землю и увидел почтительно улыбающегося бармена, склонившегося ко мне. -
"Финнэйр" приглашает вас в Лондон!
Поблагодарив, я подхватил черную адидасовскую сумку с вещами и
неразлучную "Колибри" в желтом, основательно потертом за годы
журналистских странствий футляре и направился к седьмому выходу, где
издали махали мне ручками две стюардессы. Оказывается, я был последним
пассажиром.
В Лондоне я поспешил из душного, забитого людьми аэропорта, взял
такси и отправился в знакомый мне отель, носивший название "Вандербилд" на
Кромвель-роад, что у Гайд-парка, в центре английской столицы, где я уже
однажды останавливался. Гостиница не первой свежести, хотя, конечно, не
кромвельских времен, но вполне старинная, правда, подвергшаяся заметным
переделкам, в результате чего у меня в номере появился стоячий душ в
целлофановом "стакане". Зато туалет, как и в прежние времена, располагался
в самом конце длиннющего коридора, что, естественно, усложняло жизнь. Но
зато - центр города и дешевизна, автомат у входа, где за десять пенсов ты
получал в любое время суток двухсотграммовый пакет с холодным, жирным
шотландским молоком.
Когда я переступил порог скромного отеля, меня охватило странное
чувство и почудилось, что сейчас откроется дверь и войдет, как всегда,
небрежно одетый Дима Зотов, спортивный обозреватель русской службы
Би-би-си, со своей женой Люлей - тонюсенькой, легкой, как пушинка,
гречанкой из Мариуполя, за ними гордо и прямо прошествует Алекс
Разумовский, граф и вьетнамский волонтер, люди, скрасившие мне жизнь в
Лондоне в ту зиму.
Но Дима погиб в 1980, выбросившись из окна клиники, как
свидетельствовала официальная версия, хотя, я это знал доподлинно, его
выбросили с седьмого этажа, чтобы лишить возможности кое-что поведать миру
такого, от чего не поздоровилось бы многим... Алекс исчез и не подавал
признаков жизни, хотя я и писал ему в первое время, да потом забросил это
занятие еще и по той причине, что в те годы подобные контакты не
поощрялись...
Я успел принять душ и собрался прогуляться на Пиккадили, в Сохо, где
никогда прежде не бывал, хотя, помнится, Дима Зотов настоятельно приглашал
посетить "для общего развития" этот злачный уголок многоликого Лондона.
Тут-то и раздался телефонный звонок, и услышал я нужные слова и, несколько
разочарованно (опять не попаду на Пиккадили и в Сохо!), согласился на
встречу через двадцать минут у "Хилтона", что в двух шагах от
"Вандербилда".
В машине, поджидавшей меня (НХ N_2156 светло-бежевый новенький
"форд-мустанг", кои, как известно, выпускаются в Англии), сидело двое
незнакомцев - седобородый, Питер Скарлборо, и молчаливый, сразу как-то
обеспокоивший меня парень в джинсовой куртке.
- Вас ждут, мистер Романько, - сказал бородач и захлопнул за мной
дверцу с темным, непроницаемым снаружи стеклом.
Остальное... остальное вы знаете.
4
Если я не ошибался, то взаперти сидел уже вторую неделю, а точнее,
девятый день. Конечно, если предположить, что я не валялся в беспамятстве
сутками и мне не подсовывали питья с каким-нибудь снотворным.
После последнего бесполезного разговора с Питером Скарлборо,
закончившегося очередным нокаутом от Келли, меня предоставили самому себе.
Ноги мои были скованы, как некогда у галерщиков, короткой цепью,
позволявшей сносно передвигаться крошечными шажками. Наручники, правда,
сняли, когда я плавал в бессознательном сне, отключенный ударом Келли.
Впрочем, правая кисть практически бездействовала, а большой и указательный
пальцы страшно распухли, посинели, и я опасался, как бы вообще не остаться
без них. Но кому предъявишь претензии, если, кроме знакомой красотки, раз
в сутки приносившей еду и загружавшей ее в холодильник, ни Питер, ни
бронеподросток не появлялись вообще.
