и бывает неправильная "расшифровка" того или иного факта без учета
конкретных обстоятельств и ситуаций уводит в оценках совершенно в
противоположную от истины сторону. А вы знаете: ярлык налепить просто, а
вот отмыться от него...
- Хорошо, запомню. По крайней мере, я теперь буду знать, что у меня
на Лужнецкой есть друг, к которому не грех заглянуть даже после посещения
бюро пропусков!
- Дался тебе этот милик, я его так вообще не замечаю - есть он иль
нет.
За Гаврюшкиным приехала "Волга", и он подбросил меня к "России".
- Завтра же займись документами! - сказал Гаврюшкин на прощание. -
Да, не сочти за труд, подбери-ка все, что имеешь по любительскому спорту,
ну, по московским делам. Считай, это уже официальное задание как члену
делегации. Будь!
В Женеве весело пробивалась свежая травка на газонах, невысокие,
причудливо исковерканные садовниками платаны создавали сюрреалистические
натурные картины на фоне нежно-голубого весеннего неба. Но на окрестных
вершинах ослепительно сверкал снег, и по утрам множество машин, увенчанных
сверху связками лыж, вытягивались на шоссе, ведущем в горы. Я запоздало
пожалел, что опростоволосился и оставил лыжи дома, и в первые дни провожал
глазами счастливчиков. Через час-другой они очутятся в мире первозданной
тишины и янтарного воздуха, и снег под лучами солнца с каждой минутой
станет рассыпаться на мириады крошечных капелек-льдинок, и лыжи все
увереннее будут врезаться в фирн, отчего катание будет доставлять ни с чем
не сравнимое удовольствие. Да, лучше гор могут быть только горы...
Сессия медленно, спокойно, как река на равнине, текла своим чередом:
выступали докладчики и содокладчики, принимались обтекаемые, всех
удовлетворяющие резолюции. Никто не поднимал вопрос, витавший в воздухе:
будет ли СССР участвовать в Играх в Лос-Анджелесе, сами американцы тоже
вели себя достаточно лояльно, точно накапливая силы для заключительного
разговора, что непременно взорвется взаимными обвинениями и претензиями, в
ход будут пущены все средства, чтоб доказать перед лицом остального мира
собственную правоту и, достигнув желаемого результата, успокоиться, уйти в
обычные рутинные дела и проблемы. Я разговаривал по ходу сессии с
американцами, они - сама любезность и легко читаемая сдержанность. Хотя
вопросы так и крутились на кончике языка, и вопросы эти - можно не
сомневаться - были с заранее готовыми ответами и потому не задавались,
чтоб сохранить подольше иллюзию, что обстановка еще может разрешиться
позитивно, и Игры в "городе ангелов" войдут в олимпийскую историю, как
самые грандиозные и добропорядочные.
- Если б Андропов был жив... - как-то вечером в гостиничном баре
сказал Гаврюшкин. - Если б был жив, мы наверняка поехали в Лос-Анджелес. А
Костя - что с Кости возьмешь, если дни его сочтены и он не ведает, что
делает? Что ему скажут, то и будет...
Откровения Гаврюшкина, приобщенного к высшим этажам власти, пусть
даже косвенно, через вторичную информацию, приносимую через полуоткровения
и иносказательность, неприятно меня поразили. Как всякий советский
человек, выросший и воспитанный в стране, где превыше всего ставилась
незыблемость авторитета "вождя", видя несуразности, откровенную глупость и
самоуверенность лидеров, коих выдвигали не мы, рядовые граждане и рядовые
коммунисты, а узкий круг небожителей, я все же старался вслух не обсуждать
происходящего наверху. И не страх, хотя и от него мы стали избавляться не
так давно, не боязнь быть обвиненным в нелояльности или хуже того - в
антисоветизме (какую прекрасную формулу выискала умненькая безымянная
голова, что изобрела это словечко, которое подобно безразмерным колготкам
можно было натянуть на любые "ноги"!), нет - стыд, выжигающий ум и сердце,
стыд за себя, за огромную страну, коей явить бы пример миру, как нужно
жить и трудиться, а она перебивается с одного дефицита на другой, радуется
водочному изобилию, золотым медалям чемпионов, вслух превозносит одних
инженеров человеческих душ, а про себя уважает и признает других;
двоемыслие, изобретенное Джоном Оруэлом, к 1984-му достигло таких размеров
и укоренилось так глубоко, что при всем желании нелегко было даже наедине
с самим собой отделить правду от лжи, а собственные искренние убеждения -
от навязанных стереотипов.
