заданиям юмористических журналов. На своих плечах он выносил ответствен-
нейшие кампании. Он снабжал темами для рисунков и фельетонов большинство
московских сатирических журналов.
Великие люди острят два раза в жизни. Эти остроты увеличивают их сла-
ву и попадают в историю. Изнуренков выпускал не меньше шестидесяти пер-
воклассных острот в месяц, которые с улыбкой повторялись всеми, и все же
оставался в неизвестности. Если остротой Изнуренкова подписывался рису-
нок, то слава доставалась художнику. Имя художника помещали над рисун-
ком. Имени Изнуренкова не было.
- Это ужасно! - кричал он. - Невозможно подписаться. Под чем я подпи-
шусь? Под двумя строчками?
И он продолжал с жаром бороться с врагами общества: плохими коопера-
торами, растратчиками, Чемберленом и бюрократами. Он уязвлял своими ост-
ротами подхалимов, управдомов, частников, завов, хулиганов, граждан, не
желавших снижать цены*, и хозяйственников, отлынивавших от режима эконо-
мии.
После выхода журналов в свет остроты произносились с цирковой арены,
перепечатывались вечерними газетами без указания источника и преподноси-
лись публике с эстрады "авторами-куплетистами".
Изнуренков умудрялся острить в тех областях, где, казалось, уже ниче-
го смешного нельзя было сказать. Из такой чахлой пустыни, как вздутые
накидки на себестоимость, Изнуренков умудрялся выжать около сотни шедев-
ров юмора. Гейне опустил бы руки, если бы ему предложили сказать что-ни-
будь смешное и вместе с тем общественно полезное по поводу неправильной
тарификации грузов малой скорости; Марк Твен убежал бы от такой темы. Но
Изнуренков оставался на своем посту.
Он бегал по редакционным комнатам, натыкаясь на урны для окурков и
блея. Через десять минут тема была обработана, обдуман рисунок и приде-
лан заголовок.
Увидев в своей комнате человека, уносящего опечатанный стул, Авесса-
лом Владимирович взмахнул только что выглаженными у портного брюками,
подпрыгнул и заклекотал:
- Вы с ума сошли! Я протестую! Вы не имеете права! Есть же, наконец,
закон! Хотя дуракам он и не писан, но вам, может быть, понаслышке из-
вестно, что мебель может стоять еще две недели!.. Я пожалуюсь прокуро-
ру!.. Я за-плачу, наконец!
Ипполит Матвеевич стоял на месте, а Изнуренков сбросил пальто и, не
отходя от двери, натянул брюки на свои полные, как у Чичикова, ноги. Из-
нуренков был толстоват, но лицо имел худое.
Воробьянинов не сомневался, что его сейчас схватят и потащат в мили-
цию. Поэтому он был крайне удивлен, когда хозяин комнаты, справившись со
своим туалетом, неожиданно успокоился.
- Поймите же, - заговорил хозяин примирительным тоном, - ведь я не
могу на это согласиться.
Ипполит Матвеевич на месте хозяина комнаты тоже в конце концов не мог
бы согласиться, чтобы у него среди бела дня крали стулья. Но он не знал,
что сказать, и поэтому молчал.
- Это не я виноват. Виноват сам Музпред*. Да, я сознаюсь. Я не платил
за прокатное пианино восемь месяцев, но ведь я его не продал, хотя сде-
лать это имел полную возможность. Я поступил честно, а они по-жульничес-
ки. Забрали инструмент, да еще подали в суд и описали мебель*. У меня
ничего нельзя описать. Эта мебель - орудие производства*. И стул тоже
орудие производства.
Ипполит Матвеевич начал кое-что соображать.
- Отпустите стул! - завизжал вдруг Авессалом Владимирович. - Слышите?
Вы! Бюрократ!
Ипполит Матвеевич покорно отпустил стул и пролепетал:
- Простите, недоразумение, служба такая.
Тут Изнуренков страшно развеселился. Он забегал по комнате и запел:
"А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда"*. Он не
знал, что делать со своими руками. Они у него летали. Он начал завязы-
вать галстук и, не довязав, бросил, потом схватил газету и, ничего в ней
не прочитав, кинул на пол.
- Так вы не возьмете сегодня мебель?.. Хорошо!.. Ах! Ах!
Ипполит Матвеевич, пользуясь благоприятно сложившимися обстоя-
тельствами, двинулся к двери.
