"Це дило треба розжуваты" - и рассказал очень интересное дело, слушавше-
еся в городе Орле и окончившееся оправданием мужа, убившего изменницу
жену.
Во всем городе дамочки заливались по-соловьиному. Мужья завидовали
удачливости Воробьянинова. Постники, трезвенники и идеалисты забрасывали
прокурора анонимными письмами. Прокурор читал их на заседаниях суда,
ловко и быстро чеша за ухом. С Воробьяниновым он был любезнее прежнего.
Положение его было безвыходным - он ожидал вскоре перевода в столицу и
не мог портить своей карьеры пошлым убийством любовника жены.
Но Ипполит Матвеевич позволил себе совершенную бестактность. Он велел
выкрасить свой экипаж в белый цвет и прокатился в нем вместе с угоревшей
от любви прокуроршей по Большой Пушкинской улице. Напрасно Елена Станис-
лавовна прикрывала мраморное лицо вуалеткой, расшитой черными птичками,
- ее все узнали. Город в страхе содрогнулся, но этот любовный эксцесс не
оказал на прокурора никакого действия. Отчаявшиеся постники, трезвенники
и идеалисты стали бомбардировать анонимками само министерство юстиции.
Товарищ министра был поражен трусостью окружного прокурора*. Все ждали
дуэли. Но прокурор, по-прежнему минуя оружейный магазин, катил каждое
утро к зданию судебных установлений, с грустью поглядывая на фигуру Фе-
миды, державшей весы, в одной чашке которых он явственно видел себя
санкт-петербургским прокурором, а в другой - розового и наглого Во-
робьянинова.
Все кончилось совершенно неожиданно: Ипполит Матвеевич увез прокурор-
шу в Париж, а прокурора перевели в Сызрань. В Сызрани прокурор прожил
долго, заслал человек восемьсот на каторгу и в конце концов умер.
Ипполит Матвеевич со своей подругой приехал в Париж осенью. Париж го-
товился к всемирной выставке. Еще незаконченная башня Эйфеля*, похожая
на сумасшедшую табуретку, вызывала ужас идеалистов, постников и трезвен-
ников богоспасаемого города Парижа. Вечером, в отеле, Ипполиту Матвееви-
чу показали самого Эйфеля - господина среднего роста с бородкой "булан-
же"* цвета соли и перцу, в рогатом пенсне. Из-за него произошла ссора,
уже не первая, впрочем, между Ипполитом Матвеевичем и его любовницей.
Напичканная сведениями, полученными ею от соседа по купе, молодого фран-
цузского инженера, Елена Станиславовна неожиданно заявила, что преклоня-
ется перед смелыми дерзаниями господина Эйфеля.
- Обвалится эта каланча на твоего Эйфелева, - грубо ответил Ипполит
Матвеевич. - Я б такому дураку даже конюшни не дал строить.
И среди двух русских возник тяжкий спор, кончившийся тем, что Ипполит
Матвеевич в сердцах купил молодого рослого сенбернара, доводившего Елену
Станиславовну до притворной истерики и прогрызшего ее новую ротонду*,
обшитую черным стеклярусом.
В пахнущем москательной лавкой Париже молодые люди веселились: шата-
лись по кабачкам, ели пьяные вишни, бывали на спектаклях "Французской
комедии"*, пили чай из самовара, специально выписанного Ипполитом Матве-
евичем из России, за что и получили от отельной прислуги кличку "молодо-
женов с машиной"; неудачно съездили на рулетку, но не говорили уже
больше ни о бедственном положении приютских детей, ни о живописности
старгородского парка, потому что страсть незаметно пропала и осталась
привычка к бездельной веселой жизни вдвоем. Елена Станиславовна сходила
однажды к известной гадалке, мадам де Сюри, и вернулась оттуда необыкно-
венно взволнованной.
- Нет, ты обязательно должен к ней сходить. Она мне все рассказала.
Это удивительно, - твердила Елена Станиславовна.
Но Ипполит Матвеевич, проигравший накануне в безик семьсот франков
заезжему россиянину*, только посмотрел на свои кофейные с черными лампа-
сами панталоны и неожиданно сказал:
- Едем, милая, домой. Давно пора.
