сорокаглавный вариант принимался за основу при последующих переизданиях.
И в 1938 году, то есть еще при жизни одного из соавторов, сокращенный и
выправленный роман был включен в четырехтомное собрание сочинений, вы-
пускавшееся издательством "Советский писатель". Это издание, настаивают
текстологи, вполне правомерно считается эталонным и тиражируется десяти-
летиями.
Такой подход обусловлен не только личными пристрастиями исследовате-
лей, но и общими принципами текстологии советской литературы. Априорно
подразумевалось, что литератор в СССР не скован ни цензурой, ни редак-
торским произволом. Все разночтения в прижизненных изданиях советских
писателей полагалось интерпретировать как результат постоянно растущей
авторской "требовательности к себе", стремления к "художественной досто-
верности", "художественной целостности" и т. п. В итоге проблемы восста-
новления купюр и выявления цензурных искажений вообще не ставились. При
подготовке очередной публикации надлежало лишь выбрать вариант, отражаю-
щий "последнюю волю автора", и тут наиболее репрезентативным - по опре-
делению - оказывалось последнее прижизненное издание. Для "Двенадцати
стульев" - вариант 1938 года.
Ныне ситуация изменилась, и только от исследователей зависит, какими
критериями пользоваться при определении репрезентативности вариантов.
Потому целесообразно обратиться к исходному материалу - рукописям.
В архиве Ильфа и Петрова сохранились два варианта романа: автограф
Петрова и машинопись с правкой обоих соавторов. Самый ранний - автограф
- содержит двадцать глав. Названий у них нет. Похоже, этот вариант пере-
писывался Петровым с предшествующих черновиков набело, однако по ходу
соавторы вносили незначительные исправления: изменили, например, назва-
ние одного из городов, где разворачивалось действие, и т. д. Каждая гла-
ва начиналась с новой страницы, более того, ей предшествовала еще и
страница-титул, где отдельно указывался номер главы прописью. Вероятно,
такой порядок удобен, когда рукопись сдается машинистке по главам. Маши-
нописных экземпляров было не менее двух, но сохранился только один.
После перепечатки, уже в машинописи, авторы изменили поглавное деле-
ние: текст разбили не на двадцать, а на сорок три главы, и каждая полу-
чила свое название. Тут, вероятно, сыграла роль журнальная специфика:
главы меньшего объема удобнее при распределении материала по номерам.
Затем роман был существенно сокращен: помимо глав целиком изымались эпи-
зоды, сцены, отдельные фразы. Сокращения, похоже, проводились в два эта-
па: сначала авторами, что отражено в машинописном варианте, а потом ре-
дакторами - по другому, несохранившемуся экземпляру правленной авторами
машинописи. Виной тому не только цензура: в журнале действительно прихо-
дилось экономить объем, ведь и после всех сокращений публикация романа
чрезмерно затянулась.
Жертвуя объемом, авторы получали рекламу, да и жертвы в значительной
мере были заведомо временными: в книжном издании объем лимитирован не
столь жестко, при поддержке руководства издательства сокращенное легко
восстановить, а поддержкой руководства Ильф и Петров давно заручились.
Вероятно, договор с издательством был заключен одновременно или вскоре
после подписания договора с журналом, что отчасти подтверждается и мему-
арными свидетельствами. За основу взяли один из не тронутых редакторами
машинописных экземпляров, многие купюры в итоге были восстановлены. Пол-
ностью неопубликованными остались лишь две главы (ранее, в автографе,
они составляли одну), но и без них книга чисто полиграфически оказалась
весьма объемной.
Основой второго книжного издания 1929 года была уже не рукопись, а
первый зифовский вариант, который вновь редактировали: изъяли полностью
еще одну главу, внесли ряд изменений и существенных сокращений в прочие.
Можно, конечно, считать, что все это сделали сами авторы, по собственной
инициативе, руководствуясь исключительно эстетическими соображениями. Но
тогда придется поверить, что за два года Ильф и Петров не сумели толком
прочитать ими же написанный роман, и лишь при подготовке третьей публи-
кации у них словно бы открылись глаза. Принять эту версию трудно. Умест-
нее предположить, что новая правка была обусловлена вполне заурядными
обстоятельствами: требованиями цензора. И если в 1928 году отношения с
цензурой сановный Нарбут улаживал, то к 1929 году цензура мягче не ста-
ла, а сановной поддержки Ильф и Петров уже не имели.
После второго зифовского издания они, похоже, не оставили надежду
опубликовать роман целиком. Две главы, что еще ни разу не издавались,
были под общим названием напечатаны в октябрьском номере журнала "30
дней" за 1929 год, то есть проведены через цензурные рогатки. Таким об-
разом, официально разрешенными (пусть в разное время и с потерями) ока-
зались все сорок три главы машинописи. Оставалось только свести воедино
уже апробированное и печатать роман заново. Но, как известно, такой ва-
риант "Двенадцати стульев" не появился.
Характер правки на различных этапах легко прослеживается. Роман, за-
вершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен, изобиловал об-
щепонятными политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной
борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на
именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресован-
ными узкому кругу друзей и коллег-гудковцев. Все это складывалось в еди-
ную систему, каждый элемент ее был композиционно обусловлен. Политичес-
кие аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке жур-
нального варианта, изъяли также и некоторые пародии. Борьба с пародиями
продолжалась и во втором зифовском варианте - уцелели немногие. В после-
дующих изданиях исчезали имена опальных партийных лидеров, высокопостав-
ленных чиновников и т. п. Потому вариант 1938 года отражает не столько
"последнюю авторскую волю", сколько совокупность волеизъявлений цензоров
- от первого до последнего. И многолетняя популярность "Двенадцати
стульев" свидетельствует не о благотворном влиянии цензуры, но о качест-
ве исходного материала, который не удалось окончательно испортить.