- Подождите! - крикнул вдруг Изнуренков. - Вы когда-нибудь видели та-
кого кота? Скажите, он в самом деле пушист до чрезвычайности?
Котик очутился в дрожащих руках Ипполита Матвеевича.
- Высокий класс!.. - бормотал Авессалом Владимирович, не зная, что
делать с излишком своей энергии. - Ах!.. Ах!..
Он кинулся к окну, всплеснул руками и стал часто и мелко кланяться
двум девушкам, глядевшим на него из окна противоположного дома. Он топ-
тался на месте и расточал томные ахи.
- Девушки из предместий! Лучший плод!.. Высокий класс!.. Ах!.. А по
утру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда.
- Так я пойду, гражданин, - глупо сказал главный директор концессии.
- Подождите, подождите! - заволновался вдруг Изнуренков. - Одну мину-
точку!.. Ах!.. А котик? Правда он пушист до чрезвычайности?.. Подожди-
те!.. Я сейчас!..
Он смущенно порылся во всех карманах, убежал, вернулся, ахнул, выгля-
нул из окна, снова убежал и снова вернулся.
- Простите, душечка, - сказал он Воробьянинову, который в продолжение
всех этих манипуляций стоял, сложив руки по-солдатски.
С этими словами он дал предводителю полтинник.
- Нет, нет, не отказывайтесь, пожалуйста. Всякий труд должен быть оп-
лачен.
- Премного благодарен, - сказал Ипполит Матвеевич, удивляясь своей
изворотливости.
- Спасибо, дорогой, спасибо, душечка!..
Идя по коридору, Ипполит Матвеевич слышал доносившиеся из комнаты Из-
нуренкова блеяние, визг, пение и страстные крики.
На улице Воробьянинов вспомнил про Остапа и задрожал от страха.
Эрнест Павлович Щукин бродил по пустой квартире, любезно уступленной
ему на лето приятелем, и решал вопрос: принять ванну или не принимать.
Трехкомнатная квартира помещалась под самой крышей девятиэтажного до-
ма. В квартире, кроме письменного стола и воробьяниновского стула, было
только трюмо. Солнце отражалось в зеркале и резало глаза. Инженер прилег
на письменный стол, но сейчас же вскочил. Все было раскалено.
- Пойду умоюсь, - решил он.
Он разделся, остыл, посмотрел на себя в зеркало и пошел в ванную ком-
нату. Прохлада схватила его. Он влез в ванну, облил себя водой из голу-
бой эмалированной кружки и щедро намылился. Он весь покрылся хлопьями
пены и стал похож на елочного деда.
- Хорошо! - сказал Эрнест Павлович.
Все было хорошо. Стало прохладно. Жены не было. Впереди была полная
свобода. Инженер присел и отвернул кран, чтобы смыть мыло. Кран захлеб-
нулся и стал медленно говорить что-то неразборчивое. Воды не было. Эр-
нест Павлович засунул скользкий мизинец в отверстие крана. Пролилась
тонкая струйка, но больше не было ничего.
Эрнест Павлович поморщился, вышел из ванны, поочередно вынимая ноги,
и пошел к кухонному крану, но там тоже ничего не удалось выдоить.
Эрнест Павлович зашлепал в комнаты и остановился перед зеркалом. Пена
щипала глаза, спина чесалась, мыльные хлопья падали на паркет. Прислу-
шавшись, не идет ли в ванной вода, Эрнест Павлович решил позвать дворни-
ка.
"Пусть хоть он воды принесет, - решил инженер, протирая глаза и мед-
ленно закипая, - а то черт знает что такое".
Он выглянул в окно. На самом дне дворовой шахты играли дети.
- Дворник! - закричал Эрнест Павлович. - Дворник!
Никто не отозвался.
Тогда Эрнест Павлович вспомнил, что дворник живет в парадном, под
лестницей. Он вступил на холодные плитки и, придерживая дверь рукой,
свесился вниз. На площадке была только одна квартира, и Эрнест Павлович
не боялся, что его могут увидеть в странном наряде из мыльных хлопьев.
- Дворник! - крикнул он вниз.
Слово грянуло и с шумом покатилось по ступенькам.
- Гу-гу! - ответила лестница.
- Дворник! Дворник!
- Гум-гум! Гум-гум!
Тут нетерпеливо перебиравший босыми ногами инженер поскользнулся и,
чтобы сохранить равновесие, выпустил из руки дверь. Стена задрожала.
