Ипполит Матвеевич Воробьянинов родился в 1875 году в Старгородском
уезде в поместье своего отца Матвея Александровича, страстного любителя
голубей. Покуда сын рос, болел детскими болезнями и вырабатывал первые
взгляды на жизнь, Матвей Александрович гонял длинным бамбуковым шестом
голубей, а по вечерам, запахнувшись в халат, писал сочинение о разновид-
ностях и привычках любимых птиц. Все крыши усадебных построек были уст-
ланы хрупким голубиным пометом. Любимый голубь Матвея Александровича
Фредерик со своей супругой Манькой обитали в отдельной благоустроенной
голубятне.
На девятом году жизни мальчика Ипполита определили в приготовительный
класс Старгородской дворянской гимназии, где он узнал, что, кроме краси-
вых и приятных вещей - пенала, скрипящего и пахучего кожаного ранца, пе-
реводных картинок и упоительного катания на лаковых перилах гимназичес-
кой лестницы, есть еще единицы, двойки, двойки с плюсом и тройки с двумя
минусами. О том, что он лучше других мальчиков, Ипполит узнал уже во
время вступительного экзамена по арифметике. На вопрос о том, сколько
получится яблок, если из левого кармана вынуть три яблока, а из правого
- девять, сложить их вместе, а потом разделить на три, Ипполит ничего не
ответил, потому что решить этой задачи не смог. Экзаменатор собрался бы-
ло записать Воробьянинову Ипполиту двойку, но батюшка, сидевший за сто-
лом вместе с прочими экзаменаторами, завздыхал и сообщил: "Это Матвея
Александровича сын, очень бойкий мальчик". Экзаменатор записал Во-
робьянинову Ипполиту три, и бойкий мальчик был принят.
В Старгороде были две гимназии: дворянская и городская. Воспитанники
дворянской гимназии питали традиционную вражду к питомцам городской гим-
назии. Они называли их "карандашами" и гордились своими фуражками с
красным околышем, за что, в свою очередь, получили позорное прозвище
"баклажан". Не один "карандаш" принял мученический венец из "фонарей" и
"бланшей" от руки кровожадных "баклажан". Озлобленные "карандаши" устра-
ивали на "баклажан"-одиночек облавы и с гиканьем обстреливали дворянчи-
ков из дальнобойных рогаток. "Баклажан"-одиночка, тряся ранцем, спасался
в переулок и долго еще сидел в подъезде какого-нибудь дома, бледный и
потерявший одну калошу. Взятая в плен калоша забрасывалась победителями
на крышу по возможности высокого дома.
Были еще в Старгороде кадеты, которых гимназисты называли "сапогами",
но жили они в двух верстах от города, в своем корпусе, и вели, по мнению
"мартыханов"*, жизнь загадочную и даже легендарную.
Ипполит завидовал кадетам, их голубым погончикам с наляпанным по тра-
фарету желтым александровским вензелем, их бляхам с накладными орлами;
но, лишенный, по воле отца, возможности получить воспитание воина, сидел
в гимназии, получал тройки с двумя минусами и пускался на самые неслы-
ханные предприятия.
В третьем классе Ипполит остался на второй год. Как-то, перед самыми
экзаменами, во время большой перемены три гимназиста забрались в актовый
зал и долго лазили там, с восторгом осматривая стол, покрытый сверкающим
зеленым сукном, тяжелые малиновые портьеры с бамбошками и кадки с
пальмами. Гимназист Савицкий, известный в гимназических кругах сорвиго-
лова, радостно плюнул в вазон с фикусом. Ипполит и третий гимназист Пых-
теев-Какуев* чуть не умерли от смеха.
- А фикус ты можешь поднять? - с почтением спросил Ипполит.
- Ого! - ответил "силач" Савицкий.
- А ну, подыми!
Савицкий сейчас же начал трудиться над фикусом.
- Не подымешь! - шептали Ипполит с Пыхтеевым-Какуевым. Савицкий с
красной мордочкой и взмокшими нахохленными волосами продолжал копошиться
у фикуса.
