казалось, обменявшиеся быстрыми, понимающими взглядами.
- О, нет, увольте! Когда нормальные люди начинали учиться пить, я,
извините, вкалывал в бассейнчике да в спортивном зале, чтоб набрать нужную
спортивную форму и выиграть очередной заплыв. Когда же бросил
тренироваться, поздновато было начинать...
- Ты что - никак спортом занимался? - недоверчиво спросил Келли.
- О, это моя вина. - Снова попытался надеть масочку на физиономию,
чтобы скрыть разгулявшиеся в душе волны, Питер Скарлборо. - Я не
представил вам нашего... - Тут Питер запнулся, подыскивая определение. Я
помог ему: "Подопечного...". - Да, да, нашего подопечного. Мистер
Романько, не только известный журналист и писатель, но и бывший олимпиец,
он завоевал серебряную медаль на Олимпийских играх в Токио в плавании на
дистанции кажется...
- Двести метров, - услужливо подсказал я.
- Да, двести метров.
Кэт с плохо скрытым любопытством уставилась на меня, Келли помрачнел,
из чего я сделал вывод, что Питер Скарлборо не слишком-то спешил вводить в
курс дела своих помощников.
Подоспел официант с завтраком, и разговор угас сам собой. Ели молча,
сосредоточенно, делая вид, что полностью поглощены подрумяненным беконом с
золотистой яичницей и безвкусным салатом из мелко нарезанных овощей. Питер
усиленно налегал на апельсиновый сок.
Первой расправилась с едой Кэт, аппетит у нее что у твоей кормящей
кошки, и мне оставалось лишь недоумевать, как она умудрялась сохранять
столь бесподобную фигуру, от которой редкий мужик на улице не стопорил на
месте. Она потянулась за ментоловым "Салемом", щелкнула зажигалкой и
выпустила, чуть отвернувшись в сторону, чтоб не попасть в лицо Келли,
струю ароматного дыма.
- Так мы будем сегодня пить или нет? - обратилась она к теме, которая
ее явно заинтриговала.
- Конечно, детка, - подозрительно ласково и быстро, просто-таки читая
ее вопрос по губам, ответил Питер Скарлборо. - Что еще в такой дождь
делать! Я тут знаю преотличный бар. Так вы с нами, мистер Романько?
- Увы, это не по моей части. Я с вашего разрешения лучше поваляюсь на
диване перед телеком. А то из-за наших бесконечных путешествий и экскурсий
и в телевизор некогда заглянуть...
У Келли отвисла челюсть и налились кровью уши. Он явно был выбит из
привычной колеи и ничего толком не понимал.
- А как же я? - совершенно искренне разобиделся этот любитель
анаболиков и женских прелестей. Он-то сразу вычислил, что ему доведется
торчать со мной в доме, как собаке в конуре, пока другие будут
развлекаться. Тем паче выпивка за счет Питера. Он чуть не до слез
разобиделся.
- А что... - Питер Скарлборо вопросительно посмотрел на меня, точно
видел впервые. - А что... может, мистер Романько даст нам обещание... ну,
слово джентльмена не пытаться делать лишних шагов в наше отсутствие?
- Этот? - выплеснул гнев Келли. - Как бы не так, за ним глаз да глаз
нужен! - Он был искренен, и это подсказало мне, что он пока не введен в
курс дела. Значит, затевается что-то серьезное. Сердце у меня сжалось,
мысли были точные, быстрые, острые. Они оставляют меня одного? Что это?
Испытание? Дать мне уйти, чтобы установить слежку? Нет, отпадает, ибо как
только я окажусь на свободе, то брошусь в объятия первому встречному
полицейскому или вскочу в такси, чтоб оказаться в участке. Это Питер
понимает не хуже меня. Что же тогда? Передача меня из рук в руки и начало
следующего - физического или фармакологического - этапа моей раскрутки? Но
что они могут из меня выбить? Ведь я ПУСТ, как воздушный шарик! А если
попытаются убрать, и концы в воду? Возможно. Но вряд ли сейчас, ибо
никаких результатов нет, никаких зацепок или ниточек для дальнейших
поисков, и они вряд ли позволят себе лишиться последней надежды - пусть
хрупкой, призрачной. Но пока я живой и нахожусь у них в руках, сохраняется
шанс на успех.