Старгород был завален снегом*. Тяжелые обозы шагом проходили по
Большой Пушкинской. Обледенелые деревья Александровского бульвара были
абонированы галками. Галки картавили необыкновенно возбужденно, что на-
поминало годичные собрания "Общества приказчиков-евреев". Снежные звез-
ды, крестики и другие морозные знаки отличий медленно садились на нос
Ипполита Матвеевича. Ветра не было. С вокзала Ипполит Матвеевич ехал на
низких санках, небрежно поглядывая на городские достопримечательности:
на новое здание биржи, сооруженное усердием старгородских купцов в асси-
ро-вавилонском стиле, на каланчу Пушкинской части с висевшими на ней
двумя большими круглыми бомбами, которые указывали на пожар средней ве-
личины*, возникший в районе.
- Кто горит, Михайла? - спросил Ипполит Матвеевич кучера.
- Балагуровы горят. Вторые сутки.
Не проехали и двух кварталов, как натолкнулись на небольшую толпу на-
рода, уныло стоявшую напротив балагуровского дома. Из открытых окон вто-
рого этажа медленно выходил дым. Внезапно в окне появился пожарный и ле-
ниво прокричал вниз:
- Ваня! Дай-ка французскую лестницу.
Снег продолжал летать. Внизу никто не отзывался. Пожарный в раздумье
постоял у окна, зевнул и равнодушно скрылся в дыму.
- Так он и пять суток гореть будет, - гневно сказал Ипполит Матвее-
вич. - Тоже... Париж.
С Еленой Станиславовной Воробьянинов разошелся очень мирно. Продолжал
бывать у нее, ежемесячно посылал ей в конверте 300 рублей и нисколько не
обижался, когда заставал у нее молодых офицеров, по большей части бойких
и прекрасно воспитанных.
Ипполит Матвеевич продолжал жить в своем особняке на Денисовской ули-
це, ведя легкую холостую жизнь. Он очень заботился о своей наружности и,
морщась от боли, выдирал стальным пинцетом высовывающиеся из ноздри во-
лоски; посещал первые представления в городском театре и одно время так
пристрастился к опере, что подружился с баритоном Абрамовым и прошел с
ним арию Жермена из "Травиаты" - "Ты забыл край милый свой, бросил ты
Прованс родной". Когда приступили к разучиванию арии Риголетто: "Курти-
заны, исчадия порока, насмеялись надо мною вы жестоко", - баритон с не-
годованием заметил, что Ипполит Матвеевич живет с его женой, колоратур-
ным сопрано. Последовавшая затем сцена была ужасна. Возмущенный до глу-
бины души баритон сорвал с Воробьянинова 160 рублей и покатил в Казань.
Скабрезные похождения Ипполита Матвеевича, а в особенности избиение в
клубе благородного собрания присяжного поверенного Мурузи закрепили за
ним репутацию демонического человека.
Даже в 1905 году, принесшем беспокойство и тревогу, Ипполита Матвее-
вича не покинула природная жизнерадостность и вера в твердые устои рос-
сийской государственности. К тому же в имении Ипполита Матвеевича все
прошло тихо, если не считать сожжения нескольких стогов сена. Графа Вит-
те, заключившего Портсмутский мир*, Ипполит Матвеевич сгоряча назвал
предателем, но подробно по этому поводу так и не высказался.
Новые годы не переменили жизни Ипполита Матвеевича. Он часто бывал в
Петербурге и Москве, любил слушать цыган, делая при этом тонкие различия
между петербургскими и московскими, посещал гимназических товарищей,
служивших кто по министерству внутренних дел, а кто и по финансовой час-
ти.
Жизнь проходила весело и быстро. На Ипполита Матвеевича уже не охоти-
лись предприимчивые родоначальницы. Все считали его безнравственным хо-
лостяком. И вдруг, в 1911 году, Воробьянинов женился на дочери соседа -
состоятельного помещика Петухова*. Произошло это после того, как отъяв-
ленный холостяк, наехав как-то в имение, увидел, что дела его пошатну-
лись и что без выгодной женитьбы поправить их невозможно. Наибольшее
приданое можно было получить за Мари Петуховой, долговязым и кротким
скелетом. Два месяца Ипполит Матвеевич складывал к подножию кроткого
скелета белые розы, а на третий сделал предложение, женился и был избран
уездным предводителем дворянства.
- Ну, как твой скелетик*? - нежно спрашивала Елена Станиславовна, у
которой Ипполит Матвеевич после женитьбы стал бывать чаще прежнего.
