыжне. Эти преследования сквозь
сверкающий иней, шипящий снег и черные круги в голове от
усталости и отравления кислородом на всю жизнь отпечаталось в
моей бедной памяти, но главным, конечно, были ее синие рейтузы,
обтягивающие прекрасные ножки, вызывающие у меня прилив сил и
второе дыхание. Я шел за ней полчаса, и, наконец, измученный
видом ее фигуры, обгонял ее на ходу, ударяя по ее напряженной
попе. Она пыталась в ответ ударить меня палкой, но было уже
поздно, впереди стоял тренер и следил, как мы скользим и
отталкиваемся. Я разгонялся, делал рывок, мимо проносился тренер,
позади оставалась Марта, еще несколько минут, и все силы
кончались. Это были самые лучшие гонки в моей жизни, такие легкие
и романтичные, как все в школе. Цель была так близка, кругла и
упруга, радость от ее достижения так проста и естественна, и,
главное, тренировки проходили три раза в неделю, иногда бывали
соревнования, иногда даже в секцию приходили другие девушки с
прекрасными фигурами, синими глазами и хвостиками, торчащими
из-под лыжных шапочек. Через год я бросил секцию, так и не
поговорив, к счастью, с Мартой ни разу.
Может, она скачет к Донскому монастырю, там тоже есть
кладбище, значит, пока не поздно, надо догнать ее раньше, около
Крымского моста. И когда между нами оставалось всего несколько
метров, когда стук копыт уже отражался от чугунной ограды и
справа показалось колесо обозрения, она вдруг резко свернула
вправо, ее лошадь легко пермахнула через барьер и через несколько
секунд послышался плеск черной воды. Вот вам и нечистая сила! Тут
уже я не стал изображать из себя Гойко Митича, а добрался до
лестницы, соскочил с коня и скорее спустился вниз пешочком. Ей-то
все равно, кровь-то, наверное, у нее холодная, да и разбиться
можно. В темноте у берега белый шлейф ее платья развернулся по
свинцовым волнам Москвы-реки. Она молча плыла к берегу. Я
протянул ей руку со ступенек, спускающихся прямо к воде. Все-таки
жалко девушку, хоть она и ведьма. Я даже не подумал о том, что
она может утащить меня на дно как русалка. Выбравшись на
ступеньки, она отцепила тяжелый шлейф и осталась в одном платье,
с которого стекали ручьи черной воды. Ее лошади не было видно и
слышно, ну прямо как испарилась куда-то. А может, ее и не было?
- Ну как водичка? - спросил я ее, моргая глазом.
- Дурак, разве ты не видел, как меня лошадь понесла?
- Можно было остановиться и раньше, у Американского
посольства.
Она вдруг заплакала. Я вспомнил, как она ударила меня
плеткой, и подумал, что есть все-таки справедливость на свете.
- А зачем ты меня хлестнула плеткой по морде?
- Ты же ехал всю дорогу сзади меня, как я могла тебя
ударить?
Вот это номер! И такое наглое вранье, без всякого стеснения!
И сейчас я еще буду доказывать ей, что я не верблюд, и что синяк
под глазом мне не могли поставить вчера в драке у винного
магазина, поскольку я вовремя смылся оттуда.
- Ты, я вижу, уже совсем лыко не вяжешь, а ведь прошло всего
два месяца, как мы расстались. Слава Богу, я спустила тебя с
лестницы вовремя, надо было еще раньше это сделать, говорили мне
все подруги, да прогони ты его к матери, разведись и начни
нормальную жизнь, нет, ты опять ко мне пристал, вонючий козел,
хоть бы побрился!
- Да ты что, совсем сдурела, какая лестница, какие
подруги, какие пьяные дружки! Успокойся вначале, подсохни, а потом будешь
вспоминать, кого ты хотела отправить к чертовой матери. Я тут
живу почти как святой, питаюсь водой с хлебом, а ты мне такое
говоришь!
- Совсем заврался, видали этого святого. Ладно, надоел ты
мне до смерти, иди отсюда скорее, чтоб духу твоего здесь не было
больше.
Она выжала подол платья и направилась к Дому Художника. Я
прямо остолбенел от ее слов, зачем она так меня обижает ни за что
ни про что. Вот все-таки гадина какая, вот стерва! Я не выдержал,
подбежал к ней и со всего размаху врезал ей по мокрой попе. Пусть
отвечает за свои слова! Она посмотрела на меня и вдруг сменила
гнев на милость.
- Ладно, раз уж ты меня догнал, придется таскаться с тобой
сегодня. Сейчас зайдем внутрь, я переоденусь, там сейчас как раз
выставка костюма, и потом мне надо просушить как
следует волосы, я вся до нитки промокла.
Может, врезать ей еще раз, тогда она все вспомнит и станет
совсем шелковой? Эти перемены меня всегда в ней потрясали. О чем
это я? А как же сигнализация в музее? И потом мне тоже надо бы
переодеться.
- Нет, к сожалению, с тобой уже все ясно. А
благотворительностью я не занимаюсь.
- Но, может быть...
- Нет, ну что ты милый, пойми, у тебя уже все кончено, и с
тобой все в порядке.
- Как в порядке?
- Слушай, и ты еще чем-то недоволен, после того как я тебя
столько раз прощала, столько раз уступала тебе, столько раз
вытаскивала тебя с того света!
- Вот интересно, а я думал, что это ты мне устроила такую
веселую жизнь.
- Ну, хватит, я совсем замерзла.
Мы подошли к Дому со стороны лежачих памятников. Дзержинский
был уже весь зеленый, а вот колени Калинина - какая игра слов! -
сверкали, отполированные попами туристов, фотографирующихся на
память. Сталин, облитый красной краской, лежал лицом в землю.
Она поискала что-то вокруг, потом нагнулась к какому-то
канализационному люку с номером 666, попробовала сдвинуть
чугунную крышку носком туфли, но лишь поцарапала лаковую
поверхность. Кто ж так обращается с хорошей обувью!
- Давай-ка, пролетарий, напряги свои силы и подыми крышку.
Измазав все пальцы в грязи, я с трудом подцепил тяжелый люк
и открыл его. В лицо пахнуло теплой сыростью. Я привязал свою
лошадь к маленькому заборчику, и мы принялись спускаться вниз.
Я пропустил ее вперед, чтобы она не завалила меня сверху тяжелым
люком. Один раз они меня уже надули. Внизу, как ни странно, было
сухо. Своды освещались красными и синими лампочками, как в метро.
Минут через десять подземный ход вывел нас к железной двери,
герцогиня сняла ключик, болтавшийся на ее шее на золотой цепочке,
и открыла замок.
Все-таки если человек идиот, то это надолго. У нее же везде
свои люди, и она хочет от меня отделаться, я это знаю, и тем не
менее иду за ней неизвестно куда. А здорово, что у нее есть
ключик от всех дверей. Надо бы запомнить этот люк, номер его я
хорошо запомнил, да и все знают это число, неужели все их ходы и
люки помечены так страшно - числом Дьявола, и нужен только ключ,
чтобы пройти куда угодно, зная только, где все эти люки лежат?
Теперь обязательно буду смотреть на номера всех канализационных
люков. А еще однажды я видел "Запорожец" с номером 666, и как
можно ездить на такой дьявольской машине!
Она захлопнула дверь в подземный ход и включила лампочку. Мы
были в каком-то подсобном помещении для сиделок и служителей.
Кругом висели на гвоздях старые халаты с буквами ГТГ -
"Государственная Третьяковская Галерея", под стульями аккуратно
