недавний опыт, вообще маловероятна и "шанхайский переворот" - в самом
худшем случае - означает лишь безвозвратную потерю средств, потраченных
на экспансию в Китай, а вовсе не интервенцию, равным образом нет и
"внутренней угрозы". Однако в этом случае официальные идеологи вынуждены
были бы отвергнуть советскую аксиоматику: положения о "мировой револю-
ции", о постоянной военной угрозе со стороны "империалистических прави-
тельств", о заговорах "врагов внутренних" - ее неотъемлемые элементы.
Пришлось прибегнуть к экивокам, объясняя, что "шанхайский переворот"
- событие хоть и досадное, но не столь значительное, как утверждают оп-
позиционеры; "мировая революция" все равно далека; война, конечно, неиз-
бежна, только начнется еще не скоро; Красная армия способна разгромить
всех агрессоров; что же до "врагов внутренних", то они никакой реальной
силы не представляют. Да и вообще нет нужды всем и каждому постоянно
рассуждать о "международном положении": на то есть правительство, а
гражданам СССР надлежит выполнять его решения.
На тезисах официальной пропаганды и строится сюжет "Двенадцати
стульев". Действие в романе начинается 15 апреля 1927 года, "шанхайский
переворот", главная газетная новость, обсуждается героями, однако обсуж-
дается между прочим, как событие вполне заурядное, никого не пугающее и
не обнадеживающее, все соображения героев романа о "международном поло-
жении" подчеркнуто комичны, и тем более комичны попытки создать антисо-
ветское подполье. Авторы последовательно убеждают читателя: в СССР нет
питательной среды для "шпионской сети", "врагам внешним", даже если они
сумеют проникнуть в страну, не на кого там всерьез опереться, угрозы
"реставрации капитализма" нет. Это хоть и не согласовывалось с недавними
и позднейшими пропагандистскими кампаниями, но идеально соответствовало
правительственному "заказу" в конкретной ситуации - полемике с Троцким.
К лету 1928 года роман уже не казался столь злободневным, как в 1927
году: политическая обстановка изменилась, "левая оппозиция" была сломле-
на, Троцкий удален с политической арены. Кроме того, Сталин отказался от
союза с Бухариным, и теперь Бухарин числился в опаснейших оппозиционерах
- "правых уклонистах". А в полемике с "правыми уклонистами" официальная
пропаганда вновь актуализовала модель "осажденной крепости". Ирония по
поводу близкой "мировой революции", "империалистической агрессии", шпио-
нажа и т. п. теперь выглядела неуместной.
Ильф и Петров оперативно реагировали на пропагандистские новшества,
вносили в роман изменения, но заново переписывать его не стали. Все рав-
но главная идеологическая установка "Двенадцати стульев" оставалась ак-
туальной: надежды на "скорое падение большевиков" беспочвенны, СССР бу-
дет существовать, что бы ни предпринимали враги - внешние и внутренние.
С этой точки зрения "Двенадцать стульев" - типичный "юбилейный роман".
Однако антитроцкистская, точнее, антилевацкая направленность его остава-
лась вне сомнений, и характерно, что уже опальный Бухарин цитировал
"Двенадцать стульев" в речи, опубликованной "Правдой" 2 декабря 1928 го-
да.
Впрочем, рассуждения относительно сервилизма авторов здесь вряд ли
уместны. Начнем с того, что антитроцкистская направленность, ставшая
идеологической основой романа, была обусловлена не только "социальным
заказом". Нападки в печати на Троцкого многие интеллектуалы воспринимали
тогда в качестве признаков изменения к лучшему, возможности, так ска-
зать, "большевизма с человеческим лицом". Участвуя в полемике, Ильф и
Петров защищали, помимо прочего, нэп и стабильность, противопоставленные
"военному коммунизму". Они вовремя уловили конъюнктуру, но, надо пола-
гать, конъюнктурные расчеты не противоречили убеждениям.
Так уж совпало, что иронические пассажи по поводу советской фразеоло-
гии были с весны по осень 1928 года свидетельством лояльности, а "шпи-
онские страсти", разглагольствования о "мировой революции" всемерно вы-
шучивались в эту же пору как проявления троцкизма. С троцкизмом ассоции-
ровалась и "левизна" в искусстве, авангардизм. Потому главными объектами
пародий в "Двенадцати стульях" стали В. В. Маяковский, В. Э. Мейерхольд
и Андрей Белый. Подробно эти пародии, а равным образом некоторые полити-
ческие аллюзии, рассмотрены в комментарии.
Эдиционные принципы
Для предлагаемого издания за основу был взят самый ранний из сохра-
нившихся вариантов, переписанный Петровым (РГАЛИ. Ф. 1821. Оп. 1. Ед.
хр. 31). Поглавное деление дается по машинописному варианту, и структура
комментария соответствует этим сорока трем главам (РГАЛИ. Ф. 1821. Оп.
1. Ед. хр. 32-33). Дополнительно в тексте указаны также границы двадцати
глав исходного варианта. В ряде случаев учтена чисто стилистическая
правка машинописного варианта, но игнорируются правка идеологическая и
сокращения. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами
современного литературного языка.
Принципы комментирования традиционны: поясняются прежде всего реалии,
цитаты и реминисценции, литературные и политические аллюзии, пародии,
конкретные события, так или иначе связанные с эпизодами романа, тексто-
логически существенные разночтения. Подробный анализ интертекстуальных
зависимостей не входит в задачу.