В отсутствии красотки, как выяснилось, ее звали Кэт, я обшарил обе
комнаты, куда меня заточили, но вскоре понял, что банда предприняла
суровые меры предосторожности. Этот старинный викторианский особняк был
выстроен прочно и надежно. Дубовые массивные двери, такие же непробиваемые
ставни на внутренних замках, отсутствие телефона и каких-либо достаточно
мощных и острых предметов, вроде лома или топора (да что там - они не
оставили обыкновенного столового ножа и мне даже сыр приходилось
отламывать от куска, если девица забывала его нарезать), практически
лишали меня надежд на освобождение. Как я уточнил, эти две комнаты скорее
всего были предназначены для прислуги; дверь же, что вела в основную часть
дома, оказалась запертой накрепко, и мои попытки с разбега поколебать ее
крепость таранящими ударами всех моих восьмидесяти четырех килограммов
даже не услышали б, живи кто-то в "хозяйской" части особняка.
Из-за закрытых ставень ни разу не проникли посторонние звуки - ни
голоса, ни шум автомобильного мотора. Довелось сделать вывод, что домик
расположен явно не в центральной части Лондона, и потому следует оставить
надежды, что меня могут обнаружить, даже если лондонская полиция начнет
активные поиски исчезнувшего советского журналиста. Впрочем, я не был так
наивен, чтобы предполагать всеобщий переполох в мире в связи с моей
пропажей. Если кто и не находил себе места, так это Натали, с которой я
умудрился так нелепо расстаться. Не сидит, верно, без дела и Серж
Казанкини, уж он-то, конечно, узнал об исчезновении Олега Романько.
"Постой, постой, - сказал я сам себе, прекратив очередной рейд по
изученным до последней трещинки и закоулка двум комнаткам. - Выходит, они
не напали на след Майкла. Раз я торчу взаперти и Питер наталкивает меня на
мысль, что неплохо было бы нам сторговаться... Но тогда мое похищение
входит в явное противоречие с их конечными планами, если принять за
таковые непременное овладение несколькими страничками из рукописи
американца. Разве не проще, не надежнее было взять меня под наблюдение,
последовать за мной и выйти... на него? Но они почему-то поступили
наоборот: захватив Олега Романько, отрубили какие бы то ни было подходы к
осторожному Майклу Диверу. Уж кто-кто, а бывший разведчик из ЦРУ, да к
тому же столько лет ведущий "ночной" образ жизни, не допустил бы промашки,
и, узнав из газет о моем таинственном исчезновении, тут же ушел бы в
подполье. Итак, что-то случилось еще до моего появления в Англии, и они
испугались, что Дивер не выйдет со мной на связь, ухватились за меня, как
утопающий за соломинку. Да, более глупое положение трудно было и
представить! Ведь ты, старина, сам ничего не знаешь, а от тебя будут
добиваться, судя по поведению Келли, любыми доступными способами
признаний. А выложить тебе, даже если б ты, скажем, созрел для подобного
решения, нечего. Логика же подсказывает, что Питер Скарлборо, и те, кто
стоит за ним, будут со все возрастающим упорством калечить тебя в надежде
выбить крайне необходимую им информацию..."
Тут я услышал, как дважды щелкнул замок, дверь распахнулась и на
пороге показалась Кэт. Она была в легком черном плаще, густо усеянном
каплями, из чего я заключил, что в Лондоне хлещет дождь, если она
умудрилась на минуту, преодолевая несколько десятков метров от автомобиля,
так вымокнуть. Ее темно-каштановые волосы, короткие, но красиво зачесанные
вниз, тоже несли на себе следы ливня. В красных полусапожках на высоком
каблуке, в красных перчатках и красном же, небрежно переброшенном через
плечо легком шарфе она смотрелась безумно красиво, и я невольно вспомнил
ее нагое тело и ее умопомрачительную грудь. "Келли, я еще доберусь до
тебя!.." - обожгла мысль.