- Чего мы боимся? Проиграем американцам? - спросил я.
- Есть и такое опасение. Все-таки с американцами мы уже восемь лет с
Монреаля не встречались на Играх. А они люди серьезные, если уж за что
берутся, то без всяких бюрократических препон решают проблемы.
- Послушай, ведь можно послать сотню лучших, тех, кто без медали не
вернется, и заявить во всеуслышание: "несмотря на нарушение Олимпийской
хартии, неумение обеспечить безопасность" и так далее и тому подобное, не
мне тебя учить, как составляются подобные заявления, "но учитывая верность
нашей страны олимпийским идеалам и желая сохранить целостность
олимпийского движения, мы направляем делегацию спортсменов, а не сборную
СССР". Руки у твоего начальства были бы развязаны, триумф нашим ребятам
обеспечен, а уж дело прессы преподнести "блистательную победу" советского
спорта в самом логове антиспорта как великую мудрость нашей страны и ее
руководителей.
- Обсуждали такой вопрос, всерьез обговаривали. Есть сторонники и
такого подхода. Да наверху сказали иначе: при чем тут ваши медали, своим
неучастием мы хотим показать силам, поддерживающим Рейгана, что с ним мы
никогда не найдем общего языка. Пусть американцы крепко подумают о том,
кого выбирать президентом!
- А выйдет наоборот: мы не приедем в Лос-Анджелес, американцы наберут
мешок золотых медалей, а их пресса не хуже нашей умеет создавать мифы. И
мистер Рейган въедет на второй срок в Белый дом на белом коне победителем.
Впрочем, меня это меньше волнует. Я думаю - душа разрывается от боли, -
каково нашим спортсменам, тем, кто трудился в кровавом поту во имя победы,
ведь для большинства Игры бывают раз в жизни? И вот так, за здорово
живешь, оказаться у разбитого корыта!
- Ну, ты тоже не впадай в крайности. Со спортсменами будет полный
порядок, скажу тебе по секрету, но только, чтоб ни одна душа!.. В Москве
организуются альтернативные Игры дружбы, приглашаются все, кто не будет
участвовать в Лос-Анджелесской олимпиаде, естественно, в первую очередь,
из соцстран. Деньги победителям будут платить как за Олимпиаду, ну, и
разные блага - квартиры, машины, поездки на международные состязания. Так
что с этим дело сложится.
- Никакие блага не заменят спортсмену Олимпийские игры, поверь мне,
уж тут я кое-что знаю не понаслышке. Вспомни, как реагировали американские
спортсмены, когда у них отобрали Игры в Москве, а президент Картер вручал
им медали... фальшивые медали. Они плакали, потому что альтернативы
Олимпийским играм нет, ее не существует и в обозримом будущем не будет
существовать. Больше того, чем дольше мир будет находиться в состоянии
покоя, я имею в виду отсутствие третьей мировой, Олимпиады с каждым
четырехлетием станут обретать все возрастающий авторитет и престижность.
- Ты преувеличиваешь, Олег, превозносишь Игры! Проще, проще относись,
поверь мне - и тренеры, и спортсмены, в первую очередь, подсчитывают,
сколько смогут бабок заработать на Играх! Высокие материи остались в
спорте довоенном, ну, еще пятидесятых годов, во времена Власова и
Чукарина, потом дело упростилось - и слава богу!
- А закончится это тем, что мы, нынешние непримиримые враги
профессионализма в спорте, побежим к нему на поклон, за честь будем
считать, когда нас в компанию к профессионалам подпустят...