- Ну, Келли, вы же добрый человек, нет, нет, нужно быть более
великодушным. Мистер Романько пока ничем... - Питер сделал паузу, - ничем
не скомпрометировал себя. Он ведет себя... Он ведет себя достойно! -
Последнее слово Скарлборо произнес с особым нажимом.
- Я бы... - не врубился Келли, но Питер Скарлборо одним словом,
коротким и резким, отрезал:
- Здесь я говорю!
- Стоит ли ссориться? - примирительно сказала Кэт. - Конечно, мистер
Романько - джентльмен, если он даст слово, то сдержит его, разве я не
права?
- Права, права, детка. На том и порешим. Вы согласны, мистер
Романько?
Мы возвратились в дом. После коротких сборов Питер Скарлборо, Келли и
Кэт удалились. Я проверил: двери были прочно заперты, окна, как и прежде,
задраены средневековыми дубовыми ставнями, кои пушками не пробьешь,
словом, они надежно замуровали меня, уверенные, что отсюда комар не
улетит. К тому же я не исключал возможность, что или Келли, или кто-то
другой, незнакомый мне, стережет и не упустит меня, если даже мне
удастся-таки "просочиться" наружу.
Я включил телевизор.
Детская передача, реклама по другой программе, урок вышивки крестом,
американский фильм из жизни Дикого Запада...
"Телефон!"
Я поднялся из кресла, куда устроился с дистанционным управлением в
руке и взялся за желтую трубку. Сердце готово было выскочить из груди.
Короткие гудки свидетельствовали, что он работает. В спешке забыли
отключить? Нет, Питер не из тех, кто забывает такие "мелочи".
У меня не оставалось выхода. Нужно было рисковать. Я набрал парижский
код и через минуту услышал такой знакомый, такой родной голос Сержа
Казанкини: "Какого дьявола спозаранку, да еще в воскресный день!"
8
Если та злополучная тихоокеанская акула действительно не ведала, что
я - советский человек, то Келли это знал доподлинно. Не стану утверждать,
что он был патологическим антисоветчиком, но то, что он испытывал
неприязнь ко мне, к нашей стране, не вызывало никаких сомнений. Он был так
воспитан, и к нему трудно было применить обычные человеческие понятия,
такие, как порядочность, снисходительность, терпимость. Он был
воинствующий антисоветчик, и не его вина в этом - так его воспитали
средства массовой информации, наше не всегда благородное прошлое, о
котором на Западе было доподлинно известно многое из того, что относилось
у нас к уголовно наказуемым деяниям; более того - он с молоком матери
впитал ненависть, ну, пусть не ненависть, но твердое убеждение, что если
ему что и грозит в этой жизни, так это мы, советские, наши ракеты с
атомными - кстати, самыми мощными и самыми неуязвимыми боеголовками, наш
неуловимый, скрывающийся в неизведанных глубинах Мирового океана подводный
флот, наши миллионные армии прекрасно обученных и не ведающих угрызений
совести и сомнений солдат. У нас был искусственный голод 33-го и миллионы
уничтоженных в ГУЛАГе, у нас были униженные Борис Пастернак и Александр
Галич, мы согнали бесправных крестьян в колхозы и заставляли их бесплатно
трудиться во имя коммунизма, у нас... у нас, наконец, не признавали секса
и гомосексуализма, свободной прессы и инакомыслия, - словом, империя зла,
нависшая над миром как дамоклов меч. И Келли искренне, утробно боялся нас
и нашего мира, и всю свою ненависть, весь свой животный страх решил
выместить на мне. Я не осуждал его, и в душе у меня не копилась ненависть
к нему: просто мечтал отдубасить его до посинения...