Дверь прищелкнула медным язычком американского замка и затворилась. Эр-
нест Павлович, еще не поняв непоправимости случившегося, потянул дверную
ручку. Дверь не поддалась. Инженер ошеломленно подергал ее еще несколько
раз и прислушался с бьющимся сердцем. Была сумеречная церковная тишина.
Сквозь разноцветные стекла высоченного окна еле пробивался свет.
"Положение", - подумал Эрнест Павлович.
- Вот сволочь! - сказал он двери.
Внизу, как петарды, стали ухать и взрываться человеческие голоса. По-
том, как громкоговоритель, залаяла комнатная собачка. По лестнице толка-
ли вверх детскую колясочку.
Эрнест Павлович трусливо заходил по площадке.
- С ума можно сойти!
Ему показалось, что все это слишком дико, чтобы могло случиться на
самом деле. Он снова подошел к двери и прислушался. Он услышал какие-то
новые звуки. Сначала ему показалось, что в квартире кто-то ходит.
"Может быть, кто-нибудь пришел с черного хода?" - подумал он, хотя
знал, что дверь черного хода закрыта и в квартиру никто не может войти.
Однообразный шум продолжался. Инженер задержал дыхание. Тогда он ра-
зобрал, что шум этот производит плещущая вода. Она, очевидно, бежала изо
всех кранов квартиры. Эрнест Павлович чуть не заревел. Положение было
ужасное.
В Москве, в центре города, на площадке девятого этажа стоял взрослый
усатый человек с высшим образованием, абсолютно голый и покрытый шевеля-
щейся еще мыльной пеной. Идти ему было некуда. Он скорее согласился бы
сесть в тюрьму, чем показаться в таком виде. Оставалось одно - пропа-
дать. Пена лопалась и жгла спину. На руках и на лице она уже застыла,
стала похожа на паршу и стягивала кожу, как бритвенный камень.
Так прошло полчаса. Инженер терся об известковые стены, стонал и нес-
колько раз безуспешно пытался выломать дверь. Он стал грязным и страш-
ным.
Щукин решил спуститься вниз к дворнику, чего бы это ему ни стоило.
- Нету другого выхода, нету. Только спрятаться у дворника.
Задыхаясь и прикрывшись рукой так, как это делают мужчины, входя в
воду, Эрнест Павлович медленно стал красться вдоль перил. Он очутился на
площадке между восьмым и девятым этажами.
Его фигура осветилась разноцветными ромбами и квадратами окна. Он
стал похож на Арлекина, подслушивающего разговор Коломбины с Паяцем. Он
уже повернул в новый пролет лестницы, как вдруг дверной замок нижней
квартиры выпалил и из квартиры вышла барышня с балетным чемоданчиком. Не
успела барышня сделать шагу, как Эрнест Павлович уже очутился на своей
площадке. Он почти оглох от страшных ударов своего сердца.
Только через полчаса инженер оправился и смог предпринять новую вы-
лазку. На этот раз он твердо решил стремительно кинуться вниз и, не об-
ращая внимания ни на что, добежать до заветной дворницкой.
Так он и сделал. Неслышно прыгая через четыре ступеньки и подвывая,
член бюро секции инженеров и техников поскакал вниз. На площадке шестого
этажа он на секунду остановился. Это его погубило. Снизу кто-то подымал-
ся.
- Несносный мальчишка! - послышался женский голос, многократно уси-
ленный лестничным репродуктором. - Сколько раз я ему говорила...
Эрнест Павлович, повинуясь уже не разуму, а инстинкту, как преследуе-
мый собаками кот, взлетел на девятый этаж.
Очутившись на своей загаженной мокрыми следами площадке, он беззвучно
заплакал, дергая себя за волосы и конвульсивно раскачиваясь. Кипящие
слезы врезались в мыльную корку и прожгли в ней две волнистых парал-
лельных борозды.
- Господи! - сказал инженер. - Боже мой! Боже мой!
Жизни не было. А между тем он явственно услышал шум пробежавшего по
улице грузовика. Значит, где-то жили!
Он еще несколько раз побуждал себя спуститься вниз, но не смог - нер-
вы сдали. Он попал в склеп.
- Наследили за собой, как свиньи! - услышал он старушечий голос с
нижней площадки.
Инженер подбежал к стене и несколько раз боднул ее головой. Самым ра-