Вдруг произошло самое ужасное: Савицкий оторвался от фикуса и спиною
налетел на колонну красного дерева с золотыми ложбинками, на которой
стоял мраморной бюст Александра I, Благословенного. Бюст зашатался, сле-
пые глаза царя укоризненно посмотрели на притихших мигом гимназистов, и
Благословенный, постояв секунду под углом в сорок пять градусов, как са-
моубийца в реку, кинулся головой вниз. Падение императора, хотя и заглу-
шенное лежавшим на полу кавказским ковром, имело роковые последствия. От
лица царя отделился сверкающий как рафинад кусок, в котором гимназисты с
ужасом узнали нос. Холодея от ужаса, товарищи подняли бюст и поставили
его на прежнее место. Первым убежал Пыхтеев-Какуев.
- Что ж теперь будет, Воробьянинов? - спросил Савицкий.
- Это не я разбил, - быстро ответил Ипполит.
Он покинул актовый зал вторым. Оставшись один, Савицкий, не надеясь
ни на что, пытался водворить нос на прежнее место. Нос не приставал.
Тогда Савицкий пошел в уборную и утопил нос в дыре.
Во время греческого в третий класс вошел директор Сизик. Сизик сделал
знак греку оставаться на месте и произнес ту же самую речь, которую он
только что произносил по очереди в пяти старших классах. У директора не
было зубов.
- Гошпода, - заявил он, - кто ражбил бюшт гошударя в актовом жале?
Класс молчал.
- Пожор! - рявкнул директор, обрызгивая слюною "зубрил", сидящих на
передних партах.
"Зубрилы" преданно смотрели в глаза Сизика. Взгляд их выражал горькое
сожаление о том, что они не знают имени преступника.
- Пожор! - повторил директор. - Имейте в виду, гошпода, што ешли в
чечении чаша виновный не шожнаеча, вешь клаш будет оштавлен на второй
год. Те же, которые шидят второй год, будут ишключены.
Третий класс не знал, что Сизик говорил о том же самом во всех клас-
сах, и поэтому его слова вызвали ужас.
Конец урока прошел в полном смятении. Грека никто не слушал. Ипполит
смотрел на Савицкого.
- Сизик врет, - говорил Савицкий грустно, - пугает. Нельзя всех оста-
вить на второй год.
Пыхтеев-Какуев плакал, положив голову на парту.
- А мы-то за что? - кричали "зубрилы", преданно глядя на грека.
- Ну, дети, дети, дети! - взывал грек.
Но паника только увеличивалась. Плакал уже не один Пыхтеев-Какуев.
Доведенные до отчаяния "зубрилы" рыдали. Звонок, возвестивший конец уро-
ка, прозвучал среди взрывов всеобщего отчаяния.
"Зубрила" Мурзик прочел молитву после учения "Благодарим тя создате-
лю", икая от горя.
После урока Савицкий, не добившись никакого толку от заплаканного
Пыхтеева-Какуева, пошел искать Ипполита, но Ипполита нигде не было.
На другой день Савицкий был исключен из гимназии. Пыхтеев-Какуев по-
лучил тройку "из поведения с предупреждением и вызовом родителей". Роди-
тель, мелкопоместный владетель, приехал на бегунках*, запряженных непод-
кованной лошадкой, и, после разговора с директором, утащил сына в ши-
нельную, где и отодрал его самым зверским образом в присутствии массы
любопытных из старших классов. Рев маленького Пыхтеева-Какуева был слы-
шен даже за городской чертой.
Ипполит продолжал учиться. Гимназические его годы сопровождали обыч-
ные события и вещи. В гимназию он приезжал в фаэтоне с фонарями и толс-
тым кучером, который величал его по имени и отчеству. Липки и резинки
водились у него самые лучшие и дорогие. Играл он в перышки всегда счаст-
ливо, потому что перья покупали ему целыми коробками и с таким резервом
он мог играть до бесконечности, беря противников "на выдержку". Завтра-
кать он ездил домой. Это вызывало зависть, и он этим гордился. В пятом
классе он уже говорил, слегка растягивая слова, что не помешало ему сно-
ва сесть на второй год. В шестом классе была выкурена первая папироса.
Зима прошла в гимназических балах, где Ипполит, показывая белую шелковую
подкладку мундира, вертелся в мазурке и пил в гардеробной ром. В седьмом
классе его мучили квадратные уравнения, "чертова лестница" (объем пира-
миды), параллелограмм скоростей и "Метаморфозы" Овидия. А в восьмом
классе он узнал "Логику", "Христианские нравоучения" и легкую венеричес-
кую болезнь.