Разговор, начавшийся с пустячков, с обычных утренних сентенций Питера
Скарлборо, вроде того, что у нас и у них (он имел в виду нашу страну и
Запад, где он чувствовал себя как рыба в воде), так много
несогласованностей и противоположных тенденций, что никогда два мира не
сойдутся на общей основе, а будут подозрительно следить друг за другом,
накапливая оружие и ненависть, и однажды - не дай бог дожить до того дня!
(тут Питер Скарлборо истово перекрестился) - две боящиеся друг друга силы
схлестнутся в последнем смертельном поединке.
- Глупее и бессмысленнее исхода трудно и придумать, - сказал я, с
трудом впихивая в рот кусочек осточертевшей яичницы с беконом.
- Отчего же, - продолжал гнуть свое Питер, как всегда, с завидным
аппетитом уплетая вторую порцию дополнительного бекона. - Отчего же,
мистер Романько, весь ход вашей истории - это запрограммированная система
уничтожения в человеке всего человеческого во имя мифического нового
человека, удручающий образ жизни которого создал еще небезызвестный сир
Робеспьер. Он начал с призыва к добродетели, а закончил жесточайшим, без
суда и следствия, террором, развязанным против собственного народа. А
разве Сталин не продолжил этот уникальный эксперимент, создав такую
совершенную машину уничтожения, перед которой меркнут гитлеровские
концлагеря?
- Ну, тут вы уже загнули, Питер. Сравнивать Сталина с Гитлером...
это, простите, ни в какие ворота не лезет!
- Только не стройте из себя непорочную девицу! - резко отрезал Питер
Скарлборо.
- Что касается девицы, то действительно было бы глупо с моей стороны
уповать на столь примитивное противодействие в споре с вами. Но я стоял и
стою на том, что сталинские лагеря, кстати, их было не так уж много, как
подсчитывает господин Солженицын, это - преступление против народа, но на
то были веские и значимые объективные причины...
- Что, к примеру, если вы уж хотите возразить?
- Например, внутреннее сопротивление реформам и изменениям, рожденным
революцией. Или приближение войны с гитлеризмом, завладевшим Германией и
готовившимся захватить Европу, что и случилось чуть позднее. Наконец, не
следует забывать, что, помимо Сталина, насчитывалось немало его слишком
рьяных последователей. У нас даже есть пословица: пошли дурака в церковь
богу молиться, он и лоб расшибет. - Настроение у меня упало - ниже некуда:
я не любил, да что там - ненавидел это двоемыслие, буквально разрывавшее
на части душу: я был глубоко уверен, что мы запятнали себя, свои идеи,
свою революцию этими массовыми репрессиями (увы, тогда, в конце 1985 года,
мы все еще не могли представить себе масштабы чудовищного геноцида против
советских людей, целиком страшную картину сталинского "нового мира", ради
которого до основания разрушались не одни лишь дворцы и храмы, но умы и
сердца людей, превращаемых в марионеток); с другой стороны, невозможно
было согласиться с крахом прекраснодушных иллюзий, составлявших, как
уверили нас, гранитный фундамент светлого будущего, ведь если это так, как
жить дальше...
- Хотел бы поверить, что вы искренне заблуждаетесь, да только
оснований для таких выводов у меня нет, - многозначительно сказал Питер
Скарлборо и задержал взгляд на Келли, лениво ковырявшего в зубах
деревянной спичкой. Тот перестал заниматься привычным делом и кивком
головы дал знать Кэт, что ей самое время удалиться. Кэт, как раз
приготовившаяся смаковать густой ароматный кофе, собственноручно сваренный
Питером Скарлборо, а он, поверьте мне, знал в нем толк, хотела было
возразить, но тяжелый взгляд шефа буквально вытолкнул ее из-за стола. С
полпути Кэт вернулась, демонстративно налила себе полную чашку кофе, резко
схватила начатую пачку "Салема" и, покачивая бедрами, как манекенщица на
сцене, наконец, удалилась из столовой. Не забыла и прочно прикрыть за
собой дверь.
- Да что там с ним теревени разводить, - едва дождавшись ухода Кэт,
выпалил Келли. В отличие от Питера Скарлборо, который, невзирая на
ситуацию, в коей я очутился благодаря ему, импонировал мне умом, армейской