Ипполит Матвеевич весело ощеривался, заливаясь смехом.
- Нет, честное слово, она очень милая, но до чего наивна... А Клавдия
Ивановна!.. Ты знаешь, она называет меня Эполет. Ей кажется, что так
произносят в Париже. Замечательно.
С годами жизнь Ипполита Матвеевича заметно менялась. Он рано и краси-
во поседел. У него появились маленькие привычки. Просыпаясь по утрам, он
говорил себе: "Гутен морген" или "Бонжур". Его одолевали детские страс-
ти. Он начал собирать земские марки, ухлопал на это большие деньги, ско-
ро оказался владельцем лучшей коллекции в России и завел оживленную пе-
реписку с англичанином Энфильдом, обладавшим самой полной коллекцией
русских земских марок. Превосходство англичанина в области коллекциони-
рования марок подобного рода сильно волновало Ипполита Матвеевича. Поло-
жение предводителя и большие связи помогли ему в деле одоления коварного
врага из Глазго. Ипполит Матвеевич подбил председателя земской управы на
выпуск новых марок Старгородского губернского земства*, чего уже не было
лет десять. Председатель управы, смешливый старик, введенный Ипполитом
Матвеевичем в суть дела, долго хохотал и согласился на предложение Во-
робьянинова. Новые марки были выпущены в количестве двух экземпляров и
включены в каталог за 1912 год. Клише Воробьянинов собственноручно раз-
бил молотком. Через три месяца Ипполит Матвеевич получил от Энфильда уч-
тивое письмо, в котором англичанин просил продать ему одну из этих ред-
чайших марок по цене, какую будет угодно назначить мистеру Воробьянино-
ву.
От радости на глазах у мистера Воробьянинова даже выступили слезы. Он
немедленно сел писать ответное письмо мистеру Энфильду. В письме он на-
писал латинскими буквами: "Nacosia - vicousi!".
После этого деловая связь с мистером Энфильдом навсегда прекратилась
и удовлетворенная страсть Ипполита Матвеевича к маркам значительно осла-
бела.
К этому времени Ипполита Матвеевича стали звать бонвиваном. Да он и в
самом деле любил хорошо пожить. Жил он, к удивлению тещи, доходами от
имения своей жены. Клавдия Ивановна однажды даже пыталась поделиться с
ним своими взглядами на жизнь и обязанности примерного мужа, но зять
внезапно затрясся, сбросил на пол сахарницу и крикнул:
- Замечательно! Меня учат жить! Это просто замечательно!
Сейчас же вслед за этим бушующий зять укатил в Москву на банкет, за-
теянный охотничьим клубом в честь умерщвления известным охотником г. Ша-
рабариным двухтысячного, со времени основания клуба, волка.
Столы были расставлены в виде полумесяца. Посредине стола, на сахар-
ной скатерти, среди поросят, заливных и вспотевших графинчиков с водками
и коньяками лежала шкура юбиляра. Г. Шарабарин, клюнувший уже с утра и
ослепленный магнием бесчисленных фотографов, стоял, дико поглядывая по
сторонам, и слушал речи.
Ипполиту Матвеевичу слово было предоставлено поздно, когда он уже ос-
новательно развеселился. Он быстро накинул на себя шкуру волка и, поза-
быв о семейных делах, торжественно сказал:
- Милостивые государи, господа члены охотничьего клуба! Позвольте вас
поздравить от имени старгородских любителей ружейной охоты с таким зна-
менательным событием. Очень, очень приятно видеть таких почтенных люби-
телей ружейной охоты, как господин Шарабарин, которые, держась за руки,
идут к достижению вечных идеалов! Очень, очень приятно!
Сказав этот спич, Ипполит Матвеевич сбросил на пол юбилейную шкуру,
поставил на нее сопротивляющегося господина Шарабарина и троекратно с
ним расцеловался.
В этот свой наезд Ипполит Матвеевич пробыл в Москве две недели и вер-
нулся веселый и злой. Теща дулась. И Ипполит Матвеевич в пику ей совер-
шил поступок, который дал такую обильную пищу злоязычию Принца Датского.
Был 1913 год. Двадцатый век расцветал.
Французский авиатор Бренденжон де Мулинэ совершил свой знаменитый пе-
релет из Парижа в Варшаву* на приз Помери*. Дамы в корзинных шляпах с