Отец его сильно одряхлел. Длинный бамбуковый шест уже дрожал в его
руках, а сочинение о свойствах голубиной породы уже перевалило за сере-
дину. Матвей Александрович умер, так его и не закончив, и Ипполит Матве-
евич, кроме шестнадцати голубиных стай, совершенно иссохшего и ставшего
похожим на попугая Фредерика, получил двадцать тысяч годового дохода и
огромное, плохо поставленное хозяйство.
Начало самостоятельной жизни молодой Воробьянинов ознаменовал блестя-
ще организованным кутежом с пьяной стрельбой по голубям и облавой на де-
ревенских девок. Образование свое он считал законченным. Он не пошел ни
в университет, ни на государственную службу. От военной его избавила об-
щая слабость здоровья, поразительная в таком цветущем на вид человеке.
Он так и остался неслужащим дворянином, золотой рыбкой себе на уме, не-
верным женихом и волокитой по натуре. Он переустроил родительский особ-
няке Старгороде на свой лад, завел камердинера с баками, трех лакеев,
повара-француза, шедевром которого было филе из налима "Вам-Блям", и
большой штат кухонной прислуги.
Глава VI. Продолжение предыдущей
Благотворительные базары в Старгороде отличались большой пышностью и
изобретательностью, которую наперерыв проявляли дамы избранного старго-
родского общества. Базары эти устраивались то в виде московского тракти-
ра, то на манер кавказского аула, где черкешенки с двойными подбородками
и в корсетах торговали в пользу приютских детей шампанским "Аи" по цене,
не слыханной даже на таких заоблачных высотах.
На одном из этих базаров Ипполит Матвеевич, стоя под вывеской: "Нас-
тоящи кавказски духан. Нормальни кавказски удовольсти", - познакомился с
женой нового окружного прокурора - Еленой Станиславовной Боур. Прокурор
был стар, но жена его, по уверению секретаря суда, -
... сама юность волнующая,
Сама младость ликующая,
К поцелуям зовущая,
Вся такая воздушная.
Секретарь суда грешил стишками.
"Зовущая к поцелуям" Елена Станиславовна имела на голове черную бар-
хатную тарелочку с шелковой розеткой цветов французского национального
флага, что должно было изображать полный наряд молодой черкесской деви-
цы. На плече воздушная прокурорша держала картонный кувшин, оклеенный
золотой бумагой, из которого торчало горлышко шампанской бутылки.
- Разришиты стаканчик шампански! - сказал Ипполит Матвеевич галантно.
Прокурорша нежно улыбнулась и спустила с плеча кувшин. Ипполит Матве-
евич, задержав дыхание, смотрел на ее голые парафиновые руки, неумело
открывающие бутылку. Он выпил свой бокал, как воду, не почувствовав даже
вкуса. Голые руки Елены Станиславовны смешали все его мысли. Он вынул из
жилетного кармана сотенный билет, положил его на край скалы из бурого
папье-маше и, громко сопя, отошел. Прокурорша улыбнулась еще нежней, по-
тащила кредитку к себе и молвила музыкальным голосом:
- Бедные дети не забудут вашей щедрости.
Ипполит Матвеевич издали прижал руки к груди и поклонился на целый
аршин глубже, чем кланялся обычно. Разогнувшись, Ипполит Матвеевич по-
нял, что без прокурорши ему не жить и попросил секретаря суда предста-
вить его новому прокурору. Прокурор был похож на умную обезьяну. Проха-
живаясь с Ипполитом Матвеевичем между замком Тамары и сидевшим на кресле
и державшим в клюве кружку для пожертвований чучелом орла, прокурор Боур
проворно чесал у себя за ухом и рассказывал последние петербургские но-
вости.
С Еленой Станиславовной Воробьянинову в этот вечер довелось разгова-
ривать еще несколько раз по поводу бедственного положения приютских де-
тей и живописности старгородского парка.
На следующий день Ипполит Матвеевич подкатил к подъезду Боуров на
злейших в мире лошадях, провел полчаса в приятнейшей беседе о бедствен-
ном положении приютских детей, а уже через месяц секретарь суда конфи-
денциально шепнул в мохнатое ухо следователя по важнейшим делам, что
прокурор "кажется стал бодаться", на что следователь с усмешкой ответил:
