дор, переговорив с попадьей, решил украсить свое меню кроликами, мясо
которых превосходит по вкусу мясо цыплят. Из кроликов приготовляли: жар-
кое, битки, пожарские котлеты. Кроликов варили в супе, подавали к ужину
в холодном виде и запекали в бабки. Это не привело ни к чему. Отец Федор
подсчитал, что при переходе исключительно на кроличий паек семья сможет
съесть за месяц не больше 40 животных, в то время как ежемесячный прип-
лод составляет 90 штук, причем число это с каждым месяцем будет увеличи-
ваться в геометрической прогрессии.
Тогда Востриковы решили давать вкусные домашние обеды. Отец Федор
весь вечер при лампе писал химическим карандашом на аккуратно нарезанных
листках арифметической бумаги объявления о даче вкусных домашних обедов,
приготовляемых исключительно на свежем коровьем масле. Объявление начи-
налось словами: "Дешево и вкусно". Попадья наполнила эмалированную ми-
сочку мучным клейстером, и отец Федор поздним вечером налепил объявления
на всех телеграфных столбах и поблизости советских учреждений.
Новая затея имела большой успех. В первый же день явилось 7 человек,
в том числе делопроизводитель военкомата Бендин и заведующий подотделом
благоустройства Козлов, тщанием которого недавно был снесен единственный
в городе памятник старины, триумфальная арка елисаветинских времен*, ме-
шавшая, по его словам, уличному движению. Всем им обед очень понравился.
На другой день явилось 14 человек. С кроликов не успевали сдирать шкур-
ки. Целую неделю дело шло великолепно, и отец Федор уже подумывал об
открытии небольшого скорняжного производства, без мотора*, когда произо-
шел совершенно непредвиденный случай.
Кооператив "Плуг и молот", который был уже заперт три недели по слу-
чаю переучета товаров, открылся, и работники прилавка, пыхтя от усилий,
выкатили на задний двор, общий с двором отца Федора, бочку гнилой капус-
ты, которую и свалили в выгребную яму. Привлеченные пикантным запахом,
кролики сбежались к яме, и уже на другое утро среди нежных грызунов на-
чался мор. Свирепствовал он всего только три часа, но уложил всех 240
производителей и весь не поддающийся учету приплод.
Ошеломленный, отец Федор притих на целых два месяца и взыграл духом
только теперь, возвратясь из дому Воробьянинова и запершись, к удивлению
матушки, в спальне. Все показывало на то, что отец Федор озарен новой
идеей, захватившей все его существо.
Катерина Александровна косточкой согнутого пальца постучала в дверь
спальной. Ответа не было, только усилилось пение. Попадья отступила от
двери и заняла позицию на диване. Через минуту дверь приоткрылась, и в
щели показалось лицо отца Федора, на котором играл девичий румянец.
- Дай мне, мать, ножницы поскорее, - быстро проговорил отец Федор.
- А ужин как же?
- Ладно. Потом.
Отец Федор схватил ножницы, снова заперся и подошел к небольшому
стенному овальному зеркалу в поцарапанной черной раме.
Рядом с зеркалом висела старинная народная картинка "Зерцало грешно-
го", печатанная с медной доски и приятно раскрашенная рукой. Отец Федор
купил эту картинку в последний свой приезд в Москву на Смоленском рынке*
и очень любил ее. Особенно утешило его "Зерцало грешного" после неудачи
с кроликами. Картинка ясно показывала бренность всего земного. По верх-
нему ее ряду шли четыре рисунка, подписанные славянской вязью, значи-
тельные и умиротворяющие душу: "Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет
власть имеет, смерть всем владеет". Смерть была с косою и песочными ча-
сами с крыльями. Смерть была сделана как бы из протезов и ортопедических
частей и стояла, широко расставив ноги, на пустой холмистой земле. Вид
ее ясно говорил, что неудача с кроликами - дело пустое.
Сейчас отцу Федору больше понравилась картинка: "Яфет власть имеет",
где тучный богатый человек с бородою сидел в маленьком зальце на троне с
полным сознанием своего богатства.
Отец Федор улыбнулся и, довольно торопливо, внимательно глядя на себя
в зеркало, начал подстригать свою благообразную бороду. Волосы сыпались
на пол, ножницы скрипели, и через пять минут отец Федор убедился, что
подстригать бороду он совершенно не умеет. Борода его оказалась скошен-
ной на один бок, неприличной и даже подозрительной.
Помаячив у зеркала еще немного, отец Федор обозлился, позвал жену и,
протягивая ей ножницы, раздраженно сказал:
- Помоги мне хоть ты, матушка. Никак не могу вот с волосищами своими
справиться.
Матушка от удивления даже руки назад отвела.
- Что же ты над собой сделал? - вымолвила она наконец.
- Ничего не сделал. Подстригаюсь. Помоги, пожалуйста. Вот здесь, как
будто, скособочилось...
- Господи, - сказала матушка, посягая на локоны отца Федора, - неуже-
ли, Феденька, ты к обновленцам перейти собрался?
Такому направлению разговора отец Федор обрадовался.
- А почему, мать, не перейти мне к обновленцам? А обновленцы что, не
люди?
- Люди, конечно, люди, - согласилась матушка ядовито, - как же, по
иллюзионам ходят, алименты платят*...
- Ну, и я по иллюзионам буду бегать.
- Бегай, пожалуйста.
- И буду бегать.
- Добегаешься! Ты в зеркало на себя посмотри.
И действительно. Из зеркала на отца Федора глянула бойкая черноглазая
физиономия с небольшой дикой бородкой и нелепо длинными усами.
Стали подстригать усы, доводя их до пропорциональных размеров.
Дальнейшее еще больше поразило матушку. Отец Федор заявил, что этим
же вечером должен выехать по делу, и потребовал, чтобы Катерина Алек-
сандровна сбегала к брату-булочнику и взяла у него на неделю пальто с
барашковым воротником и коричневый утиный картуз*.
- Никуда не пойду! - заявила матушка и заплакала.
Полчаса шагал отец Федор по комнате и, пугая жену изменившимся своим
лицом, молол чепуху. Матушка поняла только одно: отец Федор ни с того,
ни с сего постригся, хочет в дурацком картузе ехать неизвестно куда, а
ее бросает.
- Не бросаю, - твердил отец Федор, - не бросаю, через неделю буду на-
зад. Ведь может же быть у человека дело. Может или не может?
- Не может, - говорила попадья.
Отцу Федору, человеку в обращении с ближними кроткому, пришлось даже
постучать кулаком по столу. Хотя стучал он осторожно и неумело, так как
никогда этого не делал, попадья все же очень испугалась и, накинув орен-
бургский платок, побежала к брату за статской одеждой.
Оставшись один, отец Федор с минуту подумал, сказал: "Женщинам тоже
тяжело" - и вытянул из-под кровати сундучок, обитый жестью. Такие сун-
дучки встречаются по большей части у красноармейцев. Оклеены они полоса-
тыми обоями, поверх которых красуется портрет Буденного или картонка от
папиросной коробки "Пляж", изображающей трех красавиц, лежащих на усы-
панном галькой батумском берегу. Сундучок Востриковых, к неудовольствию
отца Федора, также был оклеен картинками, но не было там ни Буденного,
ни батумских красоток. Попадья залепила все нутро сундучка фотографиями,
вырезанными из журнала "Летопись войны 1914 года"*. Тут было и "Взятие
Перемышля", и "Раздача теплых вещей нижним чинам на позициях", и сам мо-
лодецкий казак Козьма Крючков, первый георгиевский кавалер.
Выложив на пол лежавшие сверху книги: комплект журнала "Русский па-
ломник" за 1903 год*, толстеннейшую "Историю раскола" и брошюрку "Русс-
кий в Италии"*, на обложке которой отпечатан был курящийся Везувий, отец
Федор запустил руку на самое дно сундучка и вытащил старый обтерханный
женин капор*. Зажмурившись от запаха нафталина, который внезапно ударил
из сундучка, отец Федор, разрывая кружевца и прошвы, вынул из капора тя-
желую полотняную колбаску. Колбаска содержала в себе двадцать золотых
десяток - все, что осталось от коммерческих авантюр отца Федора.
Он привычным движением руки приподнял полу серенькой рясы и засунул
колбаску в карман полосатых брюк. Потом подошел к комоду и вынул из кон-
фетной коробки пятьдесят рублей трехрублевками и пятирублевками. В ко-
робке оставалось еще двадцать рублей.
- На неделю хватит, - решил он.
Глава IV. Муза дальних странствий*
За час до прихода вечернего почтового поезда отец Федор, в коро-
теньком, чуть ниже колен, пальто и с плетеной корзинкой, стоял в очереди
у кассы и боязливо поглядывал на входные двери. Он боялся, что матушка,
противно его настоянию, прибежит на вокзал провожать, и тогда палаточник
Прусис, сидевший в буфете и угощавший пивом финагента*, сразу его узна-
ет. Отец Федор с удивлением и стыдом посматривал на свои обнаженные по-
лосатые брюки.
Агент ОДТГПУ* медленно прошел по залу, утихомирил возникшую в очереди
брань из-за места и занялся уловлением беспризорных, которые осмелились
войти в зал I и II класса, играя на деревянных ложках "Жила-была Россия,
великая держава"*.
Кассир, суровый гражданин, долго возился с компостерами, пробивал на
билете кружевные цифры и, к удивлению всей очереди, давал мелкую сдачу
деньгами, а не благотворительными марками в пользу детей*.
Посадка в бесплацкартный поезд* носила обычный кровопролитный харак-
тер. Пассажиры, согнувшись под тяжестью преогромных мешков, бегали от
головы поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор ошеломленно бе-
гал вместе со всеми. Он так же, как и все, говорил с проводниками иска-
тельным голосом, так же, как и все, боялся, что кассир дал ему "непра-
вильный" билет, и только впущенный наконец в вагон вернулся к обычному
спокойствию и даже повеселел.
Паровоз закричал полным голосом, и поезд тронулся, увозя с собой отца
Федора в неизвестную даль по делу загадочному, но сулящему, как видно,
большие выгоды.
Интересная штука - полоса отчуждения*. Самый обыкновенный гражданин,
попав в нее, чувствует в себе некоторую хлопотливость и быстро превраща-
ется либо в пассажира, либо в грузополучателя, либо просто в безбилетно-
го забулдыгу, омрачающего жизнь и служебную деятельность кондукторских
бригад и перронных контролеров.
С той минуты, когда гражданин вступает в полосу отчуждения, которую
он по-дилетантски называет вокзалом или станцией, жизнь его резко меня-
ется. Сейчас же к нему подскакивают Ермаки Тимофеевичи в белых передни-
ках с никелированными бляхами на сердце* и услужливо подхватывают багаж.
С этой минуты гражданин уже не принадлежит самому себе. Он - пассажир и
начинает исполнять все обязанности пассажира. Обязанности эти многослож-
ны, но приятны.
Пассажир очень много ест. Простые смертные по ночам не едят, но пас-
сажир ест и ночью. Ест он жареного цыпленка, который для него дорог,
крутые яйца, вредные для желудка, и маслины. Когда поезд прорезает
стрелку, на полках бряцают многочисленные чайники и подпрыгивают завер-
нутые в газетные кульки цыплята, лишенные ножек, с корнем вырванных пас-
сажирами. Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рассказывают анек-
доты. Регулярно, через каждые три минуты, весь вагон надсаживается от
смеха. Затем наступает тишина, и бархатный голос докладывает следующий
анекдот:
"Умирает старый еврей*. Тут жена стоит, дети.
- А Моня здесь? - еврей спрашивает еле-еле.
- Здесь.
- А тетя Брана пришла?
- Пришла.
- А где бабушка, я ее не вижу?
- Вот она стоит.
- А Исак?
- Исак тут.
- А дети?
- Вот все дети.
- Кто же в лавке остался?!"
Сию же секунду чайники начинают бряцать и цыплята летают на верхних
полках, потревоженные громовым смехом. Но пассажиры этого не замечают. У
каждого на сердце лежит заветный анекдот, который, трепыхаясь, дожидает-
ся своей очереди. Новый исполнитель, толкая локтями соседей и умоляюще
крича: "А вот мне рассказывали", - с трудом завладевает вниманием и на-
чинает:
"Один еврей приходит домой и ложится спать рядом со своей женой.
Вдруг он слышит, под кроватью кто-то скребется. Еврей опустил под кро-
вать руку и спрашивает:
- Это ты, Джек?
