- Сколько раз я просил не называть меня парнишей!
- Шутите!
- И откуда у тебя этот идиотский жаргон?!
- Не учите меня жить!
- О черт! - крикнул инженер.
- Хамите, Эрнестуля.
- Давай разойдемся мирно.
- Ого!
- Ты мне ничего не докажешь! Этот спор...
- Я побью тебя, как ребенка...
- Нет, это совершенно невыносимо. Твои доводы не могут меня удержать
от того шага, который я вынужден сделать. Я сейчас же иду за ломовиком.
- Шутите.
- Мебель мы делим поровну.
- Жуть!
- Ты будешь получать сто рублей в месяц. Даже сто двадцать. Комната
останется у тебя. Живи, как тебе хочется, а я так не могу...
- Знаменито, - сказала Эллочка презрительно.
- А я перееду к Ивану Алексеевичу.
- Ого!
- Он уехал на дачу и оставил мне на лето всю свою квартиру. Ключ у
меня... Только мебели нет.
- Кр-расота!
Эрнест Павлович через пять минут вернулся с дворником.
- Ну, гардероб я не возьму, он тебе нужнее, а вот письменный стол, уж
будь так добра... И один этот стул возьмите, дворник. Я возьму один из
этих двух стульев. Я думаю, что имею на это право?..
Эрнест Павлович связал свои вещи в большой узел, завернул сапоги в
газету и повернулся к дверям.
- У тебя вся спина белая, - сказала Эллочка граммофонным голосом.
- До свиданья, Елена.
Он ждал, что жена хоть в этом случае воздержится от обычных металли-
ческих словечек. Эллочка также почувствовала всю важность минуты. Она
напряглась и стала искать подходящие для разлуки слова. Они быстро наш-
лись.
- Поедешь в таксо? Кр-расота.
Инженер лавиной скатился по лестнице.
Вечер Эллочка провела с Фимой Собак. Они обсуждали необычайно важное
событие, грозившее опрокинуть мировую экономику.
- Кажется, будут носить длинное и широкое, - говорила Фима, по-кури-
ному окуная голову в плечи.
- Мрак!
И Эллочка с уважением посмотрела на Фиму Собак. Мадмуазель Собак слы-
ла культурной девушкой - в ее словаре было около ста восьмидесяти слов.
При этом ей было известно одно такое слово, которое Эллочке даже не мог-
ло присниться. Это было богатое слово - гомосексуализм*. Фима Собак, не-
сомненно, была культурной девушкой.
Оживленная беседа затянулась далеко за полночь.
В десять часов утра великий комбинатор вошел в Варсонофьевский переу-
лок. Впереди бежал давешний беспризорный мальчик. Мальчик указал дом.
- Не врешь?
- Что вы, дядя... Вот сюда, в парадное.
Бендер выдал мальчику честно заработанный рубль.
- Прибавить надо, - сказал мальчик по-извозчичьи.
- От мертвого осла уши. Получишь у Пушкина. До свиданья, дефектив-
ный*.
Остап постучал в дверь, совершенно не думая о том, под каким предло-
гом он войдет. Для разговоров с дамочками он предпочитал вдохновение.
- Ого? - спросили из-за двери.
- По делу, - ответил Остап.
Дверь открылась. Остап прошел в комнату, которая могла быть обставле-
на только существом с воображением дятла. На стенах висели кинооткрыточ-
ки, куколки и тамбовские гобелены. На этом пестром фоне, от которого ря-
било в глазах, трудно было заметить маленькую хозяйку комнаты. На ней
был халатик, переделанный из толстовки Эрнеста Павловича и отороченный
загадочным мехом.
Остап сразу понял, как вести себя в светском обществе. Он закрыл гла-
за и сделал шаг назад.
- Прекрасный мех! - воскликнул он.
- Шутите! - сказала Эллочка нежно. - Это мексиканский тушкан.
- Быть этого не может. Вас обманули. Вам дали гораздо лучший мех. Это
шанхайские барсы*. Ну да! Барсы! Я узнаю их по оттенку. Видите, как мех
играет на солнце!.. Изумруд! Изумруд!
Эллочка сама красила мексиканского тушкана зеленой акварелью и потому
похвала утреннего посетителя была ей особенно приятна.
Не давая хозяйке опомниться, великий комбинатор вывалил все, что слы-
шал когда-либо о мехах. После этого заговорили о шелке, и Остап обещал
подарить очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коконов, приве-
зенных ему председателем ЦИК Узбекистана.
- Вы парниша что надо, - заметила Эллочка в результате первых минут
знакомства.
- Вас, конечно, удивит ранний визит незнакомого мужчины.
- Хо-хо.
- Но я к вам по одному деликатному делу.
- Шутите.
- Вы вчера были на аукционе и произвели на меня необыкновенное впе-
чатление.
- Хамите!
- Помилуйте! Хамить такой очаровательной женщине бесчеловечно.
- Жуть!
Беседа продолжалась дальше в таком же, дающем в некоторых случаях чу-
десные плоды, направлении. Но комплименты Остапа раз от разу становились
все водянистее и короче. Он заметил, что второго стула в комнате не бы-
ло. Пришлось нащупывать след исчезнувшего стула. Перемежая свои расспро-
сы цветистой восточной лестью, Остап узнал о событиях прошедшего вечера
в Эллочкиной жизни.
"Новое дело, - подумал он, - стулья расползаются, как тараканы".
- Милая девушка, - неожиданно сказал Остап, - продайте мне этот стул.
Он мне очень нравится. Только вы с вашим женским чутьем могли выбрать
такую художественную вещь. Продайте, девочка, я вам дам семь рублей.
- Хамите, парниша, - лукаво сказала Эллочка.
- Хо-хо, - втолковывал Остап.
"С ней нужно действовать на обмен", - решил он.
- Вы знаете, сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили
старинную моду - разливать чай через ситечко. Необычайно эффектно и
очень элегантно.
Эллочка насторожилась.
- У меня как раз знакомый дипломат приехал из Вены и привез в пода-
рок. Забавная вещь.
- Должно быть, знаменито, - заинтересовалась Эллочка.
- Ого! Хо-хо! Давайте обменяемся. Вы мне стул, а я вам ситечко. Хоти-
те?
И Остап вынул из кармана маленькое позолоченное ситечко.
Солнце каталось в ситечке, как яйцо. По потолку сигали зайчики. Нео-
жиданно осветился темный угол комнаты. На Эллочку вещь произвела такое
же неотразимое впечатление, какое производит старая банка из-под консер-
вов на людоеда Мумбо-Юмбо. В таких случаях людоед кричит полным голосом,
Эллочка же тихо застонала:
- Хо-хо!
Не дав ей опомниться, Остап положил ситечко на стол, взял стул и, уз-
нав у очаровательной женщины адрес мужа, галантно раскланялся.
Глава XXV. Авессалом Владимирович Изнуренков
Для концессионеров началась страдная пора. Остап утверждал, что
стулья нужно ковать, пока они горячи. Ипполит Матвеевич был амнистиро-
ван, хотя время от времени Остап допрашивал его:
- И какого черта я с вами связался? Зачем вы мне, собственно говоря?
Поехали бы себе домой, в загс. Там вас покойники ждут, новорожденные. Не
мучьте младенцев. Поезжайте.
Но в душе великий комбинатор привязался к одичавшему предводителю.
"Без него не так смешно жить", - думал Остап. И он смешливо поглядывал
на Воробьянинова, у которого на голове уже пророс серебряный газончик.
В плане работ инициативе Ипполита Матвеевича было отведено порядочное
место. Как только тихий бывший студент Иванопуло уходил, Бендер вдалбли-
вал компаньону кратчайшие пути к отысканию сокровищ.
Действовать смело. Никого не расспрашивать. Побольше цинизма. Людям
это нравится. Через третьих лиц ничего не предпринимать. Дураков больше
нет. Никто для вас не станет таскать бриллианты из чужого кармана. Но и
без уголовщины. Кодекс мы должны чтить*.
И тем не менее розыски шли без особенного блеска. Мешали Уголовный
кодекс и огромное количество буржуазных предрассудков, сохранившихся у
обитателей столицы. Они, например, терпеть не могли ночных визитов через
форточку. Приходилось работать только легально.
В комнате студента Иванопуло в день посещения Остапом Эллочки Щукиной
появилась мебель. Это был стул, обмененный на чайное ситечко, - третий
по счету трофей экспедиции. Давно уже прошло то время, когда охота за
бриллиантами вызывала в компаньонах мощные эмоции, когда они рвали
стулья когтями и грызли их пружины.
- Даже если в стульях ничего нет, - говорил Остап, - считайте, что мы
заработали десять тысяч по крайней мере. Каждый вскрытый стул прибавляет
нам шансы. Что из того, что в дамочкином стуле ничего нет? Из-за этого
не надо его ломать. Пусть Иванопуло помеблируется. Нам же приятнее.
В тот же день концессионеры выпорхнули из розового домика и разошлись
в разные стороны. Ипполиту Матвеевичу был поручен блеющий незнакомец с
Садово-Спасской, дано 25 рублей на расходы, велено в пивные не заходить
и без стула не возвращаться. На себя великий комбинатор взял Эллочкиного
мужа.
Ипполит Матвеевич пересек город на автобусе щ6. Трясясь на кожаной
скамеечке и взлетая под самый лаковый потолок кареты, он думал о том,
как узнать фамилию блеющего гражданина, под каким предлогом к нему вой-
ти, что сказать первой фразой и как приступить к самой сути.
Высадившись у Красных Ворот, он нашел по записанному Остапом адресу
нужный дом и принялся ходить вокруг да около. Войти он не решался. Это
была старая, грязная московская гостиница, превращенная в жилтоварищест-
во, укомплектованное, судя по обшарпанному фасаду, злостными непла-
тельщиками. Ипполит Матвеевич долго стоял против подъезда, подходил к
нему, затвердил наизусть рукописное объявление с угрозами по адресу
злостных неплательщиков и, ничего не надумав, поднялся на второй этаж. В
коридор выходили отдельные комнаты. Медленно, словно бы он подходил к
классной доске, чтобы доказать не выученную им теорему, Ипполит Матвее-
вич приблизился к комнате щ41. На дверях висела на одной кнопке, головой
вниз, визитная карточка цвета заношенного крахмального воротничка:
"Авессалом Владимирович Изнуренков".
В полном затмении Ипполит Матвеевич забыл постучать и открыл дверь,
которая оказалась незапертой, сделал три шага лунатика и очутился посре-
ди комнаты.
- Простите, - сказал он придушенным голосом, - могу я видеть товарища
Изнуренкова?
Авессалом Владимирович не отвечал. Воробьянинов поднял голову и
только теперь увидел, что в комнате никого нет.
По внешнему виду комнаты никак нельзя было определить наклонности ее
хозяина. Ясно было лишь то, что он холост и прислуги у него нет. На по-
доконнике лежала бумажка с колбасными шкурками. Тахта у стены была зава-
лена газетами. На маленькой полочке стояло несколько пыльных книг. Со
стен глядели цветные фотографии котов, котиков и кошечек. Посредине ком-
наты, рядом с грязными, повалившимися на бок ботинками, стоял ореховый
стул. На всех предметах меблировки, в том числе и стуле из старгородско-
го особняка, болтались малиновые сургучные печати. Но Ипполит Матвеевич
не обратил на это внимания. Он сразу же забыл об уголовном кодексе, о
наставлениях Остапа и подскочил к стулу.
В это время газеты на тахте зашевелились. Ипполит Матвеевич испугал-
ся. Газеты поползли и свалились с тахты. Из-под них вышел спокойный ко-
тик. Он равнодушно посмотрел на Ипполита Матвеевича и стал умываться,
захватывая лапкой ухо, щечку и ус.
- Фу, - сказал Ипполит Матвеевич.
И потащил стул к двери. Дверь раскрылась сама. На пороге появился хо-
зяин комнаты - блеющий незнакомец. Он был в пальто, из-под которого вид-
нелись лиловые кальсоны. В руке он держал брюки.
Об Авессаломе Владимировиче Изнуренкове можно было сказать, что дру-
гого такого человека нет во всей республике. Республика ценила его по
заслугам. Он приносил ей большую пользу. И за всем тем он оставался не-
известным, хотя в своем искусстве он был таким же мастером, как Шаляпин
- в пении, Горький - в литературе, Капабланка - в шахматах*, Мельников -
в беге на коньках* и самый носатый, самый коричневый ассириец, занимаю-
щий лучшее место на углу Тверской и Камергерского, - в чистке сапог жел-
тым кремом.
Шаляпин пел. Горький писал большой роман*. Капабланка готовился к
матчу с Алехиным*. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты
граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков - острил.
Он никогда не острил бесцельно, ради красного словца. Он острил по