Политический контекст
Популярным роман стал сразу же, разошелся на пословицы и поговорки -
результат крайне редкий для книги советских писателей. Критика, однако,
довольно долго пребывала в растерянности. Не заметить новый сатирический
роман, опубликованный центральным издательством, было нельзя, но и спо-
рить о его достоинствах или недостатках критики не торопились. Лишь 21
сентября 1928 года в газете "Вечерняя Москва" появилась небольшая рецен-
зия, подписанная инициалами "Л. К.", автор которой не без снисходи-
тельности указывал, что хоть книга "читается легко и весело", однако в
целом "роман не поднимается на вершины сатиры", да и вообще "утомляет".
Затем критика умолкла надолго. По сути, обсуждение началось лишь после
того, как 17 июня 1929 года в "Литературной газете" под рубрикой "Книга,
о которой не пишут" была опубликована статья, где указывалось, что роман
"несправедливо замолчала критика".
В итоге, как известно, советские литературоведы условились считать
очевидным, что объект сатиры Ильфа и Петрова - "отдельные недостатки", а
не "советский образ жизни". Формула эта очень удобна, поскольку объясня-
ет практически все, ничего конкретно не касаясь. Однако первоначальная
растерянность опытных рецензентов подтверждает, что в 1928 году объясне-
ние, предложенное позже, было далеко не очевидным. Скорее уж очевидным
было то, что всегда ценили поклонники Ильфа и Петрова, оппозиционно
настроенные к режиму: авторы "Двенадцати стульев" шутили очень рискован-
но, огульно высмеивали отечественную прессу, издевались над традиционны-
ми советскими пропагандистскими установками. Критики-современники это,
безусловно, заметили, и все же нашлись у них основания не спешить с
разгромными отзывами.
Понятно, что и авторы романа, снискавшие к 1927 году известность в
качестве абсолютно лояльных газетчиков, да и покровительствовавший им
сановный Нарбут, известный своей осторожностью в вопросах идеологии,
рассчитывали не на разгромные рецензии. Значит, в 1927 году - при работе
над романом - дерзкие шутки Ильфа и Петрова признавались вполне уместны-
ми, а вот в 1928 году их допустимость вызвала у современников серьезные
сомнения. Но сомнения эти разрешились в пользу авторов романа - после
"сигнала сверху", санкционировавшего благожелательный отзыв в "Литера-
турной газете".
Понадобилось время, чтобы рецензенты окончательно убедились: авторы
"Двенадцати стульев" не вышли за допустимые пределы и не собирались это
делать. Наоборот - они строго следовали требованиям конъюнктуры. Литера-
турно-политической конъюнктуры, сложившейся к началу работы над романом,
но отчасти изменившейся к моменту его издания. Под патронажем Нарбута
они написали книгу о том, что в Шанхае ничего особенного не случилось. И
таким образом выполнили партийную директиву.
Отметим, что действие в романе начинается весной и завершается осенью
1927 года - накануне юбилея: к 7 ноября готовилось широкомасштабное
празднование десятилетия со дня прихода к власти партии большевиков, де-
сятилетия Советского государства. На это же время - с весны по осень
1927 года - пришелся решающий этап открытой полемики официального пар-
тийного руководства с "левой оппозицией" - Л. Д. Троцким и его единомыш-
ленниками. Именно в контексте антитроцкистской полемики роман - такой,
каким он задумывался, - был необычайно актуален.
Оппозиционеры уже давно утверждали, что лидеры партии - И. В. Сталин
и Н. И. Бухарин - отказались ради упрочения личной власти от идеала "ми-
ровой революции", а это неизбежно создает непосредственную угрозу су-
ществованию СССР в условиях агрессивного "капиталистического окружения".
Апологеты же официального партийного курса доказывали в свою очередь,
что оппозиционеры - экстремисты, не умеющие и не желающие работать в ус-
ловиях мира и потому мечтающие о перманентных потрясениях "мировой рево-
люции", о возрождении "военного коммунизма", тогда как правящая группа
Сталина-Бухарина - гарант стабильности, опора нэпа.
Весной 1927 года у оппозиционеров появились новые аргументы. Неудачей
завершились многолетние попытки "большевизировать" Китай, где шла много-
летняя гражданская война, широко обсуждавшаяся советской прессой. 15 ап-
реля советские газеты пространно-истерично сообщили о том, что в Шанхае
недавние союзники - китайские левые радикалы националистического толка -
изменили политическую ориентацию и приступили к уничтожению соотечест-
венников-коммунистов.
Статья в "Правде" называлась "Шанхайский переворот", и это словосоче-
тание вскоре стало термином. Лидеры "левой оппозиции" объявили "шанхайс-
кий переворот" закономерным результатом ошибочной сталинско-бухаринской
политики, из-за которой страна оказалась на грани военной катастрофы. По
их мнению, неудача в Китае, способствовавшая "спаду международного рабо-
чего движения", отдалила "мировую революцию" и помогла "консолидации сил
империализма", чреватой в ближайшем будущем тотальной войной всех буржу-
азных стран со страной социализма. Опасность, настаивали оппозиционеры,
усугубляется еще и тем, что внутренняя политика правительства, нэп, сни-
жает обороноспособность страны, поскольку ведет к "реставрации капита-
лизма", множит и усиливает внутренних врагов, которые непременно будут
консолидироватъся с врагами внешними.
Сталинско-бухаринские пропагандисты попали в сложное положение: троц-
кисты апеллировали к модели "осажденная крепость", базовой для советской
идеологии. Конечно, аргументы "левой оппозиции" легко было опровергнуть,
ссылаясь, к примеру, на то, что "мировая революция", как свидетельствует
