друга. Вполне возможно, что отец этой студентки и выкинул меня из
квартиры, чтобы вселить туда свое чадо.
Жертвы революции 1905 года, и другие жертвы оказались
все-таки напрасны! Мимо проскакал чугунный жандарм, похожий на
моего майора, за лошадь цеплялась тоже чугунная баба, работница
"Трехгорной Мануфактуры". Я бы тоже сейчас кинул в жандарма кусок
кирпича и встал бы потом на баррикаду. Ведь когда холодно и
хочется есть, сразу видно, кто во всем виноват. После батона я
решил немного согреться и посидеть, подумать о своем печальном
будущем. На Грузинском валу, точнее, во дворе, я отыскал подъезд
без домофона и с батареями, и уселся на картон, постеленный
предыдущим борцом за свободу пролетариата. Было уже часа четыре,
на улице еще светило солнце, нагревшее воздух градусов до пяти
тепла, повсюду с крыш капала вода, мои ноги опять промокли, и
денег на ужин в ресторане "Ганг" при свечах не было абсолютно
никаких. Захотелось запеть про враждебные вихри....
Где-то тут рядом есть студенческое общежитие, что, если
проникнуть туда на ночь? Скоро ведь уже будет темно, опять собаки
пойдут гулять, и в подъезде ночевать совсем не хочется. Тем более
можно сделать вид, что я только спустился за хлебом, и не
захватил с собой студенческого билета. А общежитие тут, кажется,
консерватории, или Гнесинского института, и я смогу даже при
случае что-нибудь сыграть, если придется. Хотя давно я не
разыгрывался всерьез, только вот тогда, в Ваганьковском клубе,
успел посидеть за роялем часа два. Публика в музыкальном
общежитии должа быть все-таки приличная, не то, что на вокзале.
Я довольно быстро добрался до Малой Грузинской. Студенты шли
с занятий, кто со скрипкой, кто с контрабасом, кто с флейтой.
Хорошо, что сейчас мимо вахтера проходит много народу, и ко мне
не прицепятся. Если что, скажу, что я с фортепианного
факультета, вышел за спичками. Вахтерша, седая старушка в очках,
читала газету "Культура". Надо же быть в курсе культурных
новостей и событий! Я сделал вид, что живу здесь уже лет десять,
и, не оборачиваясь, прошел сразу к лестнице и стал подниматься
вверх. Хорошо бы найти какой-нибудь чулан со старыми матрасами,
или кладовку с бельем. Вряд ли здесь есть другие незанятые
комнаты. Там можно спрятаться по крайней мере, до прихода
кладовщицы. Народу в коридорах было немного. На меня никто не
обращал внимания. Вот бы попасть еще на какую-нибудь вечеринку с
едой! Я снова представил себя в шапке-невидимке.
Поднимаясь по лестнице, я вдруг заметил впереди себя идущие
стройные ножки, дивно расширяющиеся кверху. На повороте девушка
обернулась, и я узнал в ней одну из тех двух студенток, которые
подали мне на хлеб.
- Так вы, оказывается, тоже тут живете? - сверкнув глазками,
спросила она, продолжая подыматься по лестнице, крутя попочкой,
обтянутой узким платьем.
От неожиданности я растерялся и сказал "Да". Мы поравнялись
и стали подыматься вместе. Некоторе время прошло в молчании.
Лестница была довольно широкая.
- Кстати, а вы, случайно, не играли вторую сонату Бетховена
для скрипки и фортепиано?
- Играл года два назад, - соврал я.
- Моя подруга с фортепианного факультета пошла к бабушке, а
мне ужасно нужно разучить эту дурацкую сонату к завтрашнему дню.
- Я могу попробовать, - мое сердце забилось в груди.
На пятом этаже мы свернули в темный коридор, девушка отперла
дверь, включила свет и впустила меня в комнату, где были лишь две
застеленные серыми покрывалами пружинные кровати, тумбочка, два
стула, пианино и стол. Я молчал, боясь что-нибудь испортить. При
свете я разглядел ее синее платье с воротником и рукавами на
пуговичках, похожее на старую школьную форму. Она выглядела лет
на девятнадцать, под платьем, видимо, ничего не было, поскольку
ее грудь при каждом шаге колебалась и совершала самостоятельные
волнующие движения, упирающиеся в непреодолимую, но мягкую
преграду. Мне сразу захотелось помыть руки. Нельзя же
дотрагиваться грязью до чистых клавиш.