Кэт расценила мой внезапный приступ ненависти по-своему и, вытащив из
кармана крошечный никелированный пистолетик, игрушечный только на вид,
сказала:
- Без эксцессов, о'кей?
- Успокойтесь, крошка, к вам это отношения не имеет, - отрезал я: не
хватало еще, чтоб девицы учили меня жить. - Я хотел спросить: мне тут что,
до скончания века кантоваться?
- Это - к мистеру Скарлборо.
- Как? Его нет, телефончик вы предусмотрительно унесли, не через
господа же бога сноситься с вашими дружками?
- Мистер Скарлборо никогда не был моим дружком, как вы изволили
выразиться.
- Меня мало интересуют ваши отношения! Мне позарез нужно кое-что
выяснить у этого типа.
- Я постараюсь передать ему ваше заявление. - Она явно издевалась
надо мной, и я запоздало догадался, что недооценил эту пышногрудую девицу.
- А пока позвольте пройти, мне необходимо выложить еду в холодильник.
Прошу в комнату! - Она так и не спрятала свой игрушечный пистолетик.
Я отступил на несколько шагов назад, Кэт захлопнула за собой дверь -
мелодично щелкнул фирменный английский замок. Она проскользнула на кухню,
поставила целлофановый фирменный пакет "Вудса" на полированный столик у
закрытого ставнями окна, сняла плащ, поискала глазами, куда бы его
повесить, и решительно набросила на угол двери. Открыла холодильник,
обвела его содержимое взглядом, по-видимому, выясняя, что я ел и пил, но
никак не отреагировала на то, что, кроме трех банок пива, ничего не
тронуто (честно говоря, мне было не до еды, беспокойные мысли о
сложившейся ситуации поглощали меня целиком, мешая зоне удовольствий моего
серого вещества выдавать соответствующие команды). Потом, переложив
пистолетик из правой руки в левую, принялась выкладывать продукты - связку
бананов, упакованные в целлофановые пеналы ярко-красные, абсолютно
безвкусные помидоры, такие же красивые пейзажно-зеленые огурчики, три или
четыре пакета с развесной ветчиной, колбасой и сыром, кирпичик уже
порезанного хлеба, затянутого в целлофан, два блока пивных баночек, еще
какие-то консервированные напитки.
- Вам приготовить чай или кофе? - спросила она, захлопнув дверцу
холодильника.
- И кофе, и чай! - с вызовом потребовал я.
- У меня только один термос, и потому выбирайте...
- Тогда... ну, кофе.
В термосе, она принесла его с собой, уже был налит кипяток -
электрическая плита, занимавшая солидное место в углу и вызвавшая у меня
поначалу неподдельный интерес бесчисленным числом никелированных рычажков,
электронным устройством и глубокой духовкой, была предусмотрительно
отключена.
Кэт всыпала пять или шесть полных ложек гранулированного кофе в
термос, закрутила пробку и поставила сосуд на столик.
- Сахар найдете в верхнем отделении, - сообщила она.
- Я не услышал ясного ответа, - сказал я и сделал два шага ей
навстречу.
Красотка спокойно направила пистолетик на меня и без угрозы
произнесла:
- Мне разрешили стрелять, если вы станете угрожать.
- Еще чего не хватало - с бабой воевать! - вырвалось у меня.
Она неожиданно опустила пистолетик, и на ее лице явно проступила
растерянность. Кэт смотрела на меня, и я видел, как противоречивые чувства
борются в ней. Я подумал, что этих нескольких секунд мне вполне хватило
бы, чтобы выбить оружие из ее рук. Но я остался торчать на месте, и потом,
когда она улетучилась, еще и еще раз возвращался к этой минуте, но так и
не нашел в себе ни капли раскаяния, что не воспользовался подвернувшимся
случаем. А ведь он мог в корне изменить мое незавидное положение...
Кэт опомнилась и снова настороженно уставилась на меня. Пистолет,
опавший было вниз, снова был направлен мне в грудь.
А мной овладевала ярость: зловредная память вынесла на поверхность
картинку, забыть которую мне вряд ли когда удастся: и распаленное похотью,