- Ну, ты забываешь о наших незыблемых ценностях! - Гаврюшкин вскипел,
точно я ему наступил на любимую мозоль. - Нет, тут мы не отступим ни на
йоту. Послушай, - его тон вдруг резко изменился - от мягкой убедительности
к почти враждебности, - как тебя в газете терпят с таким вот
настроеньицем, а? Нужно будет почитать, что ты там пописываешь...
Наверное, с того разговора и пробежала между нами черная кошка, и
Гаврюшкин сделал вывод, что приобщать меня к своим делам, включать в свою
"команду" неразумно; больше мы с ним в делегациях не встречались, в
кабинет его на четвертом этаже я не захаживал, а если доводилось случайно
столкнуться нос к носу в длинных коридорах Комитета, здоровались кивком
головы, не останавливаясь для рукопожатия. Однажды я почувствовал руку
Гаврюшкина, когда меня в самый последний момент "сняли" с самолета, что
отправлялся на чемпионат мира по легкой атлетике. Дело, конечно, обставили
- комар носа не подточит: какого-то клерка наказали за потерю выездных
документов спецкора Романько. Но потом ответственный секретарь Федерации,
не любивший меня, но еще в большей степени не терпевший Гаврюшкина, а
ходить ему приходилось под его непосредственным началом, признался
доверительно, что моя задержка - дело рук зампреда, вызвавшего его "на
ковер" и прямо заявившего, что Романько слишком часто стал ездить, пусть
посидит дома.
С тех пор я держал собственные дела под постоянным контролем, что же
касается квоты, то хотел Гаврюшкин или нет, но республика имела право сама
определять, кто займет положенное ей место в пресс-центре того или иного
чемпионата. И хотя сама зависимость от Москвы даже в таком деле, как
посылка спецкоров, выглядела, по меньшей мере, странной, если не сказать
унизительной, но ее воспринимали на всех уровнях как закономерность,
сложившуюся с годами, хотя были тогда люди, пытавшиеся поломать порочную
практику. Увы, ломали их...
Разговор наш состоялся в пятницу, после закрытия сессии МОК. Билеты,
однако, Гаврюшкин умудрился взять на воскресенье на вечер, продлив таким
образом на два дня выплату суточных в швейцарских франках.
Вернувшись в номер, я взялся названивать доктору Мишелю Потье - о его
сенсационных работах с допингами мне рассказал Серж Казанкини. Мишель
Потье жил в Женеве, и было бы грешно не воспользоваться подвернувшейся
возможностью познакомиться с мэтром. Допинги, вернее, проблема их
нейтрализации интересовала меня давно.
- Хелло, здесь Потье, - услышал я низкий приятный баритон.
- Добрый вечер, господин Потье. Меня зовут Олег Романько, я журналист
из Киева. Вам передает привет мой приятель Серж Казанкини, он-то и просил
позвонить вам.
- О, Серж! Он у вас?
- Нет, мистер Серж у себя в Париже, это я - в Женеве, и очень
хотелось бы с вами встретиться.
- В чем же дело! Рекомендация Сержа - лучший документ о
благонадежности. Я не встречаюсь с журналистами, извините меня, считаю,
что допинг - слишком серьезная проблема, чтобы ее можно было превращать в
обыкновенную сенсацию. Впрочем, к вам это не относится, мистер...
- Олег Романько.
- ...мистер Олех Романьо. Я правильно назвал вас?
- Ро-мань-ко, - произнес я по слогам. Настаивать на твердом "г" в
моем имени было бесполезно: из моих зарубежных знакомцев лишь один Серж
Казанкини произносил "Олег", а не "Олех".
- Мистер Романко. Спасибо. Итак, вас устроит понедельник, скажем, в
семнадцать часов?
- Нет, не устроит. В воскресенье я улетаю рейсом "Свисс-эйр" в
Москву.
- Это плохо, - вздохнул Потье, и в его голосе явственно послышалось
разочарование. - Дело в том, что завтра с петухами я укачу в горы, на
весенний снег. Это для меня святое время... Вот если б вы катались на
лыжах...
Он не успел закончить фразу, как я вскричал:
- Да ведь это мое любимое развлечение! - И уже тише добавил: - Увы,