Она дала мне мыло в пластмассовой голубой мыльнице, и я с
наслаждением подставил руки под горячую воду. Хорошо, что в это
время ее еще не отключают! А то у нас как-то отключили горячую
воду в январе, и это было ужасно. Да еще пришли гости, была куча
грязной жирной посуды, и я мыл ее часов до трех ночи. В коридоре
мне, слава Богу, никто не встретился. А то бы потом ее замучили -
кто у тебя такой был, да где ты такого нашла, да что вы с ним
делали и т.д. Хорошо бы, конечно, поесть что-нибудь. Но впереди
пока была только духовная пища.
Я вернулся в ее комнату. Она достала из-за занавески
металлический пюпитр и начала его медленно раздвигать. Я сел на
стул и залюбовался ее движениями. В стопке нот она нашла своего
Бетховена, раскрыла на странице 143 и поставила ноты на пюпитр.
Страницы сразу перевернулись. Пришлось зажать их специальными
скрепками. Потом она нашла ноты для аккомпанимента и поставила их
на пианино.
- Может, все-таки снимете вашу куртку? - спросила она,
раскрывая футляр скрипки.
- У меня под курткой ничего нет, я только выбежал на улицу
на минуту, и ничего больше не одел, - ответил я честно.
- Как же можно играть Бетховена в таком виде? - тихо
спросила она.
- А что, вон в Париже целые симфонические оркестры выступают
без штанов, и ничего, публика счастлива. Может, мне завернуться в
простыню? - нагло спросил я. Она засмеялась.
- Будет неудобно переворачивать страницы.
- Я сниму ее, только по-позже, - я совсем обнаглел.
- Когда это по-позже? - не поняла она.
- Когда вы снимете ваши черные туфельки.
- Это почему же?
- Потому что черные туфельки не будут сочетаться с голым
телом.
- Это как сказать.
Вот вам и второй курс музыкального училища!
- А вы давно играете эту вещь? - я решил сменить опасную
тему и пододвинулся ближе к пианино.
- Да нет, дня три всего, но ничего не получается.
- Может быть, лучше попить вначале чайку? - внутри у меня
давно уже все сжалось от голода.
- Нет, давайте начнем с первой части.
Она достала из футляра завернутое в синюю ткань крепкое тело
скрипки и открыла ее. Я посмотрел в ноты. Что может ощутить
человек, первый раз открывающий это произведение? Конечно, будь у
меня опыт училища или Консерватории, я бы особенно не колебался.
Но девушка была совсем молоденькая и упорно смотрела вперед,
надувая щеки и хмуря лоб. Надо было сразу снять куртку. Я
попробовал дотронуться до первых нот и сыграл несколько тактов.
Видимо, это был облегченный вариант. Она проследовала за мной и
мы довольно успешно продвинулись на несколько страниц.
Чайник на подоконнике к этому времени уже вскипел, и пар из
носика растапливал оконный узор, наброшенный последним легким
морозцем. Мы прервались и сели пить чай.
Она все время опускала глаза вниз, и я не понимал, что
происходит и как нужно себя вести.
- А где же ваша соседка по комнате? - спросил, наконец, я.
- Она уехала домой на неделю. Приедет в понедельник. Давайте
поиграем еще часок, а то вторая часть у меня совсем не
получается.
Мы стали играть, и скоро я забыл про все на свете. Чудное
Адажио извивалось и скользило вдоль скрипичного силуэта, и
Бетховен казался восточным фокусником, гипнотизирующим змею. Под
конец я сильно утомился и захотел спать. Хорошо все-таки, что в
детстве я занимался музыкой! Первый день моего житья без квартиры
заканчивался не так плохо, как могло быть. Но девушка может не
понять, что мне негде спать, а ночевать в ее комнате не очень
удобно. Хотя, если подумать, пропадает целая кровать, хотя и
пружинная! Неожиданно в комнате погас свет. Как на зло темные
силы подталкивали меня к пропасти, но я продолжал сопротивляться.