При подготовке комментария использованы монографические исследования:
Курдюмов А. А. <Лурье Я. С.> В краю непуганых идиотов: Книга об Ильфе и
Петрове. Paris, 1983; Щеглов Ю. К. Романы И. Ильфа и Е. Петрова: Спутник
читателя. В 2 т. Wien, 1990-1991. Кроме того, комментарии к изданиям ро-
мана: Долинский М. 3. Комментарии <к роману И. Ильфа и Е. Петрова "Две-
надцать стульев">//Ильф И., Петров Е. Необыкновенные истории из жизни
города Колоколамска. М., 1989; Сахарова Е. М. Комментарии <к роману И.
Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев">//Ильф И., Петров Е. Двенадцать
стульев. М., 1987.
За оказанную помощь благодарим В. Т. Бабенко, Н. А. Богомолова, В. В.
Бродского, В. М. Гаевского, А. Ю. Галушкина, А. Я. Гитиса, В. Н. Денисо-
ва, О. А-Долотову, Г. Х. Закирова, В. Н. Каплуна, Л. Ф. Кациса, Р. М.
Кирсанову, Г. В. Макарову, В. В. Нехотина, А. Е. Парниса, Р. М. Янгиро-
ва.
М. П. Одесский, Д. М. Фельдман
От издательства
В тексте романа курсивом выделены разночтения и фрагменты, исключен-
ные из варианта, входившего в ранее издававшиеся собрания сочинений
Ильфа и Петрова.
Часть первая
Старгородский лев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Глава I. Безенчук и нимфы
В уездном городе N* было так много парикмахерских заведений и бюро
похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем,
чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем* и сразу же уме-
реть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и уми-
рали довольно редко. Жизнь города была тишайшей. Весенние вечера были
упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь горо-
да до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников*,
что это просто мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянино-
ва, хотя этими вопросами, по роду своей службы, он ведал с 9 утра до 5
вечера ежедневно, с получасовым перерывом для завтрака.
По утрам, выпив из причудливого (морозного с жилкой) стакана свою
порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из по-
лутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу
"Им. тов. Губернского"*. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются
в уездных городах. По левую руку, за волнистыми зеленоватыми стеклами,
серебрились гроба похоронного бюро "Нимфа". Справа, за маленькими, с об-
валившейся замазкой окнами, угрюмо возлежали дубовые, пыльные и скучные
гроба, гробовых дел мастера Безенчука. Далее "Цирульный мастер Пьер и
Константин" обещал своим потребителям "холю ногтей" и "ондулясион* на
дому". Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею, на
большом пустыре, стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прис-
лоненную (как табличка у подножия пальмы в ботаническом саду) к одиноко
торчащим воротам вывеску:
"Погребальная контора "Милости просим".
Хотя похоронных депо было множество, но клиентура у них была не-
большая. "Милости просим" лопнуло еще за три года до того, как Ипполит
Матвеевич осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и даже однажды
пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб.
Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше ко-
го бы то ни было, потому что служил в загсе, где ведал столом регистра-
ции смертей и браков.
Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надг-
робную плиту. Левый уголок его был уничтожен крысами. Хилые его ножки
тряслись под тяжестью пухлых папок табачного цвета с записями, из кото-
рых можно было почерпнуть все сведения о родословных жителей города N и
о генеалогических (или, как шутливо говаривал Ипполит Матвеевич, гинеко-
логических) древах, произросших на скудной уездной почве.
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснул-
ся в половине восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с
золотой дужкой. Очков он не носил. Однажды, решив, что носить пенсне не-
гигиенично, Ипполит Матвеевич направился к оптику и купил очки без опра-
вы, с позолоченными оглоблями. Очки с первого раза ему понравились, но
жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он вылитый Ми-
люков*, и он отдал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук, к оч-
кам привык и носил их с удовольствием.
- Бонжур! - пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с пос-
тели.
"Бонжур" указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром
расположении. Сказанное при пробуждении "гут морген" обычно значило, что
печень пошаливает, что 52 года - не шутка и что погода нынче сырая.
Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в довоенные штучные брюки*,
завязал их у щиколотки тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с
узкими квадратными носами и низкими подборами*. Через пять минут на Ип-
полите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной
звездой*, и переливчатый люстриновый пиджачок*. Смахнув с седых (волосок
к волоску) усов оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матвеевич
зверски пошевелил усами, в нерешительности попробовал шероховатый подбо-
родок, провел щеткой по коротко остриженным алюминиевым волосам пять раз
левой и восемь раз правой рукой ото лба к затылку и, учтиво улыбаясь,
двинулся навстречу входившей в комнату теще - Клавдии Ивановне.
- Эпполе-эт, - прогремела она, - сегодня я видела дурной сон.
Слово "сон" было произнесено с французским прононсом.
Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до
185 сантиметров. С такой высоты ему легко и удобно было относиться к те-
ще Клавдии Ивановне с некоторым пренебрежением.
Клавдия Ивановна продолжала:
- Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке.
От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с
ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками*.
- Я очень встревожена! Боюсь, не случилось бы чего!
Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на го-
лове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны. Он сморщил лицо и
раздельно сказал:
- Ничего не будет, маман. За воду вы уже вносили?
Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были помыты. Ипполит Мат-
веевич не любил свою тещу. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный
возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет. Ску-
па она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не