- Опять пробки перегорели! Придется зажигать свечи. Все
глаза тут испортишь, - она открыла наощупь тумбочку и зажгла два
огарка. Но мне так играть было приятнее, иногда я специально играл
в детстве при свечах, воображая, что нахожусь в восемнадцатом
веке. Жалко, что на концертах теперь играют с электричеством. Со
свечками совсем другое впечатление. Клавиши становятся
черно-желтыми, нотные страницы озаряются мерцающим светом, и мы
переносимся совсем в другие времена.
Мы поиграли так еще часа два. Третья часть, Аллегро, была
самая трудная. Я врал и спотыкался на каждом шагу. Но для нее это
было не так важно, ведь своя партия шла у нее хорошо. Как все-
таки замечательно, что не все люди думают о хлебе, деньгах и
любви! Вот мы с ней сейчас поиграли, и ради чего? А просто так,
для удовольствия. Хотя ей, конечно, надо было готовиться к уроку.
Обычно когда есть задание, его надо выполнять через силу, а когда
готовиться ни к чему не надо, получается хуже, без всякого толку.
А вы замечали, что когда нельзя трахаться, то очень хочется, а
когда можно, то страсть уже не та?
Наверное, она все-таки была не очень красивая и не думала ни
о чем таком неправильном. Играли мы часов до двенадцати ночи.
Наконец, она закрыла ноты и стала укладывать скрипку. Она была
очень старательная и не будет тратить время на пустяки. Я опять
сидел молча и наблюдал, как она прижимает скрипку к животу,
заворачивая ее в синюю тряпку. На меня она по-прежнему старалась
не смотреть. Света в доме не было, в коридоре давно никто не
проходил, и на улице было совсем тихо.
- Может, попьем еще чаю? - спросила она меня, глядя в футляр
и укладывая смычок.
- Давайте, - радостно согласился я, чтобы хоть чем-то
заполнить внутреннюю пустоту. Чувствовалось, что ей тоже неловко,
и она не знает, что сказать. О чем бы с ней таком интересном
поговорить? Про себя мне рассказывать не хотелось, хотя в таких
случаях обычно говорят что-нибудь выдающееся типа "Недавно на
домашнем концерте Рихтера..." или "В моей статье для Нового
Мира..." либо "В прошлом году в Париже я встретил..." или просто
"В моем Мерседесе". Я помнил еще слова из Театра Моэма, что если
уж вы взяли паузу, тяните ее как можно дольше. Да, редко теперь
люди молчат, все больше рассказывают о себе, вот обязательно все
должны знать, какие у нее интересные дети, машина или
необыкновенный случай произошел по дороге в метро.
Чай был индийский, кидали его в грязные мутные стаканы и
заливали кипятком. Она все молчала, но теперь стала странно
улыбаться. Я скоро допил свой стакан и долил из чайника еще воды.
Вокруг было уже совсем тихо, если не считать звяканья алюминиевых
ложек и треска свечи.
- А где же ваши родители? - решил спросить я.
- Они живут под Москвой, в Подольске. Я езжу туда по
воскресеньям.
Мы снова надолго замолчали. Я немного расстроился, поскольку
провожать девушку под Москву - грустное занятие. Электрички
вечерами почти не ходят, да и телефона наверняка нет, так что
особенно времени на ухаживания нет, ведь когда провожаешь девушку
домой в Москве, то ты совмещаешь приятное с полезным.
- Меня встречает папа на платформе по пятницам, - угадала
она мои мысли.
- И звонить вам нельзя...
- Телефон обещали поставить через три года.
Мне стало совсем грустно и тоскливо. И даже узкая талия,
обтянутая синим платьем, отступила на второй план. Почему-то у
меня всегда было предубеждение к девушкам из области и к
приезжим. Все-таки когда учишься в Москве, живешь в специальном
мире, где все говорят на своем языке, отличном даже от языка
других школ и райнов. Хорошо, что она много молчит, а то у меня
наверняка давно бы уже завяли уши. А найти девушку, которая бы
